Интеграл похож на саксофон

ГРОМ С НЕБА

В шутливом послании на шестидесятилетний юбилей Иосифа Владимировича музыканты назвали его «тренером сборной Ленинграда по джазу, игравшей по системе „все в атаке, Вайнштейн в защите“».

В 1966 году только титаническая энергия и виртуозное искусство театральной интриги позволяли ему отражать бесконечные удары со всех сторон. Потом в глубинах советского ледника что-то треснуло, подтаяло, сместилось. Люди, приближенные к источникам власти, почувствовали это первыми и при каждой возможности пользовались любым послаблением.

В Москве были люди с именем и связями — Утесов, Лундстрем, Людвиковский, Рознер. У Леонида Утесова, например, был статус «Государственного оркестра», со своим бюджетом и администрацией, да и у Эдди Рознера возможности имелись немалые, приглашение к нему было очень заманчивым.

Осенью 1966-го в Ленинграде тайно появился директор оркестра Эдди Рознера, он приехал охотиться за головами. Переманивать поодиночке ему было бы нелегко, музыканты выбирают партнеров как жену, поэтому у директора были полномочия набирать сколько надо. Предварительные переговоры уже состоялись (кажется, через аранжировщика Виталия Долгова).

В ноябре грянул гром — в Москву, к Рознеру, уходили все наши звезды: Гена Гольштейн, Костя Носов, Додик Голощекин, барабанщик Стас Стрельцов. Такое ощущение невосполнимой потери, наверное, испытывали только на войне, когда теряли близких.

После ухода старших братьев роль старшего сына перешла ко мне. Иосиф Владимирович свалился с первым своим инфарктом, я ходил к нему в больницу, докладывал обстановку. Вместо Гены в оркестр пришел Тохтамыш. Так его все и звали, потому что ничего больше не требовалось. Про себя Тохтамыш говорил, что он грек, хотя фамилия отдавала татаро-монгольским игом. Был он человеком выдающихся способностей, но не в джазе. Никогда не забуду, как каждую свободную минуту он пилил надфилем что-то крохотное, зажатое в крепких пальцах. Через месяц показал — филигранный крестик из титановой стали, выточенный безупречно.

Как-то тромбонист и мой близкий приятель Саша Морозов, носивший сильные очки, случайно уронил на пол раскрытый футляр с саксофоном, лежавший для безопасности на шкафу. Мой тенор вывалился из него на лету и приземлился раструбом, смяв себе внешность. Я знал, что во всем Ленинграде был только один человек, который мог мне помочь. Тохтамыш.

Я привез к нему пострадавший редкий инструмент. Тохтамыш покрутил головой и сказал: «Приезжай завтра». Назавтра Тохтамыш встретил меня у дверей с хитрым прищуром. На столе лежал мой «Сельмер» с идеальным раструбом, как будто и не падал он никогда со шкафа. Я долго разглядывал поврежденное место, но не нашел и следов.

— Как тебе это удалось? — с изумлением спросил я.

— Я долго не мог найти закругление нужного диаметра, — с сияющим лицом изобретателя сообщил Тохтамыш, — а потом нашел, и знаешь что — свою пятку!

И показал, как он натягивал толстую латунь раструба на закругление пятки, точно подошедшей по размеру.

Отличный был человек, Тохтамыш. Звали его — Саша.