Неписанная любовь

Глава 2

Элли

К тому времени, когда я укладываю Нико спать, я уже готова упасть в обморок от перенапряжения после нашего сегодняшнего долгого занятия. Нико должен был готовиться к выступлению на Клубничном фестивале, который состоится в июле этого года, но что-то в его неугомонной энергии и остаточной сварливости подсказало мне, что ему нужно время, чтобы разобраться со своими чувствами, поэтому я составила ему компанию, пока он выплескивал свои эмоции на клавишах из слоновой кости своего пианино.

Если бы у душевной боли Нико был звук, то его ноты соответствовали бы сентиментальной композиции — задушевной, проникновенной и чертовски желаемой, что выглядит как болезненная тоска.

Даже музыка, которую он слушал, принимая душ, навевала меланхолию, хотя я делала вид, что не замечаю этого, пока складывала белье в его комнате по соседству.

— Ты можешь почитать со мной? — Нико выпячивает нижнюю губу.

Я смотрю на будильник в стиле супергероев на его тумбочке.

— Я бы с удовольствием, но уже поздно, а тебе завтра в школу.

— Пожалуйста, — он сжимает руки вместе. — На этот раз только одну историю. Обещаю.

Мне всегда было трудно отказать Нико. Это один из моих самых больших недостатков, особенно когда речь идет о милых малышах, у которых щенячьи глазки и хорошие манеры в качестве суперсилы. Если бы Рафаэль был здесь, он бы закатил глаза и отчитал меня за это, но он закрылся в своем кабинете.

В последние несколько месяцев за процесс укладывания Нико в постель стала отвечать только я, и я знаю, что Рафаэль перестал стараться из-за неловкого напряжения между ним и его сыном. Я изо всех сил пытаюсь убедить своего босса попробовать еще раз, но он утверждает, что Нико хочет читать сказки только со мной.

Мы с Нико не всегда были так близки, особенно учитывая его проблемы с доверием к окружающим, но постепенно наша связь из-за музыки распространилась на все аспекты нашей жизни — от развода родителей до любви к Формуле-1 — и мы создали крепкие отношения, которыми я дорожу.

— Элли? — Нико постучал по моему плечу.

Я глубоко вздыхаю.

— Хорошо. Подвинься.

Он аккуратно снимает свои фигурки с левой стороны кровати и ставит их на тумбочку. По сравнению со всеми остальными игрушками, которые валяются по всему дому, пока он не будет готов снова с ними играть, он особенно бережно относится к фигуркам, которые Рафаэль создал с помощью 3D-принтера. Мой босс сам разработал и раскрасил их, и я стараюсь не думать об этом только потому, что это заставляет меня чувствовать тепло и нежность, зная, что он потратил месяцы, работая над каждой из них для своего сына.

Нико с улыбкой похлопывает по пустому месту рядом с собой.

Я достаю две новые книжки с его книжной полке и протягиваю их ему, чтобы он выбрал. Между комиксом о его любимом супергерое и короткой книгой на шрифте Брайля я уже знаю, что выберет Нико, но все равно предоставляю ему возможность выбора.

— Какую из них мы будем сегодня читать?

Он прищуривается, глядя на обложку, и мне кажется, что прошла целая вечность. Для ребенка, который весь прошлый месяц говорил о том, как он рад этому комиксу, ему как-то трудно дается сегодня выбор.

— Даю тебе три секунды. Раз… два…

Мои брови приподнимаются к линии роста волос, когда он убирает руку от нового выпуска своего любимого комикса и берет книгу на шрифте Брайля.

Я проверяю его температуру тыльной стороной ладони.

— Ты заболел?

— Нет, — он отталкивает мою руку и открывает книгу с такой силой, что корешок трещит.

Прежде чем он успевает прочитать хотя бы предложение, я выхватываю книгу у него из рук и сажусь на край его кровати.

— Эй.

Он пытается выхватить книгу обратно, но я кладу ее вне его досягаемости.

— Что происходит?

— Ничего, — он смотрит прямо перед собой.

— Я не люблю допыт…

— Тогда не делай этого.

— Но я беспокоюсь о тебе.

Он молчит, почти задушив меня своим напряжением, нарастающим между нами. Если Рафаэль так чувствует себя всякий раз, когда Нико отгораживается от него, то теперь я могу понять его плохое настроение, потому что это очень неприятно.

Я еще не готова сдаться, поэтому пытаюсь снова.

— Ты всегда можешь поговорить со мной о чем угодно. Неважно, насколько все плохо.

Его взгляд падает на свои руки, сжимающие в кулаках плед в смертельной хватке.

— Я не могу. Только не об этом.

Я сжимаю пальцами его подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза.

— Почему не можешь?

— Потому что я боюсь, — его напряженный голос едва слышен из-за шума кондиционера.

— Чего? — я терпеливо жду, пока он сделает глубокий вдох, и разочаровываюсь, когда он замолкает.

— Это как-то связано с твоей мамой? — спрашиваю я самым мягким голосом.

Он качает головой так сильно, что с кончиков его волос слетают капли воды.

— Папой?

Его нижняя губа дрожит, а глаза наполняются слезами.

О черт. Что сделал Рафаэль? Я прикусываю губу, чтобы не задать этот и еще десять других вопросов одновременно.

Его голос едва слышен, когда он спрашивает:

— Ты обещаешь никому не рассказывать?

У меня в животе заурчало от неуверенности. Я не должна давать подобных обещаний, но если это означает, что Нико поделится тем, что его беспокоит, то так тому и быть.

Я игнорирую свои опасения и киваю.

— Конечно.

Проходит еще тридцать долгих секунд, прежде чем он снова начинает говорить, а мое сердце учащенно бьется.

По его щеке скатилась одна слеза.

— Мое зрение ухудшается. В последнее время мне все труднее видеть в темноте, а угол зрения становится все более узким.

Я чувствую себя так, будто меня только что ударили в живот.

— О, Нико.

Еще одна слезинка бежит по водянистой дорожке к его дрожащему подбородку.

— Я переживаю.

— Конечно, — я делаю глубокий вдох. — Почему ты не сказал отцу?

— Потому что не хочу, чтобы он снова грустил.

Моя грудь сжимается, когда я впитываю боль на его лице, как свою собственную.

Я не могу подобрать слов, прижимая его к себе и желая сделать хоть что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, пока время украдет все, что у него осталось.

Однажды Нико потеряет зрение почти на совсем, если вообще не полностью. Это несправедливо, учитывая его юный возраст. Такой ребенок, как он, заслуживает того, чтобы познать жизнь и весь мир без диагноза, который висит у него над головой, напоминая ему, чем он отличается от других детей его возраста.

Я смахиваю его волосы с глаз.

— Твой отец хотел бы знать, если бы у тебя были проблемы.

— Нет, не хотел бы.

— Конечно, хотел. Почему ты думаешь об обратном?

Нико так долго не отвечает, что я ошибочно думаю, что он заснул.

— Он плакал после приема у врача, — говорит он дрожащим голосом.

Я замираю.

— Когда?

— В январе, — его подбородок дрожит. — Я слышал его… в ванной.

— Ты уверен?

Он кивает.

Мое сердце разрывается от жалости к этим двум Лопесам, когда я понимаю, что они страдают в тишине, хотя могли бы положиться друг на друга. Но как бы я ни старалась сблизить их, они оба продолжают сопротивляться.

— Он не знает, что я его видел, — он шмыгает носом, и от этого звука трещина в моей груди расширяется.

Я обнимаю его.

— Это нормально, что люди плачут. Абсолютно нормально и может быть полезно.

— Да, но не тогда, когда причина во мне, — его глаза опускаются.

— Но он плакал не из-за тебя. Он плакал за тебя, — я не уверена, что заставляет мое сердце болеть сильнее: Рафаэль, переживающий из-за состояния здоровья своего сына, или Нико, наблюдающий, как его отец опускается на самое дно, которое должно было остаться в тайне.

Трудно выбрать, особенно когда я представляю, как плачет мой холодный, эмоционально недоступный босс.

Не в первый раз. В памяти всплывает воспоминание о том, как давным-давно подросток Рафаэль сломался на парковке в канун Рождества, совершенно не подозревая о том, что я сижу в машине, припаркованной рядом с его.

Тогда я понятия не имела, почему Рафаэль плакал, но мне удалось собрать все воедино после того, как Жозефина однажды рассказала, что годовщина смерти его матери приходится на двадцать третье декабря.

Воспоминание исчезает, когда Нико снова заговорил.

— От этого не легче.

Я крепко сжимаю его руки.

— Мне жаль.

Он прижимается ко мне.

— Это не твоя вина.

— Нет, но я все равно виновата. Ты держал это в себе все это время…

Я должна была надавить. Задавать больше вопросов. Сделать что-то серьезнее, чем нелепый счетчик улыбок в надежде свести Нико и его отца вместе, думая, что это поможет.

Я делаю глубокий вдох и высказываю мнение, которое Нико будет неприятно услышать.

— Тебе придется рассказать ему об этом.

Его руки крепко обхватывают меня.

— Обязательно.

— Когда?

Он вздрагивает.

— После нашей поездки?

Я отстраняюсь, чтобы получше рассмотреть его.

— Нет. Ты не можешь ждать три недели, чтобы рассказать ему о чем-то подобном.

— Почему нет?

— Потому что он твой отец. Он должен знать, что с тобой происходит, чтобы помочь.

— Если я расскажу ему сейчас, это ничего не изменит, — его плечи опускаются, словно они в одиночку несут груз всего мира. — Мои зрение уже никогда не станет лучше.

Как бы мне ни хотелось отрицать правду, Нико прав. Мы ничего не можем сделать, чтобы изменить его диагноз, но это не значит, что он должен бороться в одиночку. Он может рассчитывать на нашу поддержку во всем.

— Если тебе страшно, я могу поговорить с ним вместо тебя.

На его лице промелькнуло выражение чистого отчаяния, когда его пальцы впились в мою руку, прямо над крошечными татуировками в виде бабочек.

— Нет! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Элли. Не говори пока ничего. По крайней мере, до окончания нашей поездки.

— Почему ты хочешь подождать?

— Сегодня он улыбался, а вчера смеялся!

Пропасть в моей груди становится все глубже, когда я вспоминаю звук, который застал меня врасплох. Хотя смех Рафаэля не был громким или сильным, он был мягким и достаточно впечатляющим, чтобы заставить Нико улыбаться весь оставшийся день.

— Он больше никогда не засмеется, — в туманных глазах Нико появились слезы. — Я не хочу портить ему настроение перед нашей поездкой.

Мой глубокий вдох, возможно, и не успокоит мое сердце, но даст мне время очистить голову.

— Мне нужно, чтобы ты был честен со мной и рассказал, насколько все ухудшилось после твоей проверки в январе.

Он просит воспользоваться моим телефоном и выводит на экран пример своего текущего зрения. Оно стало тусклым по краям, как будто он видит мир через бинокль, о чем врач предупреждал Рафаэля, учитывая состояние здоровья Нико. Все не так страшно, как я думала, но все равно беспокоит меня, учитывая, насколько он юн.

Хотя я не хочу рисковать своей работой ради тайны, я не уверена, что у меня есть выбор, если я не хочу разрушить доверие Нико. Если бы его безопасность действительно была под угрозой, я бы в один миг предала его доверие, чтобы защитить, но я предпочту поверить ему.

Я тяжело вздыхаю.

— Я дам тебе время до празднования дня рождения.

Его лицо приобретает нездоровый оттенок зеленого.

— Но это же через неделю!

— Либо так, либо мы скажем ему сегодня вечером.

Мне невыносимо настаивать на своем, особенно когда Нико надувается и говорит:

— Я не хочу, чтобы он грустил перед нашими каникулами.

— Это справедливо, но ты знаешь, что это правильно.

В ответ он лишь глубоко вздыхает.

Я поднимаю его подбородок, чтобы он мог посмотреть мне в глаза.

— Он может быть временно несчастлив, но поездка поможет ему почувствовать себя лучше.

— Ты так думаешь?

— Я это знаю, — может, я и не уверена наверняка, но я никогда не слышала, чтобы хоть один человек сказал, что он плохо провел время на Гавайях.

Учитывая все усилия, которые Рафаэль приложил к планированию этой особенной поездки для своего сына, включая отмену первоначального маршрута по Европе, потому что Нико стал одержим Гавайями в этом году после просмотра ста часов видео об этом месте, я знаю, что он хорошо проведет время.

Или я на это надеюсь.

— Хорошо. Хорошо. Я скажу ему после следующих выходных.

Этот мини-Лопес станет моей погибелью, потому что если Рафаэль груб по краям и держит свое сердце за ледяной стеной, то Нико носит его гордо на рукаве, чтобы все видели.

Я сделаю все, чтобы защитить его и свое сердце, даже если для этого придется дать обещание хранить секрет, который не должен быть моим.