Из осажденного десятилетия

Я ХОЧУ ДОМОЙ

Я хочу домой.

Я очень хочу домой!

Там – потрескавшийся асфальт и пух,

летящий над головой,

там – зелёные лавочки, где бабушкам можно присесть,

там – панельный дом двадцать шесть,

рыжеватый, выгоревший, усталый,

в доме – фиолетовое одеяло

и большая плюшевая гусеница Мурзик. И летний зной.

Я хочу домой.

Я очень хочу домой.

* * *

Маленькая девочка сидит у стены,

у неё в груди – колючая ржавая железяка,

маленькая девочка сидит у стены,

не шевелится, не говорит, глаза у неё темны,

да не трожь её, неживая всяко.

Маленькая девочка сидит у стены.

Маленькой девочке в августе двадцать пять.

У неё от таблеток – цветные объёмные сны,

в которых она всегда умеет летать.

Маленькая девочка сидит у стены,

маленькая девочка уткнулась в колени.

У неё – четыре работы и две войны,

в которых она ничего не изменит.

Пахнет так, как будто яблоко здесь гниёт.

День июньский от зноя течёт и мается.

Девочка сидит. Железо в груди у неё

колется, болит и не вынимается.

* * *

Я хочу домой, говорю. И можно бы взять билет,

доехать – пятьсот километров и ночь в дороге.

Но я сижу у стенки, не выключая свет,

подтянув к подбородку ноги.

Я до сих пор не люблю темноту. Рука сведена.

Воспоминанья кусают, едва лишь копнуты.

Мама, почему, когда я плачу одна,

ты не придёшь из соседней комнаты?

* * *

Я хочу домой, я очень хочу домой,

там такой троллейбус рогатый ходит, смешной,

рядом с домом – вишенка, посаженная мной.

Крышки погребов (прыгнешь – и гулкий звон),

распадается связь времён,

шестьсот двадцатый микрорайон

летом сочен и ярко-зелён.

Серые головы одуванчиков – дунешь, и полетят.

Дома – мама, папа и брат.

Вкусно пахнет жареная картошка.

Тошно мне, Господи, тошно, как же мне тошно.

* * *

Дома нет для тех, у кого железо в груди

(прозвучало так, словно – «бога нет»).

Потому что кто с раной своей – тот всегда один,

даже если его любит весь белый свет.

Потому что такую дырку – не починить,

и колючее, ржавое, острое – не убрать,

потому-то пуповиною вьётся нить

(даже если тебе в августе двадцать пять)

в то кошмарное, детское, когда ты плачешь одна,

потому что накричали, поймавши на баловстве,

а мама – в соседней комнате, и походка её слышна,

но мама не подойдёт погладить по голове.

* * *

А в Днепре вода темна, холодна, чужда,

забирай заботы-печали мои, вода,

забирай тоску, одинокость мою бери,

и прогорклую обиду, что там, внутри,

все горит, печали мои храня,

всю обиду на тех, кто не любил меня.

Забирай, вода, и с ним уходи,

и колючее железо в моей груди.

* * *

Я сижу у стены, от лампочки – жёлтый остров

света посреди темноты, и тени легки.

…А на самом-то деле – любили, и очень, просто

даже взрослые часто ужасные дураки.

За пятьсот километров – дома – тихо. Рассвет живой.

Мама поднимается – кашу варить на завтрак.

Можно взять билет – и прямо даже на завтра.

Я хочу домой.

Я очень хочу домой.