Интеграл похож на саксофон

СЕВЕРОМОРСК

Кубинский кризис застал меня в Североморске, на военноморской базе Северного флота, хотя о существовании этого кризиса, едва не развязавшего третью мировую войну, я узнал намного позже.

После госэкзаменов и райского месяца в сочинском «Спутнике» я вернулся в училище. Перед получением диплома и выпуском надо было пройти военную практику. Нас, судоводов, готовили офицерами запаса по специальности штурман-подводник, командир БЧ-1. Стать офицером, даже в самом низшем звании «младший лейтенант» (одна маленькая звездочка на золотом погоне с одним просветом), можно было только отслужив мичманом (широкая золотая продольная нашивка на черном погоне). Так и вышло, что с мичманскими погонами и кларнетом под мышкой я оказался в Североморске.

Контраст был жестокий. Я только что фланировал под пальмами, говорил со штатниками о джазе, переживал бурный роман с Людой Д., приехавшей из Ленинграда, а тут — многолетнемерзлые породы, скалистое побережье и надвигающаяся полярная ночь.

С моим приятелем, Витей Волковым по прозвищу Вольф, контрабасистом училищного джаз-оркестра, мы решили держаться вместе и при первой возможности пробиваться к местным музыкантам. В день приезда на военную базу всех нас, мичманов, расписывали по экипажам подлодок. Мы с Вольфом скромно встали в конце очереди, посидели, посмотрели, а потом, не сговариваясь, как-то растворились в окружающем пространстве. В результате ни к какому экипажу нас не приписали. Мы стали неучтенными единицами личного состава, которым служить негде, а, стало быть, и на службу ходить некуда и незачем.

Североморск был единым пространством военной базы и города, офицеров (начиная с мичмана) за ворота выпускали без пропуска и увольнительной. В офицерской столовой кормили всех подряд, не задавая вопросов. Это означало, что мы с Вольфом оказались полностью предоставлены самим себе. Свобода на ближайшие четыре месяца!

У этой свободы, однако, была цена. Приписанным мичманам давали место в кубрике, койку. У нас с Вольфом ни места, ни коек не было, поэтому вопрос ночевки вставал каждый вечер с новой остротой. День убить — тоже непросто. Первое время, пока не выпалснег, я с утра бродил по окрестным сопкам, среди мхов, ягелей, редких кустов. Там, глядишь, и обед.

После обеда — в библиотеку, заниматься. На третьем курсе я решил добавить к своему разговорному английскому систематическое образование и поступил на заочные высшие курсы иняза в Москве. Теперь эта двухгодичная программа подходила к концу, я собирался после службы заехать в столицу и сдать заключительный устный экзамен.

Четыре полярных месяца мне хотелось использовать с толком, сделать рывок в кларнетной технике. Дня через три, немного освоившись, мы с Вольфом пошли в оркестровую роту знакомиться и как в дом родной попали. Североморские музыканты играли на парадах, встречах или похоронах в духовом оркестре, а три раза в неделю, по средам, субботам и воскресеньям, обслуживали эстрадным составом танцы в местном Доме офицеров.

По законам жанра им хотелось чего-то модного, свежего, последнего, с джазовым свингом, а где все это взять в засекреченной военной базе за Полярным кругом? Мы были для североморцев столичными штучками, рассказывали им о том, что творится в Ленинграде, об оркестре Вайнштейна, об известных солистах. Мы понимали их жгучую жажду, потому что сами еще недавно пробивались сквозь туман — что такое блюзовая сетка, аккорды, квадрат? Музыканты рассказали о нас Моца́рту (прозвище военных дирижеров), а тот, поговорив с нами, устроил репетицию.

Через неделю мы с Вольфом уже играли на танцах в Доме офицеров в составе эстрадного оркестра Североморской военной базы Северного флота СССР: он — на басу, а я исполнял партию первого альта, концертмейстера группы саксофонов.

В подвале Дома офицеров находился двадцатипятиметровый бассейн с горячими душевыми и раздевалками. По утрам там не было ни души, и мы с Вольфом ежедневно тренировались, как олимпийские чемпионы. Перед отъездом мы устроили себе заплывы на время, я не дотянул двух секунд до третьего спортивного разряда по брассу.

Быть бездомным, без места для ночлега, тяжело и неприятно даже тропическим летом, а тут за окном стояла полярная осень, переходившая в зиму. Мороз, темень, метель. Сразу после ужина мы делали обход всех экипажей, где числились наши курсанты, узнавали, кто идет в ночной наряд, просили владельцев коек пустить нас поспать хотя бы на часы их дежурства. О своих мучениях мы рассказали ребятам из оркестра, и они потихоньку пустили нас в пустующий кубрик музвзвода. Мы свили себе мышиное гнездо в дальнем темном углу и надеялись там прозимовать до отъезда.

Как-то ночью, часа в три, раздался звонок громкого боя. Всю военную базу, все экипажи и службы подняли по боевой тревоге № 1. Мы с Вольфом проснулись, высунули головы из-под теплого угретого одеяла и стали рассуждать: что нам делать, куда идти по тревоге? Решив, что мы будем только путаться под ногами и привлечем к себе ненужное внимание, мы нырнули назад под одеяла.

Минут через пятнадцать в кубрике зажегся свет. «Кто это там не поднялся по боевой тревоге?» — грозно спросил командирский голос. Мы выглянули из своих норок, как суслики. Перед нами стояла группа проверяющих офицеров, сверкая погонами, а во главе — контр-адмирал, начальник Североморска.

Будь мы штатные служащие, не избежать бы нам суда и штрафного батальона, но что взять с шалопаев-практикантов? Был скандал, наш Моцарт получил нагоняй, и с ночевки нас прогнали. Несколько дней мы спали в холодных гримуборных за сценой Дома офицеров, а потом я попал на больничную койку.

Много лет спустя, сопоставляя даты и факты, я понял, что по боевой тревоге нас поднимали не просто так — к возможным боевым действиям готовилась вся армия и военноморской флот Союза Советских Социалистических Республик. Это был Карибский кризис.