Кровавая луна

ГЛАВА 36 Среда

— И что он здесь делает? — пробурчал Маркус Рёд, указывая на Харри. — Этот человек получил от меня миллион долларов за то, что меня же отправил в тюрьму, хотя я, между прочим, невиновен!

— Как я уже говорил, — объяснил Крон, — он здесь, потому что на самом деле не считает тебя виновным. Он думает, что ты был…

— Я слышал, что он думает! Но я не был ни в каком чертовом… гей-клубе.

Последние два слова он буквально выплюнул. Харри почувствовал, что на тыльную сторону его руки попала капелька слюны, пожал плечами и посмотрел на Юхана Крона. Комната, выделенная им троим для встречи, на самом деле была комнатой для свиданий заключенных с семьями. На зарешеченном окне висели шторы с рисунком из роз, сейчас подсвеченные утренним солнцем; обстановка состояла из стола с вышитой скатертью, четырех стульев и дивана. Харри не стал садиться на диван и заметил, что Крон также избегает этого. Похоже, адвокат тоже знал, что диван пропитан жидкостями от отчаянного торопливого секса.

— Не хочешь рассказать подробнее? — спросил Харри.

— Конечно, — согласился Крон. — Филип Кесслер рассказал, что в те два вторника, когда были убиты Сюсанна и Бертина, он был с человеком вот в этой маске. — Крон указал на кошачью полумаску, лежащую на столе рядом с членской картой. — У того человека было прозвище Человек-Кот. Оба эти предмета были найдены в твоем костюме, Маркус. И описание внешности, полученное от Кесслера, соответствует твоему облику.

— Правда? Ну и какие особые приметы он вспомнил? Татуировки, шрамы? Родимые пятна? Другие особенности? — Рёд переводил взгляд с одного на другого.

Харри покачал головой.

— Ну? — Рёд сердито рассмеялся. — Ничего?

— Ничего подобного он не помнит, — ответил Харри. — Но он почти уверен, что узнал бы тебя, если бы тебя потрогал.

— Мать твою за ногу, — сказал Рёд с видом, будто его вот-вот стошнит.

— Маркус, — увещевал Крон, — это алиби. Мы можем его использовать, чтобы немедленно освободить тебя, мы можем предъявить его как доказательство твоей невиновности, если уголовное дело все же решат возбудить. Понимаю, ты беспокоишься о влиянии этого алиби на твой имидж, но…

— Понимаешь? — взревел Рёд. — Ты понимаешь? Ни хрена ты не понимаешь! Не понимаешь, каково сидеть здесь и быть подозреваемым в убийстве собственной жены. Да еще получить обвинение в… в такой мерзости. Я впервые вижу эту маску. Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, что Хелена получила эту маску и карту от какого-то педика, похожего на меня, и отдала тебе, чтобы очернить меня при разводе. А тот парень, Филип — у него ничего на меня нет, он просто увидел возможность подзаработать. Так что узнай, сколько он хочет, заплати и убедись, что он закрыл рот на замок. И это не предложение, Юхан, это приказ. — Рёд громко чихнул, прежде чем продолжить.

— Не забудьте: вы оба связаны контрактами, в которых есть пункты о конфиденциальности. Если вы скажете кому-нибудь хоть слово об этом, я подам на вас в суд.

Харри откашлялся.

— Дело не в тебе, Рёд.

— А в чем?

— Убийца на свободе и наверняка убьет снова. Ему будет проще, если полиция будет уверена, что преступник, то есть ты, уже пойман. Если мы скроем, что ты был на «Вилле Данте», это сделает нас соучастниками следующего убийства.

— «Нас»? Неужели ты правда думаешь, что все еще работаешь на меня, Холе?

— Я намерен соблюдать условия контракта и не считаю это дело раскрытым.

— Правда? Тогда верни мои деньги!

— Нет, пока три полицейских юриста придерживаются мнения, что тебе грозит обвинительный приговор. Сейчас важнее заставить полицию обратить внимание на другие факты, а значит, мы должны дать им информацию об этом алиби.

— Говорю вам — меня там не было! Я не виноват, что полиция не умеет делать свою работу. Я невиновен, и пусть это выяснят обычным путем, без этого… гейского вранья. Нет причин для паники и необдуманных действий.

— Ты идиот, — со вздохом констатировал Харри. Он говорил спокойно, будто фиксируя печальный факт. — Для паники есть все основания. — Он поднялся.

— Куда ты собрался? — спросил Крон.

— Сообщить в полицию, — ответил Харри.

— Ты не посмеешь, — прорычал Рёд. — Если ты это сделаешь, я устрою тебе и всем, кто тебе дорог, ад. Не думай, что я на это не способен. И еще кое-что. Возможно, ты думаешь, что я не могу отменить банковский перевод на Каймановы острова через два дня после того, как велел банку его провести? Ты ошибаешься.

У Харри словно щелкнуло в голове. Возникло знакомое чувство свободного падения. Он сделал шаг к стулу Рёда, и прежде чем тот успел опомниться, схватил его за горло. Рёд откинулся на спинку стула, вцепился обеими руками в предплечье Харри и попытался освободиться. Лицо Рёда покраснело из-за пережатого кровотока.

— Сделаешь это, и я убью тебя, — прошептал Харри. — Убь-ю.

— Харри! — Крон тоже вскочил.

— Сядь, я отпущу, — прошипел Харри, глядя в выпученные, умоляющие глаза Маркуса Рёда.

— Сейчас же, Харри!

Рёд булькал и брыкался, но Харри удерживал его. Сжал еще сильнее, ощущая силу и радость от мысли, что может выжать все соки из этого упыря. Да, радость — и то самое ощущение свободного падения, которое охватило его, когда он поднял первый бокал спиртного после нескольких месяцев трезвости. Но он уже осознавал, что радость угасает, сила хватки ослабевает. Потому что свободное падение не имело никакой награды, кроме недолгого ощущения свободы, и вело только вниз. На дно.

Харри отпустил Рёда. Тот с протяжным хрипом втянул воздух и согнулся в приступе кашля.

Харри повернулся к Крону.

— Полагаю, теперь меня уволили?

Крон кивнул. Харри поправил галстук и вышел.

Микаэль Бельман стоял у окна и тоскливо смотрел вниз, в сторону центра города, где виднелся небоскреб правительственного квартала. Ближе, у моста Гюльхауг, были видны верхушки качающихся деревьев. Ожидали, что ветер усилится. Говорили, ночью будет сильный шторм. Еще предсказывали что-то вроде лунного затмения в пятницу — между этими двумя событиями, само собой, не было никакой связи. Он поднял руку и посмотрел на часы — классические «Omega Seamaster». Без одной минуты два. Сегодня он почти весь день размышлял над выбором, перед которым поставил его начальник полиции. В принципе, подобное дело не должно было входить в круг интересов министра юстиции, но Бельман заранее вмешался, чтобы взять это дело на контроль и теперь не мог просто от него отказаться. Он выругался.

Вивиан осторожно постучала в дверь, открыла. Бельман нанял ее на должность личного референта не только потому, что она имела степень магистра политологии, после двух лет работы моделью в Париже свободно говорила по-французски и была согласна выполнять любые поручения: готовить кофе, встречать гостей, расшифровывать его речи. Она была красоткой. О роли внешности в современном мире многое можно сказать и многое уже сказано. Так много, что совершенно ясно: внешность так же важна сейчас, как была важна всегда. Бельман и сам был красивым мужчиной и не питал иллюзий, что это никак не повлияло на его карьеру. Вивиан, хоть и работала раньше моделью, не была выше него ростом, так что он мог брать ее с собой на встречи и ужины. Она жила с парнем, но Бельман рассматривал это скорее как вызов, а не как препятствие. На самом деле это было даже преимуществом. На наступающую зиму у него был запланирован визит в страны Южной Америки, главной темой визита заявили права человека — словом, поездка обещала быть чисто увеселительной. И, как Бельман говорил самому себе, на министра юстиции направлено куда меньше любопытных и осуждающих глаз, чем на премьер-министра.

— К вам начальник полиции, — тихо сказала Вивиан.

— Впустите его.

— В Зуме, — уточнила она.

— О?.. Я думал, он приедет.

— Да, но он только что позвонил и сказал, что добираться до Нюдалена слишком долго, а у него потом еще одна встреча в центре города. Он прислал ссылку, позволишь?.. — Она подошла к компьютерному столу. Быстрые пальцы, намного проворней его собственных, пробежали по клавиатуре. — Вот, — она улыбнулась и добавила, будто пытаясь сгладить его раздражение, — он на месте, ждет тебя.

— Спасибо. — Бельман продолжал стоять у окна, пока Вивиан не вышла из комнаты. Потом подождал еще немного, пока самому не надоело это ребячество, подошел и сел перед компьютером.

Начальник полиции загорел — похоже, провел недавние осенние каникулы где-то за границей. Но это не слишком украшало вид на экране: ракурс получился неудачный, и в кадр попадал в основном двойной подбородок. Вместо того, чтобы подставить под ноутбук стопку книг, шеф полиции водрузил его прямо на низкий письменный стол, за которым раньше сидел сам Бельман, когда был начальником полиции.

— В отличие от вашего района здесь дороги почти пустые, — произнес Бельман. — Я добираюсь домой в Хёйенхалл за двадцать минут. Тебе стоило бы попробовать приехать сюда.

— Извини, Микаэль, меня вызвали на срочное совещание по поводу одного официального визита на следующей неделе.

— Ладно, давай к делу. Кстати, ты один?

— Совершенно один, погнали.

Микаэль снова почувствовал раздражение. Право на небрежное обращение по имени и словечки типа «погнали» должно быть привилегией министра юстиции. Особенно когда у начальника полиции подходит к концу шестилетний срок пребывания в должности, а остаться ему на этом посту или нет будет решать уже не комиссар Национальной полиции, а Король в Государственном Совете[113] — то есть, по сути, министр юстиции. И Бельман мало что потеряет в политическом отношении, если отдаст бразды правления Будиль Меллинг. Во-первых, потому что она женщина, во-вторых, потому что она держит нос по ветру и понимает, кто здесь главный.

Бельман глубоко вздохнул.

— Просто чтобы правильно понимать друг друга. Ты хочешь получить мой совет относительно того, следует освобождать Маркуса Рёда из-под стражи или нет. И ты уверен, что вы можете сделать как то, так и другое.

— Да, — согласился начальник полиции. — У Холе есть свидетель, который говорит, что был с Рёдом в обе ночи, когда произошли убийства первых двух девушек.

— Надежный свидетель?

— Надежный в том смысле, что у него, в отличие от Хелены Рёд, нет очевидного мотива предоставлять Рёду алиби. Но доверие к его словам подрывает информация Отдела по борьбе с наркотиками. Этот человек значится в их базе как продавец кокаина в Осло.

— Но он не осужден?

— Мелкий торговец, случись что — на его место тут же поставят другого.

Бельман кивнул. Они не мешали деятельности тех, кто был у них на глазах. Знакомый черт лучше незнакомого.

— А с другой стороны? — спросил Бельман, взглянув на свои дорогущие часы. Они были непрактичными и громоздкими, но подавали правильные сигналы. В данный момент — сигнал начальнику полиции, чтобы тот поторопился, ведь не у него одного напряженный день.

— Против то, что на груди Сюсанны Андерсен слюна Маркуса Рёда.

— Полагаю, это довольно весомый аргумент за дальнейшее содержание Рёда под стражей.

— Да, конечно, но существует вероятность, что они с Сюсанной встретились ранее в тот день и занимались сексом, ведь проследить все ее передвижения не представляется возможным. Но если так и было — странно, что Рёд не упомянул об этом на допросе. Вместо этого он отрицает всякую интимную близость с ней и утверждает, что после той вечеринки с ней не виделся.

— Другими словами, он лжет.

— Да.

Бельман забарабанил пальцами по столу. Советники Бельмана не раз подчеркивали, что, единожды заняв пост министра юстиции, он всегда будет в какой-то мере разделять вину или одобрение за события в возглавляемой структуре, независимо от того, что решения принимались людьми, поставленными на эту работу предыдущим правительством. Если избиратели подумают, что Рёд, богатое привилегированное ничтожество, сорвался с крючка, это неизбежно повлияет на репутацию Бельмана. Он принял решение.

— Эта сперма — достаточное для нас основание держать его под стражей.

— Слюна.

— Да. И я уверен, ты согласишься: никуда не годится, что решение, когда отпускать Рёда, а когда нет, принимает Харри Холе.

— Никаких возражений.

— Хорошо. Тогда, думаю, ты услышал мой совет… — Бельман ждал, что имя начальника полиции всплывет в памяти, но этого не произошло, а начатое предложение требовало завершения, и он договорил: — …не так ли?

— Да, конечно, услышал. Большое спасибо, Микаэль.

— Спасибо, начальник полиции, — сказал Микаэль, мгновение повозился с мышкой, прерывая связь, откинулся на спинку стула и шепотом добавил: — Начальник полиции почти в отставке.

Прим посмотрел на Фредрика Штайнера, сидящего на кровати. Глаза дяди были по-детски ясны, однако взгляд оставался пустым, словно внутри задернули занавес.

— Дядя, — позвал Прим, — ты меня слышишь?

Нет ответа.

Прим мог сказать ему что угодно, и это не вошло бы в его сознание. А значит, и не вышло бы. Во всяком случае, не в том виде, которому кто-нибудь мог бы поверить.

Прим закрыл дверь палаты и снова сел у кровати.

— Ты очень скоро умрешь, — произнес он, наслаждаясь звучанием этих слов. Выражение лица дяди не изменилось. Он пристально смотрел на что-то далекое, видимое только ему.

— Ты умрешь, и, полагаю, мне должно быть хоть чуть-чуть грустно. Я имею в виду — ведь в конце концов я твой… — он на всякий случай взглянул на дверь, — биологический сын.

До него доносился только свист ветра, задувавшего в водосточный желоб дома престарелых.

— Но мне не грустно. Потому что я ненавижу тебя. Не так, как ненавижу его. Его, взявшего на себя твои проблемы, взявшего на себя заботу о маме и обо мне. Я ненавижу тебя, потому что ты знал, чем занимается мой отчим, знал, что он делает со мной. Я знаю, ты осуждал его за это и ругался с ним. Той ночью я тебя слышал. Слышал, как ты угрожал разоблачить его, а он — разоблачить тебя. Вы оставили все как есть. Ты пожертвовал мной, чтобы спасти себя. Себя, маму и честь фамилии. Того, что осталось от фамилии — ты, в конце концов, даже перестал ее носить.

Прим полез в пакет, достал чипс и с хрустом разгрыз.

— А теперь ты умрешь, безымянный и одинокий. Тебя забудут. Ты исчезнешь. В то время как я, порождение твоих чресел, греховный плод твоей похоти, увижу, как мое имя воссияет на небесах. Ты слышишь меня, дядя Фредрик? Разве это не поэтично? Я записал это в своем дневнике. Важно дать биографам материал для работы, не так ли?

Он встал.

— Сомневаюсь, что я вернусь. Так что это прощание, дядя. — Он подошел к двери, обернулся. — Я, конечно, не пожелаю тебе всех благ. Надеюсь, твое путешествие в ад будет далеко не благостным.

Прим закрыл за собой дверь, улыбнулся идущей навстречу медсестре и покинул дом престарелых.

Медсестра вошла в палату старого профессора. Тот сидел на краю кровати. Его лицо ничего не выражало, но по щекам текли слезы. Так часто бывает с пожилыми людьми, когда они теряют контроль над эмоциями. Особенно часто такое случается при старческой деменции. Она принюхалась. Неужели его надо переодеть? Нет, просто воздух спертый, скопился густой телесный запах и… аромат мускуса?

Она открыла окно, чтобы проветрить комнату.

Было восемь часов вечера. Терри Воге слушал скрежет, доносившийся из внутреннего двора, где нарастающий ветер раскручивал общедомовую сушилку для белья. Терри решил возродить свой криминальный блог. Ему было о чем написать. И все же он сидел, уставившись в пустое белое окно на мониторе.

Зазвонил телефон.

Возможно, это Дагния. Прошлой ночью они поссорились, и она сказала, что не приедет на выходные. Теперь, наверное, сожалеет. Как обычно. Воге понял, что хочет, чтобы это оказалась она.

Он посмотрел на дисплей мобильного. Неизвестный номер. Если это вчерашний «шутник», отвечать не стоит. От психов, которым ответишь один-два раза, почти невозможно избавиться. Однажды он совершенно правдиво написал, что «The War of Drugs»[114] — самая скучная группа в мире, хоть вживую, хоть в записи, и имел безрассудство один раз ответить разозленному фанату. Тот оказался занудой, стал звонить, писать по электронной почте и даже приставал к Терри на концертах. Пришлось игнорировать его два года, прежде чем он отстал.

Телефон продолжал звонить.

Терри Воге бросил еще один взгляд на пустой монитор. И нажал на «ответить».

— Да?

— Спасибо, что пришел вчера один и ждал на крыше до половины десятого.

— Ты… был там?

— Я наблюдал. Надеюсь, ты понимаешь: я должен был убедиться, что ты не попытаешься меня обмануть.

Воге заколебался.

— Да, да, хорошо. Но у меня больше нет времени на игру в прятки.

— Еще как есть.

Он услышал тихий смешок.

— Но мы оставим это, Воге. Точнее, ты оставишь все дела… прямо сию минуту.

— О чем ты?

— Ты должен как можно быстрее доехать до конца дороги Топпосвейен на Колсосе[115]. Я тебе перезвоню — не скажу когда, может быть, и через две минуты. Если я услышу сигналы «занято», это будет наш последний разговор. Понятно?

Воге сглотнул.

— Да, — ответил он. Потому что понял. Понял, что не сможет связаться с кем-нибудь — например с полицией. Понял, что имеет дело не с дураком. С психом — да, но не с дураком.

— Захвати фонарик и фотоаппарат, Воге. И оружие, если оно поможет тебе чувствовать себя в безопасности. Ты найдешь осязаемые, неопровержимые доказательства того, что разговаривал с убийцей, и потом сможешь написать об этом. В том числе и о нашем разговоре. Потому что на этот раз мы оба хотим, чтобы люди тебе поверили, не так ли?

— Что будет…

Но его собеседник уже нажал отбой.

Харри лежал в кровати Александры, и его босые ноги немного свисали с края.

Александра, как и Харри, была обнажена и лежала поперек постели, положив голову ему на живот.

После вечеринки в баре «Ревность» они занимались любовью и только что повторили то же самое. На этот раз получилось лучше.

Харри думал о Маркусе Рёде. О страхе и ненависти в его глазах, когда он боролся за глоток воздуха. Страх был сильнее. Но не развеялся ли он, когда Рёд снова смог дышать? Если нет — если Рёд не отменил денежный перевод — Люсиль уже должна быть на свободе. Поскольку ему приказали не пытаться найти ее или связаться с ней до выплаты долга, Харри решил подождать пару дней и только потом позвонить ей. У нее не было ни его номера телефона, ни других данных, так что отсутствие вестей от нее не выглядело странным. Харри поискал Люсиль Оуэнс в интернете, и поисковик выдал только старые статьи о фильме «Ромео и Джульетта» в «Лос-Анджелес таймс». Никаких сообщений, что она пропала без вести или что ее похитили. И тут Харри понял, чтó их связывало, чтó у них двоих было общего. Не угроза извне после событий на парковке. И не то, что Харри видел в Люсиль свою мать, женщину в дверях школьного класса, женщину на больничной койке, и получил возможность спасти эту женщину. Их связывало одиночество. Оба могли исчезнуть с лица земли, и никто этого не заметил бы.

Александра передала ему сигарету, которую они курили по очереди, Харри затянулся и посмотрел на дым, поднимающийся к потолку. Из маленькой аудиоколонки на прикроватном столике доносилась песня Леонарда Коэна «Эй, еще не время нам сказать «прощай».

— Похоже, это о нас, — сказала Александра.

— Мм… О любовниках, которые расстаются?

— Да. Как поет Коэн — чтобы не говорить о любви и оковах.

Харри не ответил. Он держал сигарету, смотрел на дым, однако заметил, что женщина по-прежнему лежит, повернув к нему лицо.

— Неправильный порядок, — произнес он.

— Неправильный, потому что когда мы встретились, Ракель уже была в твоей жизни?

— Я просто вспомнил, что мне сказала одна женщина. Как автор дурачит нас, меняя порядок строчек. — Он снова затянулся. — Но да, наверное, это и о Ракель тоже.

Через некоторое время он почувствовал на животе тепло ее слез. Ему тоже хотелось плакать.

Окно скрипнуло, как будто что-то снаружи хотело проникнуть к ним.