Кровавая луна

ГЛАВА 18 Вторник Паразит

— Паразиты, — возвестил Прим, поднося вилку ко рту. — Мы умираем из-за них — и живем за счет них.

Он жевал. У еды была консистенция губки, и даже со всеми приправами она не имела выраженного вкуса. Он отсалютовал своей гостье бокалом красного вина, отпил большой глоток и с трудом сглотнул. Положил ладонь на грудь, подождал, пока еда пройдет по пищеводу, и продолжил:

— И мы все паразиты. Ты. Я. Каждый из тех, кто снаружи. Без нас, хозяев, паразиты погибли бы, но без паразитов погибли бы и мы. Потому что паразиты бывают полезные и вредные Например, полезны мясные мухи, которые откладывают яйца в труп, чтобы личинки-паразиты в два счета его съели. — Скорчив гримасу, Прим отрезал еще кусочек и принялся пережевывать. — Если бы они не делали этого, мы буквально пробирались бы через трупы людей и животных. Нет, я не шучу! Простая математика. Мы умерли бы через несколько месяцев от ядовитых газов, испускаемых трупами, если бы не было на свете мясной мухи. Существуют еще интересные паразиты, которые не слишком полезны, но не причиняют большого вреда. К ним относится, например, Cymothoa exigua — вошь, поедающая язык.

Прим встал и подошел к аквариуму.

— Этот паразит так интересен, что я поместил парочку в аквариум Босса. Вошь прикрепляется к языку рыбы и высасывает из него кровь, пока язык постепенно разлагается. Когда язык исчезает полностью, вошь присасывается к корню языка, вытягивает еще больше крови, растет — и развивается в новый язык.

Рука Прима погрузилась в воду и схватила рыбку. Он поднес ее к столу, сжал края рыбьего рта, чтобы тот открылся, и задержал рыбу перед женским лицом.

— Ты ее видишь? Видишь вошь? Видишь, что у нее есть глаза и рот? Да?

Он быстро вернулся к аквариуму и выпустил туда рыбку.

— Вошь, которую я назвал Лизой, отлично функционирует в качестве языка, так что не стоит так уж жалеть Босса. Как говорится, жизнь продолжается — и теперь у него есть компания. Гораздо хуже столкнуться с вредными паразитами. Ими полны вот такие существа…

Он указал на большого розового слизня, которого положил на стол между ними.

— Мы с собакой живем одни, — сказал Венг, подтянув джинсы повыше.

Сон Мин посмотрел на бульдога, лежащего в углу кухни. Собака двигала только головой, а единственным звуком, исходящим от нее, было хриплое дыхание.

— Я унаследовал эту ферму от отца пару лет назад, но жена отказывается жить здесь, в лесу. Она все еще живет в многоквартирном доме на Манглерюде[49].

Сон Мин кивнул на собаку.

— Сука?

— Да. У нее была привычка бросаться на машины — возможно, считала их быками. Так или иначе, одна машина зацепила ее и сломала спину. Вот, все еще воет, если кто-нибудь приходит…

— Да, мы слышали. И, как я понимаю, когда чует мертвых животных.

— Да, я так и сказал Хансену.

— Хансену?

— Офицеру, который звонил.

— А, да — Хансен. Но сейчас ваша собака молчит.

— Нет, она что-то такое чует, только когда ветер с юго-востока. — Венг указал в темноту.

— Не возражаешь, если мы с моим псом немного тут поразнюхиваем?

— Ты приехал с собакой?

— Он в машине. Лабрадор.

— Разнюхивайте!

— Итак, — произнес Прим и остановился, чтобы убедиться, что полностью завладел ее вниманием. — Этот слизень выглядит довольно безобидным, правда? Даже красивым. Из-за цвета он так похож на леденец, что почти хочется его лизнуть. Но я бы совсем не рекомендовал это делать. Видишь ли — и слизняк, и его слизь кишат крысиным легочным червем[50], так что не стоит использовать их для глазури. — Прим рассмеялся. Она, как обычно, не смеялась, только улыбалась.

— Как только червь попадает в твое тело, он начинает следовать по кровотоку. И куда же он хочет попасть? — Прим постучал указательным пальцем по лбу. — Сюда. В мозг. Потому что он любит мозг. Да, конечно, я понимаю, мозг питателен и прекрасно подходит для созревания яиц. Но мозг не особенно вкусен. — Он посмотрел на свою тарелку и неодобрительно цыкнул. — Или как ты считаешь?

Каспаров с силой тянул поводок. Они давно уже шли не по тропинке. Еще днем небо затянули тучи, и теперь светил только фонарик Сон Мина. Сон Мин остановился у сплошной стены из стволов и низко свисающих ветвей, которые приходилось отводить в сторону. Он потерял всякое представление о том, где они и как далеко забрались. Он слышал тяжелое дыхание Каспарова под листьями высоких папоротников, но не видел собаку. Он чувствовал, будто незримая сила тянет его все глубже во тьму. Это могло подождать. Могло. Тогда почему? Потому что хотел сам найти Бертину, чтобы эта заслуга принадлежала только ему. Нет. Нет, все было не так банально. Просто он всегда был таким — если что-то его заинтересовывало, он должен был получить ответ сразу. Ожидание было невыносимым.

Но теперь он засомневался. Мало того, что он рискует уничтожить улики на месте преступления, если вдруг наткнется на тело здесь, в темноте. Дело было еще и в том, что он боялся. Да, он мог в этом сознаться. Сейчас он был маленьким мальчиком, который только что прибыл в Норвегию и боялся темноты. Он не понимал, чем именно напуган, но ему казалось, что другие люди — его приемные родители, учителя, дети на улице — знали. Они знали что-то, чего он не знал о себе, своем прошлом, о том, что произошло с ним. Он так и не узнал, что это было и было ли что-то вообще. У его приемных родителей не было никаких драматических историй о его биологических родителях или о том, как он был усыновлен. Но все равно он был одержим желанием знать. Знать все. Знать то, чего не знали остальные.

Поводок провис — Каспаров остановился.

Сон Мин почувствовал, как стучит сердце, когда направил фонарь на землю и раздвинул листья папоротника.

Каспаров почти уткнулся мордой в землю, и луч фонарика осветил то, что он обнюхивал.

Сон Мин присел и поднял эту вещь. Сначала он подумал, что это пакет из-под чипсов, но быстро узнал упаковку и понял, почему Каспаров обратил на нее внимание. Это был пакетик Hillman Pets, противопаразитарного порошка, который Сон Мин однажды купил в зоомагазине для Каспарова, когда у того завелись аскариды. В порошок добавляли ароматизатор, который так нравился собакам, что Каспаров при одном виде упаковки принимался бешено вилять хвостом, и Сон Мину казалось — пес вот-вот взлетит.

Сон Мин смял пакет и положил в карман.

— Поехали домой, Каспаров? Время ужинать.

Каспаров посмотрел на него, словно понял предложение и решил, что хозяин сошел с ума, если предлагает уйти отсюда. Он повернулся, Сон Мин почувствовал сильный рывок и понял, что у него нет ни малейшего шанса — они идут дальше, куда ему больше не хотелось идти.

— Самое удивительное, что когда некоторые из таких паразитов достигают твоего мозга, они начинают брать верх, — рассказывал Прим. — Контролируют твои мысли. Желания. А что паразит будет приказывать тебе? — то, что необходимо для продолжения его жизненного цикла. Ты становишься послушным солдатом, готовым умереть, если это потребуется. — Прим вздохнул. — И, к сожалению, очень часто требуется именно это. — Он поднял брови. — О, ты думаешь — это звучит как ужастик или научная фантастика? Но тебе стоит знать, что подобные паразиты не так уж редки. Большинство хозяев живут и умирают, не зная о присутствии паразита, как, наверное, обстоит дело с Боссом и Лизой. Мы верим, что боремся, работаем и жертвуем своей жизнью ради своей семьи, страны, собственного наследия. А на самом деле все это ради паразита, кровососа, который принимает решения, удобно устроившись в штаб-квартире — в твоем мозгу.

Прим наполнил их бокалы красным вином.

— Мой отчим обвинял мою мать, что она такая вот паразитка. Утверждал, что она начала отказываться от ролей, потому что он был богат и она могла просто сидеть дома и пропивать его деньги. Конечно, это было неправдой. Во-первых, она не отказывалась от ролей — ей перестали их предлагать. Потому что дома она целыми днями пила — и поэтому стала хуже запоминать свои реплики. Отчим был очень богатым человеком, так что ее пьянство никак не могло сделать его нищим, об этом и речи не было. К тому же это он был паразитом. Он поселился в мозгу моей матери, заставляя ее видеть вещи такими, какими он хотел их показать. Чтобы она не замечала, что он делает со мной. Я был всего лишь ребенком и думал, что отец может требовать такое от сына. Нет, я не предполагал, что каждого шестилетнего ребенка заставляют лежать голым в постели с отцом и удовлетворять его, а потом грозят убить мать, если ребенок скажет кому-нибудь хоть слово. Я просто был напуган. Поэтому ничего не рассказывал, но пытался показать матери, что происходит. Надо мной всегда издевались в школе из-за того, какие у меня зубы и… да, наверное, из-за того, что я вел себя, как жертва сексуального насилия. Меня называли Крыс. Я начал врать и воровать. Стал прогуливать школу, убегать из дома, за деньги дрочить мужчинам в общественных туалетах. Одного из них я ограбил. Короче говоря, отчим поселился в моем мозгу и в мозгу моей матери и уничтожал нас постепенно, по кусочкам. Кстати о кусочках…

Прим проткнул вилкой последний кусок на своей тарелке. Вздохнул.

— Но теперь все кончено, Бертина. — Он поворачивал вилку, изучая бледно-розовый ломтик. — Теперь я — тот, кто гнездится в мозгу и отдает приказы.

Сон Мину приходилось бежать, чтобы не отставать от Каспарова, который тянул все сильнее. Из пасти пса вырывались звуки, похожие на отрывистый кашель, будто он пытался избавиться от чего-то застрявшего в горле.

Сон Мин делал то, чему научила его работа следователя. Когда он был почти полностью в чем-то уверен, то проверял собственные выводы, пытаясь перевернуть все с ног на голову. Неужели то, что он считал невозможным, все-таки может быть? Вдруг на самом деле Бертина Бертильсен еще жива? Она могла сбежать, могла уехать за границу. А если ее похитили и сейчас она сидит взаперти в подвале или какой-нибудь квартире, и, возможно, в этот момент похититель находится рядом с ней.

Внезапно они выскочили из-под деревьев и оказались на поляне. Свет фонаря засверкал на воде — они были у небольшого озера. Каспаров потащил Сон Мина к воде — он хотел туда.

В прыгающем луче фонаря мелькнула береза, склонившаяся над водой, и на мгновение Сон Мин увидел нечто похожее на толстую ветку. Она тянулась до самой воды, будто дерево пило. Сон Мин направил свет на ветку. Но это была не ветка.

— Нет! — закричал Сон Мин, дергая Каспарова обратно.

Эхо крика прилетело к нему с другого берега.

Это было тело.

Сложенное пополам, оно свисало с нижней ветки березы. Босые ноги чуть-чуть не доставали до поверхности воды. Женщина — он сразу понял, что это женщина, — как и Сюсанна, была раздета ниже пояса. Живот ей тоже обнажили — задранное до бюстгальтера платье, закрывая голову, плечи и руки, свисало к воде. Из-под вывернутого наизнанку подола виднелись только запястья. Пальцы были погружены в воду. Первое, что мелькнуло в голове Сон Мина, — надежда, что в озере не водится рыба.

Каспаров сидел неподвижно. Сон Мин потрепал его по голове:

— Хороший мальчик.

Он достал телефон. Сигнал сети и на ферме оставлял желать лучшего, а здесь индикатор показывал всего одно деление. Но GPS работал, и Сон Мин отметил свое местоположение.

И тут понял, что дышит через рот. Запах был не так уж силен, но в прошлом Сон Мина была пара неприятных инцидентов, после которых его мозг, стоило ему понять, что он на месте преступления, без участия сознания заставлял Сон Мина дышать именно ртом. Мозг сообразил и то, что для установления, является ли девушка Бертиной Бертильсен, Сон Мину необходимо положить фонарь на землю, схватиться одной рукой за ствол дерева и, наклонившись над водой, приподнять подол платья и заглянуть в скрытое лицо. Но тут была проблема: его рука могла лечь на ствол там же, где прикасался к дереву преступник, и тогда он испортил бы отпечатки пальцев.

Он вспомнил о татуировке — логотипе «Louis Vuitton. Посветил на ее лодыжки. В ярком свете они были такими белыми, словно она была из снега. Никакого логотипа «Louis Vuitton». Что это значит?

Где-то в темноте ухнула сова — по крайней мере, он подумал, что это сова.

Ему не была видна внешняя часть левой лодыжки. Возможно, татуировка именно там. Он пошел вдоль берега, пока не оказался с нужной стороны. Посветил снова.

Вот и татуировка. Черное на белоснежном. L над V.

Это была она. Наверняка она. Он снова достал телефон и позвонил Катрине Братт. Ответа не было.

Странно. Отвечать или не отвечать на звонки Харри Холе она может по желанию, но для своих коллег по расследуемому делу главный детектив должен быть доступен всегда. Это неписаный закон.

— Так вот, Бертина, мне нужно выполнить важное задание.

Прим перегнулся через стол и положил руку на ее щеку.

— Мне так жаль, что тебе пришлось стать частью этого задания. И мне жаль, что сейчас я должен покинуть тебя. Это будет наша последняя ночь вместе. Потому что хоть я и знаю, что ты меня хочешь — ты не та, кого я люблю. Вот, я произнес это. Скажи, что ты прощаешь меня. Нет? Ну пожалуйста. Милая девочка. — Прим тихонько засмеялся. — Ты можешь попытаться воспротивиться, Бертина Бертильсен, но тебе известно, что я могу, зажечь тебя одним прикосновением в любой момент.

Он сделал это, и она не могла ему помешать. И конечно же, она засияла для него. «В последний раз», — подумал он, поднимая бокал в прощальном тосте.

Сон Мин связался с криминальным отделом, они выехали. Теперь он мог только сидеть на пеньке и ждать. Лицо и шея чесались. Комары. Нет, гнус. Маленькие мошки, которые сосут кровь даже у более крупных комаров. Он выключил фонарь, чтобы не тратить заряд батареи, и едва мог разглядеть тело прямо перед собой.

Это была она. Конечно, это была она.

Но все же.

Теряя терпение, он проверил время. Где Катрина?

Почему она не перезвонила?

Сон Мин нашел упавшую ветку, тонкую и длинную. Снова включил фонарь. Положил его на землю, встал на берегу и подцепил кончиком ветки край платья. Поднял. Выше. Выше. Теперь он видел обнаженные выше локтей руки и ждал, когда появятся длинные каштановые волосы. На фотографиях, которые он видел, Бертина была с распущенными волосами. Может, сейчас они собраны в прическу? Может быть…

У Сон Мина вырвался странный звук, похожий на уханье совы. Оцепенев, он уронил ветку в воду — и платье вернулось на место, скрыв то, что заставило Сон Мина издать этот звук. Вернее, скрыв его отсутствие.

— Бедняжка, — прошептал Прим. — Ты так красива. И все же отвергнута. Это несправедливо, не так ли?

Две ночи назад он ударил по столу, из-за сотрясения ее голова склонилась набок, и он до сих пор не поправил ее. Он установил голову на торшере перед стулом по другую сторону стола. Через стол тянулся провод. Когда он нажимал выключатель на проводе, внутри головы Бертины включалась 60-ваттная лампочка, и свет загорался в ее глазницах, окрашивая в синий цвет зубы в зияющем рту. Человек без воображения сказал бы, что это похоже на тыкву в Хэллоуин. Но человек с некоторой фантазией увидел бы, что вся Бертина — по крайней мере та ее часть, что не осталась у озера в Эстмарке — так и светилась, так и сияла от радости; да, мужчина легко мог представить, что она любит его. И Бертина любила его — желала, во всяком случае.

— Если это хоть как-то тебя утешит, мне больше понравилось заниматься любовью с тобой, чем с Сюсанной, — произнес Прим. — Твое тело привлекательнее, и… — он облизнул вилку, — твой мозг нравится мне больше. Но… — Он склонил голову набок, с сочувствием глядя на Бертину. — Мне пришлось съесть его ради жизненного цикла. Для яиц. Для паразитов. Для мести. Только так я могу стать целым. Только так меня можно будет любить таким, какой я есть. Да, понимаю, это все наверняка звучит пафосно. Но это правда. Быть любимым — это все, чего хочет каждый из нас, не правда ли?

Он нажал указательным пальцем на выключатель. Лампочка в голове погасла. Гостиная погрузилась в полумрак.

Прим вздохнул.

— Да, я боялся, что ты воспримешь это иначе.