Интеграл похож на саксофон

РУЛЕВОЙ ВАСЯ

Ранней осенью, как ударят первые холода, устанавливается ровная погода. Природа будто готовится ко сну — ни ветерка, ни облачка, остуженный воздух прозрачен настолько, что в бинокль видно, как закругляется земной шар. Встречное судно высовывается из-за горизонта сначала одной только трубой, а уж потом появляется все остальное.

В такие дни штурману раздолье — маяки и приметные места как на ладони, определился и стой себе, смотри. Можно с рулевым поговорить, это не запрещено. Толькоо чем? Мой рулевой Вася словоохотливостью не отличался.

— Ну что, Вася, — говорил я ему обычно, — в отпуск скоро?

— Гы-ы-ы-ы! — отвечал Вася. — Законно!

Мы шли Северным морем, держали курс на Гулль. В устье реки неподалеку от моря встали на якорь, ожидая прилива. Лоцман, обрадовавшись, что русский штурман говорит по-английски, принялся рассказывать о местных акцентах и наречиях. «Моя жена, — сказал он, — родом из городка всего в сорока милях отсюда, но когда мы едем в гости к ее матери и она с ней начинает разговаривать, я не понимаю ни слова! Для меня это китайский язык!»

В порту после швартовки меня вызвал помполит. «Распишитесь в журнале, принимайте группу в увольнение на берег». Я поинтересовался, что за группа, сколько человек. Помполит провел пальцем по строчкам: «Вам достался всего один человек, матрос с вашей вахты».

Мы с Васей сошли на берег, вышли из порта, отыскали нужный автобус. В город надо было ехать довольно долго. На одной из остановок в автобус сел… Нет, мужчиной назвать его было трудно: изможденное худое лицо, покрытое толстым слоем белой пудры, щеки нарумянены, брови подведены сурьмой, губы накрашены помадой. Это чудесное зрелище венчал огромный нейлоновый ярко-рыжий парик.

— Смотри, — сказал я Васе тихонько, — лицо напудрил, щеки нарумянил, брови черным подвел, губы накрасил. Но зачем, зачем он надел этот рыжий парик?!

Вася глубоко задумался, наморщив лоб, губы его немного шевелились.

— Всеволод Борисович, — сказал он наконец, — а может, у него это… ВОЛОС НЕТ?

В мои судовые обязанности входила ежедневная проверка хронометров (в полдень по сигналу «Говорит Москва»), корректировка навигационных карт и лоций в соответствии с последними бюллетенями, а также выдача зарплаты. Я был судовым банкиром. Всю наличность в рублях перед уходом за границу мне полагалось класть на аккредитив. После возвращения в советский порт нужно было дождаться пограничной комиссии, таможенного досмотра, после этого сойти на берег, отыскать центральную сберкассу, получить по аккредитиву судовые деньги, вернуться и только тогда начинать выдачу аванса или получки.

На все это уходило часа четыре. Команда рвалась в город и изнывала от нетерпения. Довольно скоро я начал потихоньку прятать свой рублевый фонд в коробку из-под обуви, вывозить советские дензнаки за рубеж. Моряки это скоро пронюхали. Еще в море, иногда за сутки до захода в порт, мне в дверь осторожно стучали:

— Всеволод Борисыч!

На что я отвечал:

— Заходи по одному!

— Мне бы авансик, — робко говорил посетитель.

Я решительно спрашивал:

— Сколько?.. Распишись вот здесь.

Это вопиющее нарушение финансовой дисциплины было нашей общей тайной, которую никто ни разу не выдал. За границей выплату надо было планировать заранее. Я шел к капитану и спрашивал: «За сколько суток начислять?» Капитан прикидывал время нахождения в международных водах и называл количество дней. У меня был табель инвалютной зарплаты в условных единицах: матрос получал в сутки 60 копеек, капитан 2 рубля 20 копеек. Сначала надо вывести каждому сумму к выплате в у. е., потом перевести в целевую валюту, проверить баланс всех колонок, подбить общую цифру и отдать ее капитану. Он составлял радиограмму судовому агенту в порту, радист отбивал ее на ключе азбукой Морзе, и по заходу в порт нас уже встречали с конвертом валюты, которую я выдавал по ведомости.

С десятичными валютами — марки, кроны, злоты — все просто, но с английскими фунтами была беда. После завоевания Англии норманнами в 1066 году фунт стерлингов был поделен на 20 шиллингов или 240 пенсов. С января 1971 года фунт был приведен к десятичной системе, но мне в 1963 году приходилось иметь дело вот с чем:

1 гинея — 21 шиллинг;

1 фунт стерлингов — 20 шиллингов;

1 крона — 5 шиллингов;

1 полукрона — 2,5 шиллинга;

1 флорин — 2 шиллинга;

1 шиллинг — 12 пенсов;

1 гроут — 4 пенса;

1 пенни — 2 полпенни или 4 фартинга.

Железный арифмометр «Феликс», прообраз будущих компьютеров, решительно отказывался считать английские извращения. На составление валютной ведомости у меня уходило порой часов семь или восемь, я «вручную» передвигал по одному или по два пенса с одной строчки в другую, чтобы добиться согласования левых и правых колонок.

Тогда, в Гулле, выдавая валюту, я знал уже, что оттуда мы идем в Ригу. Не было другого порта в СССР, который вызывал бы на лицах мореманов такое блаженное выражение. «Там все повенчано вином и женщиной…» Раз в месяц я отсылал свой финансовый отчет в Таллин с главного почтамта; если это было в Риге, то шел из порта пешком. За воротами порта обычно дежурило такси с девушками, которые при моем появлении принимались махать руками и звать к себе. Я показывал на портфель и на руку с часами — иду по делу, некогда, не могу.

В Гулле затоварились ходкими вещами — тюль на окна, плюшевые коврики с рогатым оленем. Всех советских ими снабжал господин Флис, говоривший по-русски. Он появлялся в любом порту, будто из-под земли, как сказочный коробейник, только товар был у него не в коробочке, а в битком набитой машине, из которой он и доставал кому что и сколько нужно. Стандартный набор тюля с ковриком гарантировал моряку вторую зарплату. На шкаф каюты, где лежали эти сокровища, глядели влажным взором.

В Риге наш электрик ушел в отпуск, ему прислали замену. Прием и сдача дел проходили за выпивкой и закуской. Судовые генераторы остановили, кабель питания включили в розетку на причале. Розетки эти были двух видов: обычные, на 240 вольт, и розетки для подъемных устройств на 380 вольт, оба эти вида ничем друг от друга не отличались. Такой отличный социалистический дизайн.

Веселое застолье несколько раз прерывалось темнотой — перегорали пробки. Электрики терпели, терпели, а потом не выдержали и поставили вместо плавкого предохранителя «жука» из толстой медной проволоки — теперь уж не перегоришь! После чего еще немного погуляли и легли спать.

Часа в три ночи мне в иллюминатор постучал Вася, он нес вахту у трапа. Я был вахтенным штурманом и имел право спать, но не раздеваясь. «Всеволод Борисыч, — сказал он, — это… Чего-то дымом пахнет». Я вскочил, прошел вдоль кают. Действительно пахнет. Спустился на нижнюю палубу. Пахнет сильнее. Спустился еще ниже, тут уж дымок стелился по полу. Открыл дверь в машинное отделение, а там — война в Крыму, все в дыму, ничего не видно.

К этому моменту меня готовила вся предыдущая морская жизнь: я врубил звонок громкого боя и, набрав в грудь воздуху, страшным голосом заорал: «ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА!!!» После чего побежал на причал звонить по «01».

Приехало 7 пожарных машин, они тушили огонь до утра. В узких коридорах, двигаясь ощупью, бедные бойцы натыкались друг на друга, цеплялись за переборки своими громоздкими дыхательными аппаратами.

В первых лучах рассвета наш «Кейла» представлял собой грустное зрелище. Из черных, обугленных провалов поднимались последние струйки дыма, все было залито пеной, пахло горелой краской. Команда стояла на причале, ежась от утреннего холода. «Смотрите!» — сказал кто-то, и все увидели фигуру нашего моториста. Он шагал легкой походкой счастливого человека, побывавшего у гостеприимных девиц «на размагничивании». Чем ближе он подходил, тем заметнее менялось его лицо, а когда подошел вплотную, то несколько добрых людей вызвались сопроводить его к каюте. Я тоже пошел посмотреть — как там тюль, ковер с оленем?

В кубрике моториста не осталось ни тюля, ни ковра с оленем, не осталось шкафа, где лежали богатства, не осталось койки, переборок, пола, потолка. Нас встретила дочерна обгоревшая железная коробка с двумя рядами болтов, свисавших сверху. Хорошо погуляли в Риге!

Потом выяснилось, что наши братья из Венгрии, страны народной демократии, где строилось судно, должны были снабдить его электрокабелями с негорючей оплеткой, с тем чтобы пожар, начавшийся в одном месте, не перекидывался в другое. Наши же кабели горели как бикфордовы шнуры, поэтому огонь от поставленного пьяными электриками «жука» быстро перекинулся на соседние помещения и «Кейла» выгорел почти целиком.

В родной Таллин мы возвращались на буксире. Молчал двигатель, не работали системы, судно болталось по волнам мертвой холодной коробкой. По пароходству дали приказ: обоих электриков уволить по статье, капитану — выговор, четвертому помощнику (то есть мне) за своевременное обнаружение пожара и оперативно принятые меры — благодарность с занесением в трудовую книжку. Про рулевого Васю не вспомнил никто.

«Кейлу» поставили в док на длительный ремонт, команду раскидали кого куда. Мне предложили идти на крупное судно, «Верхоянск», к капитану Полковскому.