Пенсионная система перед бурей. То, что нужно знать каждому о финансовом будущем своей страны

Избавиться от расточительства, мошенничества и злоупотреблений

Последним в нашем списке волшебных снадобий идет сокращение избыточных федеральных расходов или, как принято говорить, избавление от расточительства, мошенничества и злоупотреблений (waste, fraud and abuse, WFA). Разумеется, WFA существуют. Те из вас, кто слышал о незабвенном сенаторе от штата Висконсин Уильяме Проксмайре, знают о его премии «Золотое руно», которую он использовал для привлечения внимания к «расточительному, смехотворному или издевательскому использованию денег налогоплательщиков». Первым награды был удостоен в марте 1975 г. Национальный научный фонд, истративший 84 тыс. долл. на исследование вопроса о том, почему люди влюбляются. И на протяжении тринадцати лет подряд Проксмайр ежемесячно присуждал кому-нибудь свою премию. В таблице 4.1 вы найдете десять наиболее выдающихся случаев. И хотя на месте Проксмайра первое место мы отдали бы обучению просмотра телевизора, не будем с ним спорить.

Проблема борьбы с расточительством заключается не только в его выявлении. В любом из вашингтонских центров политических исследований вам с радостью предоставят отчеты и хором заверят вас, что отчеты полны, никто не забыт и ничто не пропущено. К сожалению, даже если мы устраним все до единого случаи расточительства и бессмысленного расходования средств, это будут лишь семечки по сравнению с угрожающим нам фискальным разрывом в размере в 45 трлн долл. Вспомните «меню страданий», о котором шла речь в главе 2. Один из его пунктов – немедленный отказ от 106 % федеральных государственных закупок. Это, разумеется, означает полное упразднение федеральных дискреционных расходов (да и этого недостаточно). Так что даже если WFA по-настоящему велико (скажем, 20 % от всех федеральных расходов), полное устранение расточительства лишь в малой степени поможет решить проблему.

Проблема здесь в своеобразной избирательности политического слуха. Начните говорить о «расточительстве, мошенничестве и злоупотреблениях» вообще, и большинство людей одобрят вас, потому что решат, что вы хотите избавиться от расходов, не имеющих отношения к ним лично или к их любимому хобби. Они почувствуют, что дело правое и лично им ничего не грозит, и с радостью отдадут вам свои голоса. Тогда смените тему и заговорите о чем-нибудь конкретном. Скажите, к примеру, что для спасения системы социального страхования и Medicare вы хотите запретить правительству покупать для полиции автомобили за 49 тыс. долл. – и даже самые недалекие из слушателей забеспокоятся. Безо всяких подсчетов они сообразят, что нужно слишком много полицейских автомобилей стоимостью 49 тыс. долл., чтобы сэкономить 51 трлн долл.

Таблица 4.1. Десять лучших достижений, отмеченных премией «Золотое руно»

Примечание: эти десять призеров были отобраны организацией «Налогоплательщики за здравый смысл» из числа получивших награду в 1975–1988 годах. См. http://www.taxpayer.net/awards/goldenfleece/topten.htm. Цена надежды

Мы посвятили эту главу критике десяти популярных средств решения наших демографических проблем. В результате технологический прогресс, продажа государственной собственности, повышение капиталовооруженности труда, помощь из-за рубежа, помощь со стороны родителей, помощь со стороны работодателей, повышение пенсионного возраста, иммиграция, вудуистская экономическая теория и устранение расточительства, мошенничества и злоупотреблений были отклонены.

Но радости нам это не принесло. Мы не злорадны. Мы не стремимся посеять страх и уныние. Нас не привлекает возможность когда-нибудь заявить: «А ведь мы говорили…» Напротив, мы от всей души надеемся, что все сказанное нами в этой главе неправда. Нам очень хотелось бы, чтобы все эти эликсиры, противоядия, паллиативы, тонизирующие напитки и волшебные таблетки – все то, что мы здесь очернили, – действовали так, как обещано, чтобы они смогли превратить подступающий поколенческий шторм в безобидный грибной дождь.

Но ставки слишком высоки. Нельзя допустить, чтобы надежда заглушила голос опасности, а пустые упования лишили воли к действию. Дело обстоит так, что у нас не осталось шансов безболезненно выбраться из надвигающейся демографической бури. И времени у нас осталось намного меньше, чем думает большинство. Глава 5. Кризис

Всякое тело пребывает в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, кроме тех случаев, когда оно ведет себя иначе.

Сэр Артур Эддгтгтон, отец астрофизики

Последняя игра

Невозможно точно установить момент, когда компания становится банкротом^{86}. Нужно сопоставить долги компании с ее способностью стать прибыльной в будущем. А будущее – это весьма длительный период времени, и очень неопределенный. Поэтому всегда есть шанс, что потерпевшая неудачу компания сможет встать на ноги. Вообще, при активной рекламе даже понесшая большие убытки фирма может выглядеть вполне пристойно.

Хорошим примером является Amazon.com. Заявив о себе как о «крупнейшем книжном магазине планеты», эта компания за семь лет не принесла ни цента прибыли. Но это не имеет значения. После каждого сообщения об убытках инвесторы загоняли курс акций все выше, и в 1999 г. цена достигла пика – 113 долл. за акцию^{87}. В следующие два года курс упал до 14 долл. за акцию. Сегодня акции Amazon.com идут по 48 долл. – и это всего после двух кварталов работы с прибылью.

Только кредиторы могут решить, когда пора отключать компанию от розетки, но у Amazon.com есть «богатенький папочка» – корпорация Time Warner, которая при нужде «отстегивает» очередные миллионы долларов. Будущее покажет, будет ли толк от этих денег. Если нет, Time Warner окажется не первым кредитором, который чрезмерно увлекся инвестированием и сам себя одурачил. Сделав ставки, кредиторы очень часто не желают признаться самим себе, партнерам и особенно женам, что совершили ошибку. Более того, менеджеры, которые больше остальных знают о перспективах компании, заинтересованы в том, чтобы приукрашивать картину. Если компания рухнет, они потеряют работу.

Поэтому кредиторам свойственна естественная склонность к чрезмерному оптимизму, а менеджерам – к обману. Вот почему кредиторы нередко вкладывают деньги в умирающие компании и в конце концов закрывают проект намного позже, чем следовало бы. Правильный выбор момента банкротства требует мудрости, но результат всегда один: компания перестает платить по долгам, а кредиторы подсчитывают убытки.

Между прогорающими компаниями и разоряющейся страной есть много общего. Во-первых, никто не может с абсолютной уверенностью сказать, что страна неплатежеспособна. Всегда есть шанс, что она вывернется, что в будущем доходы начнут расти намного быстрее, а расходы – медленнее. Во-вторых, менеджеры страны – то есть находящиеся у власти политики – всячески заинтересованы в приукрашивании бюджетных перспектив, потому что им тоже нравится их работа. В-третьих, разорившись, страна перестает платить по долгам, как формальным, так и неявным.

Настоящее различие между банкротством коммерческим и национальным заключается в способности остановить процесс медленного проедания активов. Кредиторы могут обратиться в суд и потребовать признать компанию банкротом. В отличие от этого будущие поколения не в состоянии помешать ныне живущим ухудшать ситуацию. Единственная организация, которая могла бы объявить правительство США банкротом, это Международный валютный фонд (МВФ), но он этого никогда не сделает, потому что МВФ – дочернее предприятие, целиком принадлежащее правительству США и других стран, на полном ходу движущихся к разорению. МВФ хорошо знает, как надо действовать, чтобы не поставить под угрозу свое существование.

Формальной процедуры государственного банкротства не существует, но все знают, когда страна балансирует на грани краха. Это видно по величине процентных ставок, устанавливаемых международными и отечественными кредиторами. Возьмите Бразилию. По облигациям бразильского правительства выплачиваются 27 % годовых, хотя уровень инфляции ниже 10 %. Это заоблачный уровень – реальная ставка по кредиту в 17 %! Для сравнения, в США реальная ставка в настоящее время ниже 3 %. В Бразилии реальный процент столь велик по вполне понятной причине. Все уверены, что в ближайшем будущем правительство перестанет платить по долгам^{88}. Для компенсации риска заимодатели требуют высокий реальный процент.

Для нашей страны ключевой вопрос стоит так: когда трейдеры, торгующие государственными облигациями США, начнут заглядывать в наше меню страданий и делать соответствующие выводы? Первый вывод состоит в том, что ни один политик, будучи в здравом рассудке, не рискнет предложить к реализации ни одного пункта из этого меню и никакой их комбинации. Второй вывод состоит в том, что будущие политики окажутся в еще более трудной ситуации и ни один из них не захочет нести весь груз ответственности. Третий вывод состоит в том, что за отсутствием чудодейственных средств (предложенных в главе 6) у государства остается единственный способ заплатить по счетам – в буквальном смысле напечатать тонны денег.

Обращение к печатному станку – это освященный веками яд для государств, решившихся на фискальное самоубийство. Его использовали еще в древнем Риме. Печатание денег, конечно, ведет к инфляции, а в предельном случае – и к гиперинфляции. Если бы машина времени могла перенести нас в 300 г. н. э., мы смогли бы посетить сотни монетных дворов, разбросанных по всей империи и день и ночь чеканивших денарии для императора Диоклетиана. Денарии – это римские монеты, ценность которых определялась содержанием в них серебра. В 300 г. фунт золота стоил 50 тыс. денариев. Шестью годами позже, когда монетные дворы начеканили огромное количество монет, содержащих все меньше и меньше серебра, цена фунта золота поднялась до 100 тыс. денариев. К 324 г. цена поднялась до 300 тыс., а 350 г. – даже до 2,12 млрд! Денарию пришел конец.

Бедняга Диоклетиан изо всех сил боролся с инфляцией и в 301 г. даже опубликовал Эдикт о ценах. Эдикт содержал неимоверно длинный список цен на товары и услуги, обязательных для всех подданных империи. Но когда на трон взошел император Константин, инфляция просто сорвалась с цепи. В первой половине IV в. рост цен был столь быстрым, что этот эпизод можно по праву называть моделью всех мировых гиперинфляции^{89}.

Когда инфляция выходит из-под контроля, все продавцы товаров и услуг, будь то древние римляне или современные американцы, думают лишь об одном: сохранят ли деньги, которыми им платят, достаточную покупательную способность к тому времени, когда у них будет возможность их истратить? Вот почему в период инфляции всегда растут цены: люди пытаются выручить достаточно денег, чтобы возместить рост цен на то, что им потребуется купить позднее.

И древним, и современным кредиторам присущ один и тот же инстинкт экономического самосохранения. Чем выше ожидаемые темпы инфляции, тем выше номинальные ставки процента. Почему? Потому что никто не хочет дать деньги в долг, а потом получить плату металлическими или бумажными деньгами, покупательная способность которых подорвана ростом цен. Кредиторы требуют более высоких ставок процента, чтобы компенсировать ожидаемый рост цен. Это может показаться удивительным, но в Древнем Риме были банки. Там была даже фондовая биржа. И когда инфляция сорвалась с цепи, то же самое произошло с процентными ставками.