Из осажденного десятилетия

Запах бензина и красных болезненных листьев,

слои тёмно-синего, чёрного и цветного

воздуха – тяжёлого и плотного. Лица

в нем становятся незнакомыми. Слово

и время искажаются в этом пространстве.

Мы – глубоководные рыбы, мы в нём существуем,

на ощупь научившиеся пробираться

по бескислородным уличным струям.

Мы – глубоководные. В нашей внутривенной воде

не обнаружено крови. Впрочем, тепла нигде

нынче не обнаружишь. Абсолютно не странно:

это октябрь,

это дно

Санкт-Петербургского океана.

Это – практически дно, но всё же есть что-то ниже.

Если бы рыбы могли говорить, то я бы сказала: мы же

могли бы быть кем-то другим. Ты – человеком, вроде,

а я – для тебя котом: из тех, кого вечно волнуют мыши,

бабочки, птицы за окнами; но всё же –

весьма пригоден,

чтобы лежать на коленях, мурлыкать в ухо,

чтобы не океан, а тепло и сухо.

То есть, вряд ли коты умеют намного больше,

но я не думаю, что больше было бы нужно.

Какой здесь холодный ветер, и огни холодные, боже,

я думала, мы на дне, но можно спуститься глубже.

В темноте – огни до самого горизонта.

Я могла бы быть котом тебе, это был бы не худший

из вариантов.

Я была бы бесполезным котом, но всё же довольно

милым;

впрочем, и из тебя человек получился бы странным.

И я бы сказала тебе, если бы я говорила,

но нет ни единого слова на дне

Санкт-Петербургского океана.

Только листья, которые тронул уже иней,

выпадают из-за пазухи, из карманов, из капюшона

и плывут по струям улиц тёмным и синим,

и касаются белых пятен лиц отрешённых.