Неожиданно лампа тухнет, тут свечу бы достать


быстрее. Джимми семь, он сидит на кухне,


прижимаясь щекой к батарее. Джимми – взрослый


и умный парень, не боится один оставаться, пыль


протёрта и супчик сварен – ну чего тут теперь


бояться? Джимми правда совсем не страшно –


ни собак там и ни бандитов.


Только страхом больным и влажным он боится


зеркал разбитых.

Там из каждого из осколка смотрит Джиму в глаза


двойник, у него не глаза – иголки, у него не улыбка –


крик, он к стеклу с улыбкой приник – мол,


я спрятан, но ненадолго. Шепчет рот – изломанный,


рваный – «все равно меня пустишь ведь…»


Джим завесил зеркало в ванной – так, на всякий,


чтоб не смотреть.


Впрочем, мама приходит рано, просит больше


не делать впредь.

Джиму тридцать через неделю, он опять сидит


на полу – чёртов холод ползает в теле, словно


капельки по стеклу. Джим жалеет, что нет


пистолета – отстреляться от сентября. Будет лето,


индейское лето, – потеплеет, и всё не зря.


Вот тогда-то его согреет – будет солнце, и все дела…


Джим прижался щекой к батарее, и завешены


зеркала.

Джим боится зеркал и ночи, отраженья в тёмной


воде, Джим подушку терзает в клочья и не видит


дома нигде. Джим не верит в тепло и лето, шепчет –


злой, усталый, хмельной: «Мама, мамочка, где ты?


Где ты? Приходи поскорей домой». Шепчет ртом –


изломанным, рваным; страх тяжёл и неудержим.


Занавешено зеркало в ванной,


там глядит на него незваный


семилетний испуганный Джим.

Загрузка...