Интеграл похож на саксофон

МОСКВА РЕЗИНОВАЯ

Мы потихоньку начали обживаться в Первопрестольной, кое-кто снял себе жилье. Комнаты были обычно скверные, в пыльных коммуналках, но все же собственная крыша над головой.

Наш певец, Рома Власенко, собрался жениться. Его невеста, откуда-то из Прибалтики, была студенткой московского вуза, жила в общежитии. Рома работал в Москве, но прописан был в Киеве. Брак по любви означал бы полное бесправие молодых, поскольку без прописки в Москве рассчитывать им не на что.

Рома скопил денег и нашел человека с комнатой, которую тот мог продать. Частной собственности тогда еще не ввели, все жилье принадлежало государству. Пришлось действовать строго по закону — невеста Ромы зарегистрировала брак с владельцем комнаты и как супруга была прописана на площадь мужа. Муж получил свои деньги и у жены не появлялся, поскольку в семейной комнате его законная супруга открыто сожительствовала с певцом из Росконцерта. Бывает.

Через некоторое время невеста сообщила Роме, что ждет ребенка. Ребенок благополучно родился и был записан на имя своего законного отца, прописанного вместе с женой в упомянутой выше комнате. Рома няньчился со своим сыном, который по документам приходился ему чужим человеком. Примерно через год молодые родители разыскали мужа в законе, дали ему еще денег с тем, чтобы он оформил развод со своей женой, невестой Ромы и матерью его малолетнего сына.

После развода невеста Ромы осталась матерью-одиночкой в комнате бывшего мужа. Рома сделал предложение, женился на этой матери-одиночке, прописался в ее комнату как супруг и усыновил ее ребенка. Своего ребенка.

Пианист Володя Шафранов, способнейший музыкант, постигавший высоты джаза на чистой интуиции, с отроческих лет был негоциантом на Невском, причем дела имел преимущественно с финнами. Финские туристы, задушенные на родине карточной системой на алкоголь и непомерно высокими ценами на спиртное, с удовольствием продавали содержимое своих чемоданов за советские рубли, на которые можно было немало купить в центральном гастрономе. Володе пришлось выучить язык страны, он лопотал на нем быстрее аборигенов.

Потом он познакомился с совсем не старой еще женщиной с двумя детьми (9 и 11 лет), у них случился роман, и через какое-то время Володя решил жениться. Повторился вариант Ромы Власенко, с той только разницей, что Володя стал приемным отцом чужих детей и прописка его была за пределами СССР. Он уехал в Финляндию, одно время преподавал в джазовом училище в Пори, а потом, в 1996-м, я встретил его в Нью-Йорке на сверхмодной тусовке на крыше отеля «Челси». Я приехал из Лондона вести концерт Давида Голощекина, он прилетел из Питера. Володя не без гордости сообщил, что работает штатным пианистом на известной детской телепередаче «Улица Сезам».

Тогда, в 1971 году, после ухода Володи мне надо было принимать срочные меры. Я вспомнил про Владика Петровского. Молодой гибкий музыкант очень подходил нам по стилю, а главное, человек хороший.

Из интервью Влада Петровского

Владик был длинненьким и худеньким, поэтому получил надолго закрепившееся за ним прозвище Гвоздик. Как-то мы были на юге, Владик весь день провел на пляже и когда пришел на концерт с обгорелым на солнце лицом, то кто-то сказал: «Ой, смотрите! У Гвоздика шляпка заржавела!»

Шутили мы тогда много и охотно, по любому поводу. Это была наша форма защиты от окружения, норовившего все время как-нибудь лягнуть, укусить. Шли, бывало, музыканты-гастролеры по улицам незнакомого города и со столичной учтивостью спрашивали у прохожих девушек: не подскажете ли, где здесь улица Деникина? Или: скажите, как пройти на проспект Врангеля? А в зеленых приморских городах юга можно было еще спросить про бульвар Керенского, набережную Троцкого или парк культуры и отдыха имени Жертв коллективизации.

Потом я узнал, что в Амстердаме есть Аллея двух колбас и Аллея безумной монахини. В Чикаго есть перекресток Проститутской улицы и проезда Блаженства. Под Санта-Фе, в городе Литтлтон, есть Холм болванов, в канадском городе Йеллоунайф есть улица Косматая задница. На этой улице указатель с названием долго не висит, исчезает практически мгновенно, но зато почти в каждом доме его можно увидеть красующимся на стене. В России мне ничего такого не попадалось. Единственно, что приходит на ум, так это питерский проспект Стойкости, да и то смешным это стало только в наш сексуально озабоченный век.

В каждом городе, по нашей теории, непременно должен был стоять памятник генералу, в честь которого город и назван. В Херсоне — памятник генералу Херсону, в Майкопе или Армавире — генералам Майкоп и Армавир. Ближайшее с гостиницей предприятие общепита мы неизменно переименовывали в кафе «Изжога», где главное блюдо было «мастурба». Иногда «свинокур», среднее между курицей и свиньей.

Немало радости добавлял нам Юра Антонов. Из его рассказов в нашем лексиконе оседали слова «брука́ матерча́тая», «клювы́», «негритянцы», голландский город «Апстердам» и т. д.

Однажды на коротких гастролях в Уфе мы выезжали на концерт в близлежащую Уву. Есть такой город, окруженный глухими лесами. Дорога была долгая и я накропал стишки, составленные из Юриных «перлов».

В ноябре 1971 года в Росконцерт приехал новый начальник, Юровский, тот самый, что принимал меня в своем кабинете директора Омской филармонии, продержав на стуле целый день. Такие методы товарищ Сталин применял к своим соратникам из заграничных компартий. Рассказывают, что он продержал Мао Цзэдуна в своей кремлевской приемной три дня, а когда наконец раскрылись двери, то китайский вождь оказался в огромной комнате, в которой стоял длинный стол под зеленым сукном. В конце стола сидел Сталин. Пока Мао шел вдоль бесконечного ряда стульев, он съеживался, становился все меньше и когда приблизился и стал здороваться, то невольно поклонился Сталину в пояс. Это и стало основой советско-китайских отношений на ближайшие годы.

Юровский тоже любил эффектные сцены по-сталински. Например, он устроил худсовет крупному коллективу — симфонический оркестр, балетная труппа, хор. Молча посмотрел программу с каменным лицоми произнес три слова: «Это надо переварить». Назавтра на доске приказов Росконцерта висело его распоряжение: полностью и немедленно расформировать!

Вскоре вокруг Юровского выросла его свита из омских. Какие-то упитанные Семы и Левы с утра ездили на рынок, привозили свежий творожок, сметанку — у начальника шалила печень.

С Тихомировым у него отношения не сложились, началась глухая борьба. Закончилась она тем, что в 1972 году Тихомирова из Росконцерта уволили. Говорили, что он попал в неприглядную историю во время зарубежной командировки на Кубу. О подробностях никто особенно не распространялся, ходило несколько версий — то ли в номере Тихомирова обнаружили юношу-кубинца, то ли Тихомирова застали в каком-то ином пикантном положении. Говорили, что застал сам Юровский, который, видимо, знал и выжидал своего часа.

С приходом Юровского мы слегка воспряли. В Москву его привела мощная рука Фурцевой, а в политической шахматной игре тех дней для нас это означало заметное позиционное преимущество. Началась почти нормальная гастрольная жизнь. В поездках мы проводили больше двух третей года.

Росконцерт прислал нам директора по имени Дима Цванг. Слово, знакомое по шахматным учебникам. Я заглянул в немецкий словарь: zwang — принуждение, насилие, давление, нажим, неизбежность. Думаю — ничего себе кадр! Однако я напрасно опасался. Судьбоносное значение фамилии для Димы уже осуществилось, потому что «принуждение» и «неизбежность» советская власть применила к нему самому. Дима был комсомольским работником. Исполнительный, веселый, простой. Друзья-аппаратчики, видимо, по-своему любили его. «Дима, — сказали ему открыто, по-простецки, — с твоей фамилией дальше ты не пойдешь. Давай мы тебя устроим куда-нибудь в искусство». Так Дима попал к нам. Я учил его азам профессии, потом передал дела.

В комсомоле Дима научился говорить приземленно и витиевато, это был стиль, который потом явил миру Виктор Черномырдин. Масштаб таланта у Димы был поменьше. «Ну так, это… — говорил он, придумывая следующее слово. — Завтра работаем два концерта». Или: «Ну так, это… значит… На автобус не опаздывать! Ждать никого не будем!» Ну да, так ты и поедешь на выступление без певца или гитариста!

Со временем Дима понял, что угрозами от нас ничего не добиться, поэтому время явки он обычно объявлял на час раньше, стараясь при этом звучать как можно искреннее и честнее, чтобы артист ничего не заподозрил.

Иногда Диме приходилось ехать вперед, получать или сдавать груз, проверять незнакомую площадку. Наша коллективная кляча без погонщика двигалась еще медленнее. Как-то в приемной гостиницы зазвонил телефон, меня позвали. «Ну где вы там… — сказал в трубку Дима. — Я тут весь на этих… на иголках!»

Однажды зимой в Сибири в лютый мороз Дима появился на разогретой сцене с пунцовым от холода лицом, перетянутым ушами зимней шапки. Щеки его выпирали вперед, почти сливаясь с носом. «Ну так, это… — сказал он энергично. — Всё!!!»

Осенью 1971 года в СССР с гастролями приезжал Дюк Эллингтон. Для меня это было эпохальное событие. Пусть я ренегат, перебежчик, бывший, но все же джазмен. Ажиотаж огромный, на шесть концертов в Москве билетов не достать. Дима подключил свои старые комсомольские связи и выбил где-то пять билетов на концерт в Ленинграде. Там я и увидел легендарного трубача Кути Уильамса и вечно пьяного космического тенор-саксофониста Пола Гонзалвеса. В конце к микрофону вышел саммаэстро с хвостиком длинных волос. «Я ВАС ЛУБЛУ!» — сказал он залу.

Постепенно Дима превратился в Дмитрия Яковлевича. Так начали называть его подчиненные — рабочие сцены и костюмерша, бывшая характерная танцовщица из Государственного ансамбля песни и пляски. Ляпка тут же подружился с ней и дал ей прозвице Густочка. Ей было лет под 50, мы были для Густочки как дети.

Как-то речь зашла о Берии. Густочка сначала сдержанно молчала, потом рассказала историю своей подруги по ансамблю пляски. Лаврентий Павлович иногда приезжал в дирекцию ансамбля и с интересом разглядывал фотоальбом артистов и артисток. Особо понравившихся отмечал, показывал пальцем — вот эту. В данном случае выбор пал на подругу Густочки. С избранницей провели деликатную беседу, она дала согласие на встречу. В назначенный вечер за ней заехала черная «эмка», женщины в офицерской форме доставили ее к зам. председателя Совета министров СССР, бывшему Генеральному комиссару госбезопасности, ближайшему соратнику Сталина.

«Он встречался с ней всего два раза. На прощанье спросил, что ей надо. Подруга сказала, что у нее нет жилья. Берия кивнул. Вскоре ей дали двухкомнатную квартиру, в которой моя подруга живет 20 лет», — закончила свой рассказ Густочка.

Со временем наши пути с Димой разошлись. Я менял профессии, страны, семьи. Почти 40 лет спустя, сев за эти воспоминания, захотел разыскать своего бывшего директора среди мелких осколков Интернета. И вот что нашел.