В день премьеры лица, имеющие непосредственное отношение к созданию спектакля по новой пьесе доктора Разерфорда, отсутствовали в театре с полудня до половины седьмого. Предоставленный самому себе театр пребывал в томительном ожидании. В зрительном зале ряды кресел, теперь освобожденные от покрывал, смотрели на занавес. Сам занавес, напустив на себя таинственность, закрывал декорации работы Джеко. На сцене темно, но свет обещали множество софитов, повернутых под причудливыми углами. Что и когда включать, было записано на листе, прикрепленном к распределительному щиту, в суфлерской будке лежал экземпляр пьесы, на сцене и за кулисами были готовы необходимые аксессуары и предметы бутафории. Все ожидало своего времени.
Атмосфера тревожного ожидания могла удивить любого, появившегося сейчас в этом притихшем здании. И мальчика, доставляющего телеграммы, и девушку из цветочного магазина, и молодого человека из мастерской бутафории, и настройщика, который уже час как подтягивал струны и стучал по клавишам рояля в оркестровой яме. Что же говорить о Мартине Тарн, которая одна в гладильной приводила в порядок костюмы, находящиеся под ее опекой.
Что касается административных помещений, то они уже жили полной жизнью. Стучали пишущие машинки, непрерывно звонили телефоны. На столе Боба Грантли лежал план зрительного зала с полностью зачеркнутыми местами. У стены были сложены пачки только что полученных из типографии программок.
В два часа в кассу начала выстраиваться очередь за стоячими местами на галерку.