Из осажденного десятилетия

Было семнадцать. Тогда я боялась – очень.

Больше всего – смотреть в глаза напрямую.

Ну и отдельно, конечно, в глаза мужчинам.

Мир был апрелев, рассветен, ещё непрочен,

я выходила, шею тянула смешную,

он отдавался стрёкотом стрекозиным.

Было семнадцать – и я не писала первой,

очень боялась нечаянно прикоснуться,

джинсы в заклёпках считала своей бронёю.

Было семнадцать. Сказки, стихи и нервы.

Много гаданий на картах, гуще и блюдцах.

Кто была та, что себя почитала мною?

Было за двадцать, и я всерьёз полагала,

будто бояться я совсем разучилась,

пробовала на прочность свою реальность.

А по ночам валилась в постель устало,

жаркое лето на языке горчило;

что мне ещё, ну что тогда оставалось?

Было за двадцать, и я боялась сближаться.

Шила сама, сама забивала гвозди.

Кроме кота, боялась любить кого-то.

Так-то меня и поймало, швырнуло прижаться.

Странной чужой заботой, визитами в гости,

тёплым случайным взглядом вполоборота.

Нынче не страшно. Совсем ничего не страшно.

Даже любить безоглядно и без ответа,

даже упасть, превратившись в острый осколок.

Я – лишь стрела, запущенная над пашней;

всё, что дано, – кусочек неба и света.

Дальше – конец, единый для всех и скорый.

Перед лицом его каждый из нас безоружен;

делай, что должно, лови ладонями годы

и уходи, не прощаясь, зато прощая.

Вот потому мне больше никто не нужен,

вот потому-то дарована мне свобода,

страшная, невыносимая и большая.