Кровавая луна

ГЛАВА 9 Понедельник

Харри шел к дверям большого здания в Монтебелло, фешенебельном районе в западной части Осло. Было девять утра, весело светило солнце. Но у Харри в горле стоял ком. Раньше он часто бывал здесь — в онкологической клинике.

Более века назад, когда стало известно о планах строительства этой узкопрофильной больницы, местные жители выступили с протестом. Они боялись, что зловещая, таинственная болезнь — а некоторые считали, что она заразна, — окажется слишком близко к ним и что их недвижимость упадет в цене. И в то же время другие люди поддерживали строительство и делали пожертвования — в пересчете на современные деньги вышло бы более тридцати миллионов крон — на покупку четырех граммов радия, необходимых, чтобы радиоактивным излучением уничтожать раковые клетки до того, как они расправятся со своими «хозяевами». Харри вошел внутрь и остановился перед лифтом. Он не ждал лифт, не собирался ехать на нем — он пытался вспомнить.

Ему было пятнадцать лет, когда он с младшей сестрой Сес навещал мать в «Радиуме» — так назвали больницу вскоре после открытия. Мама пролежала в ней четыре месяца, и каждый раз, навещая ее, дети видели, что она становится все худее и бледнее; ее лицо день ото дня все больше сливалось с наволочкой, словно фотопортрет, выцветающий на солнце. В тот день, который он вспоминал сейчас, у него случился такой приступ гнева, что он разрыдался.

— Что случилось, то случилось, Харри, и заботиться сейчас обо мне — не твоя обязанность, — сказала мать, обнимая его и гладя по волосам. — Тебе надо присматривать за младшей сестрой, теперь это должен делать ты.

Выйдя от матери, Харри и Сес стали спускаться в лифте. Сестренка встала слишком близко к дверям, и когда лифт поехал, ее длинные волосы зажало ими. Харри застыл как вкопанный, и Сес, зовущую на помощь, подняли с пола другие. У нее был вырван большой клок волос с куском кожи. Но она быстро поправилась и забыла об этом. А Харри еще долго испытывал ужас и стыд при каждом воспоминании о том, как сразу же после предсмертной просьбы матери растерялся и не выполнил ее наказ.

Двери лифта раздвинулись, и мимо Харри две медсестры вкатили внутрь каталку.

Он стоял неподвижно, пока дверцы не закрылись.

А потом повернулся и пошел на шестой этаж по лестнице.

Сильно пахло больницей. Как и в то время, когда здесь лежала его мать. Он нашел дверь под номером 618 и осторожно постучал. Услышав голос, открыл дверь в палату, где стояли две кровати. Одна была пуста.

— Я ищу Столе Эуне, — выговорил Харри.

— Он вышел немного прогуляться, — откликнулся мужчина на второй койке — то ли пакистанец, то ли индиец; он был лыс и на вид того же возраста, что Эуне, — где-то за шестьдесят. Однако Харри знал по опыту, что определить возраст онкобольного по виду не так просто.

Харри обернулся и увидел, что к нему нетвердой походкой идет Столе Эуне в больничном халате. И понял, что минуту назад прошел по коридору мимо него, словно мимо бестелесной тени. Кожа некогда пузатого психолога обвисла.

Эуне махнул рукой и страдальчески улыбнулся, не размыкая губ.

— Сидел на диете? — спросил Харри, когда они крепко обнялись.

— Ты не поверишь, но съежилась даже голова. — Столе продемонстрировал это, водрузив обратно на нос съезжающие очки — маленькие, круглые, как у Фрейда. — А это Джибран Сетхи. Доктор Сетхи, это инспектор Холе.

Сосед Эуне улыбнулся, кивнул и надел наушники.

— Он ветеринар. — Эуне понизил голос. — Славный парень, но знаешь, байка, что мы становимся похожи на своих пациентов, скорее всего чистая правда. Он почти все время молчит, ни слова, ни полслова, а мне трудно держать рот на замке. — Эуне снял тапочки и опустился на кровать.

— Не знал, что под внешним слоем у тебя такое атлетическое тело, — заявил Харри, усаживаясь на стул.

Эуне усмехнулся.

— В искусстве лести тебе никогда не было равных, Харри. Вообще-то одно время я и правда был неплохим гребцом. А ты как? Ради бога, тебе нужно побольше есть, иначе совсем исчезнешь.

Харри промолчал.

— А, понятно, — догадался Эуне. — Ты думаешь, кто из нас исчезнет первым. Я, Харри. Эта болячка прикончит меня.

Харри кивнул.

— Что говорят врачи…

— …о том, сколько мне осталось? Ничего. Потому что я не спрашиваю. Ценность умения смотреть в глаза правде о собственной смертности, по моему опыту, сильно преувеличена. А опыт у меня, сам знаешь, большой и разносторонний. В конце концов, единственное, чего люди хотят — это чувствовать себя комфортно, и желательно как можно дольше, до самого конца. Желательно внезапного конца. Разумеется, отчасти меня огорчает осознание, что в этом отношении я ничем не отличаюсь от других, что я не способен умереть с мужеством и достоинством, которыми хотел бы обладать. Но полагаю, у меня нет веской причины умирать, пытаясь проявить большую смелость, чем та, которая есть. Жена и дочь плачут, и их не утешит, если они увидят, что мой страх смерти больше необходимого, так что я избегаю мрачной реальности и уклоняюсь от правды.

— М-м…

— Ну хорошо, я не могу не считывать, что на уме у врачей, по тому, что они говорят, и по выражению их лиц. Насколько могу судить — у меня осталось не так много времени. Но… — Эуне развел руками. В его печальных глазах светилась улыбка. — Всегда есть надежда, что я ошибаюсь. В конце концов, всю свою профессиональную жизнь я чаще ошибался, чем оказывался прав.

Улыбнулся и Харри:

— Может быть.

— Может быть. Но нетрудно понять, откуда ветер дует, когда тебе дают дозу морфия для самостоятельного введения — и не делают никаких предупреждений о передозировке.

— Ага… Значит, у тебя боли?

— Боль — интересный собеседник. Но хватит обо мне. Расскажи мне о Лос-Анджелесе.

Харри встряхнул головой и подумал, что, наверное, сказывается смена часовых поясов, потому что его тело вдруг начало сотрясаться от смеха.

— Прекрати, — велел Эуне. — Смерть — это не повод для веселья. Давай рассказывай.

— Э-э… Как насчет соблюдения тайны?

— Харри, любой секрет, произнесенный здесь, будет унесен в могилу, и часики тикают. Второй раз прошу — рассказывай!

Харри рассказал. Не всё. Не о том, что на самом деле произошло перед его отъездом, когда Бьёрн застрелился. Не о Люсиль и его собственных часах, ведущих отсчет. Но рассказал все остальное. О бегстве от воспоминаний. О плане напиться до смерти где-нибудь вдали отсюда.

Закончив рассказ, он увидел, что глаза Столе остекленели. Во многих и многих расследованиях убийств, когда Столе Эуне помогал детективам криминального отдела, выносливость психолога и его способность концентрироваться на информации в течение долгих дней всегда впечатляли Харри. А теперь в глазах Столе он прочел усталость, боль — и морфий.

— А Ракель? — спросил Эуне слабым голосом. — Ты часто о ней думаешь?

— Все время.

— Прошлое не умирает. Никогда. Оно даже толком не проходит.

— Это цитата из Пола Маккартни?

— Почти, — улыбнулся Эуне. — Ты думаешь о ней… в хорошем смысле думаешь, или эти мысли причиняют боль?

— Полагаю, причиняют боль в хорошем смысле этого слова. Или наоборот. Примерно как… выпивка. Хуже всего, когда ночью она снится, и когда я просыпаюсь, мне на секунду кажется, что она на самом деле жива, что это ее смерть была сном, от которого я наконец проснулся… и потом я, черт побери, прохожу через все это заново.

— Помнишь, когда ты пришел ко мне поговорить о пьянстве, я спросил, мечтал ли ты, когда был трезв, чтобы спиртного вообще не существовало на свете. И ты сказал, что хотел бы, чтобы оно существовало. Что даже если ты хочешь не пить, ты все равно хотел бы, чтобы был выбор. Был бы вариант, в котором есть возможность выпить. Что без этого все было бы серым и бессмысленным, как борьба без противника. Так?

— Да, — согласился Харри. — Так и с Ракелью. Думаю, лучше получить эту рану, чем не встретить ее никогда в жизни.

Они сидели и молчали. Харри опустил взгляд на руки. Оглядел комнату. Услышал, что сосед Эуне негромко говорит по телефону. Столе перевернулся на бок.

— Я немного устал, Харри. Бывают дни получше, но этот не из их числа. Спасибо, что пришел.

— Насколько получше?

— Что ты имеешь в виду?

— Достаточно хорошие, чтобы ты мог работать? Имею в виду — работать прямо здесь.

Эуне удивленно посмотрел на него.

Харри придвинул стул поближе к кровати.

В конференц-зале на шестом этаже полицейского управления утреннее заседание следственной группы подходило к концу. Перед Катриной сидели шестнадцать человек: одиннадцать из криминального отдела и пять из Крипоса. Из этих шестнадцати десять были детективами, четверо — аналитиками, двое — экспертами-криминалистами. Катрина Братт рассказывала о результатах осмотра места преступления и судебно-медицинского исследования. Сопровождала доклад снимками и того, и другого. Наблюдала, как зрители уставились на яркий экран, беспокойно ерзая на жестких стульях.

Группа, работавшая на месте преступления, нашла не так уж много, и это они расценили как отдельный важный факт.

— Похоже, он знает, что мы его ищем, — предположил один из экспертов. — Либо он прибрал за собой, либо ему просто очень повезло.

Единственными конкретными следами, которыми они располагали, были именно следы — то есть отпечатки обуви на мягком грунте. Одни соответствовали обуви, которую носила Сюсанна. Другие оставил человек более плотного сложения и с 42-м размером ноги, вероятно — мужчина. Следы указывали, что оба человека шли близко друг к другу.

— Похоже, он заставил Сюсанну пойти с ним в лес? — спросил Магнус Скарре, один из ветеранов криминального отдела.

— Да, возможно, — подтвердил эксперт-криминалист.

— В минувшие выходные Институт судебно-медицинской экспертизы провел предварительное исследование тела, — сообщила Катрина. — Есть и хорошие новости, и плохие. Хорошая новость: они обнаружили на груди Сюсанны остатки слюны или слизи. Плохая новость: мы не можем быть уверены, что слюну или слизь оставил убийца, учитывая, что когда обнаружили тело, на верхней его части была одежда. Так что если этот след остался от его нападения, то он, очевидно, одел девушку снова. Это необычный ход. Как бы то ни было, Стурдза оказала нам любезность и провела экспресс-анализ ДНК проб, найденных на трупе. И еще одна плохая, хуже первой, новость: в нашей базе данных ДНК выявленных преступников не найдено совпадений с этой пробой. Так что даже если слюна или слизь принадлежат убийце, мы говорим…

— О поиске иголки в стогу сена, — заключил Скарре.

Никто не засмеялся. Никто не застонал. Стояла тишина. Позади были три недели блужданий во тьме незнания, три недели работы по ночам, угроз отмены осенних каникул[33], три недели споров. И вот они обнаружили тело — и это погасило одну надежду и зажгло другую. Надежду, что найдутся зацепки. Надежду на раскрытие дела. Теперь это совершенно официально стало расследованием убийства. Сейчас понедельник — а значит, новая неделя, новые возможности. Но лица перед Катриной были опустошенными, осунувшимися и усталыми.

Она предполагала, что так будет. И потому оставила напоследок слайд, который совершенно точно должен был их разбудить.

— Вот что обнаружили при завершении судебно-медицинского исследования, — сказала она, выводя на экран следующую фотографию. Когда она сама увидела это фото, получив его в субботу от Александры, первой ассоциацией Катрины было чудовище из фильма о Франкенштейне.

Все в комнате молча уставились на голову, покрытую грубыми стежками. Да, это впечатляло. Катрина прочистила горло:

— Стурдза пишет, что, похоже, Сюсанне Андерсен незадолго до смерти был нанесен порез кожи головы чуть выше линии роста волос по всей окружности черепа. После этого рана была зашита. Мы не знаем, могло ли это произойти до ее исчезновения, но Сон Мин вчера разговаривал с родителями Сюсанны.

— А также со знакомым, который встречался с ней в ночь перед тем, как она пропала, — добавил Сон Мин. — Никто из них ничего не знал о швах.

— Следовательно, мы можем предположить, что это дело рук убийцы. Сегодня патологоанатом проведет полное клиническое вскрытие. Надеюсь, мы узнаем больше. — Катрина посмотрела на часы. — Кто-нибудь хочет что-то добавить, прежде чем мы приступим к сегодняшним задачам?

Заговорила женщина-детектив.

— Теперь, когда мы знаем, что одна из пропавших девушек была вынуждена сойти в лес с проложенной тропинки, не следует ли нам активизировать поиски Бертины вокруг пешеходных дорожек в лесах Грефсенколлена?

— Да, — подтвердила Катрина. — Это уже делается. Что-нибудь еще?

Те, кого она видела перед собой, напоминали школьников, которые сыты учебой по горло и с нетерпением ждут перемены. В прошлом году кто-то предложил им нанять бывшего чемпиона мира по лыжным гонкам, который выступал с так называемыми вдохновляющими речами. Обычно он произносил эти речи для бизнесменов и говорил о том, как справиться с выгоранием, с которым рано или поздно сталкивается каждый участник гонки на 50 километров. За свои услуги этот национальный герой назначил плату, которую могла потянуть только очень успешная компания. Катрина тогда заявила, что с тем же успехом они могли бы пригласить для такой речи мать-одиночку, работающую полный рабочий день и что это было худшее на ее памяти предложение по использованию бюджета департамента.

Теперь она уже не была в этом так уверена.