Интеграл похож на саксофон

МАРИО ПЕЧАЛЬДИ

В Таллине, на площади Победы (теперь — площадь Свободы), в здании Русского государственного драматического театра был самый модный в городе ресторан «Астория». Зимой 1961 года там пел легендарный Марио Печальди — легендарный, понятно, в пределах небольшого города на 300 тысяч жителей, каковым была тогда столица Эстонской ССР.

О любовных похождениях Марио ходили мифы, эстонские дамы произносили его имя с загадочной улыбкой Джоконды. В ресторане для Марио изготовили длинный, метров в 20, шнур для микрофона, и он, дав сигнал рукою, чтобы притушили свет и зажгли на столах свечи, выходил с микрофоном в зал и пел чувственным хрипловатым баритоном, заглядывая в глаза млеющим гостьям.

Песни были в основном иностранные, на иностранных языках, и Марио знал все эти языки. Он с легкостью переходил с английского на итальянский, а с испанского на язык до того иностранный, что никто уже не мог и определить — какие же народы на нем разговаривают.

Слава Марио начиналась на выступлениях в эстонской провинции. На заборах появлялись афиши-полотнища, намалеванные на оборотной стороне обоев: «Марио Печальди! Гастроли проездом! Только один концерт!» Перед выступлением Марио на сцену выходил его администратор, разбитной питерский фарцовщик Гриша Брускин, и произносил речь, пародируя советскую пропаганду. «М-м-м-маленьким мальчиком, — драматически объявлял Гриша, — приехал Марио в Советский Союз, и здесь он нашел свою вторую Родину!»

В том, что Марио — природный итальянец, которого злая судьба забросила в богом проклятый СССР, ни у кого сомнений не было. Классический римский профиль, большие глаза немного на выкате, бешеный итальянский темперамент. Марио очаровывал, будоражил, волновал, он был символом красивой и теплой страны, где растут пинии и рододедроны, где влюбленные катаются на мотороллерах под ласковым ветром, нежно и крепко обнимая друг друга, страны, в которой — увы! — нам в этой жизни побывать не придется.

Я знал, что Марио — это ленинградский аферист, который никогда в Италии не был, ни итальянского, ни какихлибо других языков не знал, текстов песен не выучивал и слова, вернее, звуки, похожие на иностранные слова, выдумывал на ходу.

К тому времени я сносно импровизировал на кларнете, что было удобно для ресторанной работы, где репетировать некогда, и Марио несколько раз приглашал меня на замену заболевшим музыкантам. Отыграв отделение, мы уходили в служебную комнату, мимо которой сновали официантки.

В комнате непрерывно звенел телефон.

— Марио, — говорила администратор, вежливо улыбаясь, — это вас.

— Але! — отвечал Марио хрипло. — Кто это? Тина?

На другом конце телефона взволнованный женский голос пытался что-то объяснить. Я видел, что Марио начинает терять терпение.

— Послушайте, Тина! — сказал он в трубку. — Какой у вас рост? Сто семьдесят пять? А, это та высокая Тина… Вот что, — заключил он командным голосом, — встречайте меня у ресторана в двенадцать ночи, до встречи! Ладно, — сказал Марио, вешая трубку, чуть устало, как бы желая показать, как женщины замучили его своим вниманием, — хоть рубаху постирают…

Слава Марио достигла такого размаха, что главная газета Эстонии, орган ЦК партии республики, опубликовала о нем большую разгромную статью на полстраницы. Все сделали из этого неизбежные выводы, и синьор Печальди покинул страну, которая на время стала ему третьей родиной.

Следующая наша встреча произошла на Невском. Было лето, у Казанского собора цвели клумбы, по тротуарам толпами ходили туристы. Господин в белоснежном костюме затеял разговор с водителем автобуса, остановившегося у светофора. «Это есть твой автобус? — спрашивал явный иностранец, вводя в смущение шофера 2-го автобусного парка. — Ты им владеть?» Я пригляделся к иностранцу.

«Ба! — сказал я себе. — Да это же Марио Печальди!»

Печальди был не один, а в компании с Валей Милевским, которого я к тому времени хорошо знал. Милевский обожал скетчи подобного рода, лицо его сияло улыбкой.

Марио потом устроился певцом в Ленинградскую областную филармонию, ездил по гастролям под своей фамилией (кажется, Гойхман), а потом куда-то исчез, и я потерял его след.