Неписанная любовь

Глава 44

Рафаэль

Сегодня Элли, кажется, потерялась в собственных мыслях. Думаю, после прошедшего дня ей не хочется много говорить, поэтому мы заказываем еду в номер, и во время ужина большую часть разговора ведем мы с Нико, а она то и дело вносит свои пять копеек.

Когда она уходит из-за стола после того, как все три тарелки убраны, Нико смотрит на меня с поджатыми губами.

— С Элли все в порядке?

— Думаю, да.

— Она выглядит грустной.

Я сжимаю его плечо.

— У нее просто был длинный день.

Кажется, он достаточно удовлетворен моим ответом, чтобы оставить все как есть, хотя я продолжаю думать о ней еще долго после того, как уложил Нико спать.

С неохотой вздохнув, я пишу единственному человеку, который может помочь мне в ситуации с Дариусом Ларкиным. Я слышал о нем достаточно, чтобы понять, что у него есть связи, которых нет у меня.

Я уже слышу, как Джулиан кричит мне в ухо, говоря, что это плохая идея, но мне все равно. Элли стоит заключить сделку с демоном Лейк-Вистерии, лишь бы этот кусок дерьма, продюсер, был безвозвратно уничтожен.

Лоренцо: Разве это не прекрасный сюрприз?

Рафаэль: Просто ответь на мой вопрос.

Лоренцо: Я могу сделать то, что ты хочешь.

Рафаэль: Что ты хочешь получить взамен?

Лоренцо: Что ты готов мне дать?

Отвечает вопросом на вопрос? Этот человек действительно рожден для политики.

Рафаэль: Зависит от того, насколько ты мне поможешь.

Лоренцо: Дай мне неделю и свое согласие.

Рафаэль: Готово.

Лоренцо: От тебя И твоего кузена.

Блять.

Я пишу Джулиану о просьбе.

Джулиан: Нет.

Рафаэль: Пожалуйста?

Джулиан: Все знают, что я его терпеть не могу.

Рафаэль: Именно поэтому он хочет получить твое согласие.

Рафаэль: Я бы не просил тебя об этом, если бы он мне не был нужен.

Точки появляются и исчезают дважды, прежде чем появляется следующее сообщение.

Джулиан: Я могу тебе помочь.

Рафаэль: Помочь мне, сказав «да»?

Его ответ приходит через пару минут.

Джулиан: К твоему сведению, это ужасная идея.

Рафаэль: Но ты сделаешь это?

Джулиан: Да. Сделаю.

У меня перехватывает горло от эмоций, когда я открываю другой диалог и отвечаю.

Рафаэль: Мы в деле.

Лоренцо: Я буду на связи.

Сегодняшняя встреча с адвокатом не только наполнила меня гневом из-за ситуации с Элли, но и заставила полюбопытствовать о песнях, которые у нее украли.

Вместо того чтобы поддержать Аву потоковым воспроизведением музыки, я нашел текст каждой из них и прочитал его. Одна из них под названием «Half Truths» привлекла мое внимание благодаря тексту, который рассказывает историю о человеке, пытающемся быть честным с собой и теми, кого он любит.

Хотя я знаю, что это не так, мне кажется, что это было написано для кого-то вроде меня, и я вижу, как ярые поклонники хвалят Аву за ее лиричность и уязвимость. За ее мужество.

Мне становится не по себе от осознания, что Элли изливала свое сердце, так и не получив признания за свою работу. Мое отвращение усиливается, когда я открываю последнюю песню Авы «Silver Scars». Ясно, что этот новый хит написала Элли, но, как и в других песнях, она не указана в кредитах.

Пыталась заглушить боль укусом стали,

Но только создавала новые шрамы, которые никогда по-настоящему не заживали.

Превратила свое тело в разбитый шедевр,

И все потому, что мне нужен был временный перерыв.

Я не могу дочитать до конца первый куплет. Не то чтобы я не хотел, потому что я хочу, но делать это без согласия Элли кажется неправильным, особенно когда она не принимала участия в выпуске песни. Хотя я понятия не имею, почему Ава решила выпустить ее именно сейчас, могу лишь предположить, что это было сделано для того, чтобы в последний раз ранить Элли.

Я закрываю телефон и смотрю в потолок.

Блять.

Неужели Элли так себя воспринимает? Как разбитый шедевр? Осознание того, что она провела Бог знает сколько времени, видя себя такой, приводит меня в такую ярость, что я теряю всякий контроль над собой и направляюсь прямо в комнату Элли.

Она не сломанный шедевр, и если мне нужно доказать ей это, я докажу.

К черту границы и линии. Мои необузданные эмоции, словно волна, стирают их с лица земли.

Я легонько стучу в деревянную дверь, чтобы не разбудить Нико. Через несколько секунд она распахивается, и передо мной стоит Элли в другой пижаме, скрывающей от моего взгляда ее татуировки и шрамы.

Ненавижу это, особенно теперь, когда я лучше понимаю, почему она их носит.

— Все в порядке? — спрашивает Элли.

— Нет, — я выплевываю это слово, прежде чем напоминаю себе, что нужно успокоиться. — Прости. Я просто расстроен, и мне нужно было тебя увидеть.

Она приглашает меня войти и закрывает за мной дверь.

— Что случилось?

— Ты сделаешь кое-что для меня?

— Сейчас? Уже десять вечера.

Я ищу в комнате ее гитару и протягиваю ей, чтобы она взяла ее.

— Вот.

Она в замешательстве смотрит на инструмент.

— Ты хочешь, чтобы я сыграла песню?

— Да.

— Почему?

— Потому что я не хочу читать о твоих серебряных шрамах. Я хочу услышать, как ты о них поешь.

Ее хватка на гитаре ослабевает, прежде чем она успевает ее поправить.

— Никто не должен был знать об этой песне.

Я проглатываю гнев.

— Но Ава предала тебя. Снова.

Она кивает.

— Ты споешь ее для меня? — спрашиваю я мягким голосом.

— Нет, — она делает шаг назад и качает головой. — Я пишу песни, но не исполняю их.

— А как же тот раз, когда ты пела в «Last Call»?

— Это было исключение.

— Тогда сделай его снова. Для меня.

Она качает головой.

Я просовываю руку под ее трясущийся подбородок и поднимаю его.

— Один раз. Это все, о чем я прошу, — когда она не отвечает, я повторяю напряженно: — Пожалуйста?

Она смотрит на меня стеклянными глазами.

— Почему?

— Потому что это первый и последний раз, когда я хочу услышать, как ты называешь себя сломанным шедевром.

Мне нужно услышать, как она поет эти слова, чтобы убедиться, действительно ли она сама в них верит.

Я беру ее за руку и веду в гостиную, где она устраивается на диване, а я сажусь на диванную подушку рядом с ней. Она дважды роняет медиатор, прежде чем сделать глубокий вдох и откинуть плечи назад.

— Я не пела ее уже очень давно.

— Мне все равно.

— Но у меня мало практики… — ее ошарашенный взгляд устремлен на все, кроме меня, поэтому я зажимаю ее лицо между ладонями и заставляю посмотреть на меня.

— Мне. Все. Равно, — с неохотой я отпускаю ее и откидываюсь на спинку дивана, молча заставляя себя сделать несколько глубоких вдохов.

Я понятия не имею, как должна звучать эта песня, но я должен был догадаться, что мелодия будет мрачной.

— Один раз, — говорит она, сделав паузу в игре пальцами.

— Это все, о чем я прошу, — я закрываю глаза и сосредотачиваюсь.

Ее пение начинается так тихо, что я едва слышу ее за гитарой, но постепенно ее голос, хриплый от непривычки, становится сильнее, вместе с ее уверенностью. Это разительный контраст со словами, которые она поет о себе.

Я слушаю, как она оценивает свое тело и мужчин, которые разочаровывали ее, заставляя чувствовать себя нежеланной. Я даже улавливаю упоминание об осколке зеркала, который она хранит уже более десяти лет, потому что не может с ним расстаться.

Я слышу каждое слово каждого болезненного стиха, заучивая текст.

Ее голос несколько раз дрогнул во время пения, но я не открываю глаза. Если я это сделаю, то скажу ей остановиться, а я не могу. Неважно, как сильно болит мое сердце.

Давление в груди становится невыносимым, но, к счастью, она играет последний аккорд, и наступает блаженная тишина. Когда я открываю глаза, то вижу, что они закрыты, а ее душевная боль запечатлена в каждой детали ее лица.

Я вырываю гитару из ее трясущихся рук и кладу ее на журнальный столик, а затем зажимаю ее лицо между своими ладонями.

— Я больше никогда не хочу слышать, как ты называешь себя сломленной снова.

Она пытается отвести взгляд, но ее лицо оказывается между моими ладонями.

— Ты не понимаешь.

— Я понимаю больше, чем ты можешь себе представить.

— О, потому что у тебя пятьдесят с лишним шрамов по всему телу?

— Может, у меня и нет шрамов, которые ты можешь увидеть, но от этого они не становятся менее реальными, — я постучал по своему сердцу.

Вся ее непокорность угасла, и она обмякла в моих объятиях.

— Я завидую тому, что ты можешь их прятать, в то время как мои всегда на виду. Каждый день я вижу их, и они напоминают мне обо всех ошибках, которые я совершила. О том, какой слабой я была и всегда буду.

Мне хочется встряхнуть ее, но вместо этого я целую ее в макушку.

— Ты одна из самых сильных людей, которых я знаю.

— Ты бы так не говорил, если бы видел их. Они… отвратительны, — ее голос ломается, как и вся сдержанность, которую я обещал себе перед тем, как войти в ее спальню.

К черту это.

— Я хочу их увидеть, — сердце сильнее бьется о мою грудь.

Она вскидывает голову.

— Что?

— Дай мне взглянуть на них, прежде чем ты предположишь худшее.

— Рафаэль.

— Покажи мне, насколько они отвратительны на самом деле, — говорю я с большим трудом. Эти слова — и все воспоминания, явно связанные с ними, — выводят ее из равновесия.

— Отлично. Хочешь взглянуть на них? — она встает, ее тело пульсирует от гнева. — Посмотрим, как быстро ты передумаешь, — она хватается за пояс пижамных штанов и стягивает их вниз.

Я упираюсь рукой в спинку дивана, чтобы не потянуться и не схватить ее. Мои пальцы больно впиваются в материал, а ногти грозят разорвать ткань.

Не опуская глаз, я смотрю на нее и говорю:

— Ты прекрасна.

Она вздрагивает.

— Ты даже не смотришь.

— Это не изменит моих чувств к тебе.

— Ты просто так это говоришь.

Я встаю и подхожу к ней.

— Может, лучше, чтобы я доказал это?

Она вдыхает, когда я опускаюсь перед ней на колени. Я вижу шрамы, да, но они окружены бесчисленным количеством красивых татуировок. На одном из ее бедер тонким почерком выведена татуировка «Это тоже пройдет», едва заметная среди галактики звезд.

Когда я поднимаю взгляд, она смотрит прямо перед собой.

Я сжимаю ее ноги.

— Посмотри на меня, — когда она, наконец, переводит на меня свои красивые ореховые глаза, я говорю: — Ты можешь видеть разбитый шедевр, но я вижу только тебя.

Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь поцелуем к одному из ее шрамов. Мои губы касаются еще одного, потом еще и еще, и вскоре я уже сбился со счета, сколько раз я целовал ее бедра.

Слезы, которые она так старательно пыталась сдержать, предательски текут по ее коже, когда я шепчу ей сладкие слова похвалы. Ее тело дрожит, когда я приближаюсь к подолу ее пижамного топа, который свисает за линию трусиков, но я не поднимаю ткань.

У меня достаточно самоконтроля, но я чувствую, что он оборвется, как только я увижу ее самое интимное место.

Судя по тому, как напрягся мой член в штанах, я сделал правильный выбор, даже если это кажется абсолютной пыткой — держаться от нее подальше.

Ее сжатые руки дрожат.

— Это плохая идея.

Мои губы нависают над участком кожи.

— Я знаю.

— Мы должны остановиться.

Я не упускаю из виду, как она сжимает бедра при этих словах. Если я подниму ее топик, окажется ли она мокрой для меня?

Если я наклонюсь вперед, то смогу…

— Рафа, — в голосе Элли звучит одновременно боль и возбуждение, что задевает мое самолюбие и одновременно делает прямо противоположное.

Это моя девочка, всегда превращающая меня в ходячее, говорящее противоречие смешанных эмоций.

Против собственной воли я поднимаюсь на ноги и отхожу. Сердце протестует против того, чтобы сделать шаг к двери, но я делаю над собой усилие и полагаюсь на свое критическое мышление.

Где было это критическое мышление несколько минут назад, когда ты стоял перед ней на коленях?

— Куда ты идешь? — ее вопрос пронизан паникой.

— Если я задержусь, то в итоге сделаю что-то, о чем ты явно пожалеешь, — я поворачиваюсь обратно к двери.

— Кто сказал, что я буду жалеть? — спрашивает она.

Мой следующий шаг неуверенный.

— Я твой босс.

— А что, если бы ты им больше не был?

Я оглядываюсь через плечо.

— Это не вариант.

— А что, если бы был? — она проводит глазами по моему телу, задерживаясь на пульсирующей от желания области.

По моему телу разливается тепло, прежде чем я качаю головой.

— Этого не будет, — как и ее.

— Я не могу быть его няней вечно, — что-то мелькает в ее глазах, но я не могу понять, что именно.

Мысль о том, что она уйдет, что она уедет, — невыносима, и не только потому, что это отразится на Нико. Я хочу, чтобы она осталась, даже если для этого придется отбросить свои собственные потребности, чтобы удержать ее.

Я не уверен, как долго мы сможем поддерживать эти платонические притворные отношения, но мне просто нужно, чтобы она дала мне время.

Время, чтобы разобраться в своих проблемах.

Время, чтобы понять, чего я хочу в жизни и кто я на самом деле.

Но самое главное — время смириться с мыслью о том, что я могу не только разрушить свои стены, но и открыть свое сердце.

Я никогда не думал, что смогу влюбиться в кого-то после всего, что случилось с моим браком. Даже не задумывалс об этом.

Я был готов провести остаток жизни, воспитывая сына в одиночку, но во время этого отпуска я попал в ситуации, которые заставили меня усомниться в своей позиции. Они заставляют меня задуматься, действительно ли жизнь в одиночестве — это то, чего я хочу, в конце концов. Конечно, это безопасный выбор, но он же и самый одинокий.

Нико составляет мне компанию, а моя семья занимает важное место в моей жизни, но я начинаю сомневаться, достаточно ли мне этого.

— Рафа? — спрашивает Элли.

— Просто… дай мне время.

Она смотрит на меня с выражением, которое я не могу понять.

— Пожалуйста, Элли?

Она отводит взгляд и кивает.

Я должен почувствовать облегчение, но что-то в выражении ее лица заставляет меня усомниться в том, сколько времени у меня осталось.

Проснувшись на следующее утро, я обнаруживаю, что Нико уже одет в плавки для сегодняшней поездки на снорклинг. Ни он, ни Элли еще не заметили меня, поэтому я с ухмылкой наблюдаю, как она натирает его кожу солнцезащитным кремом.

— Ты уверена, что не хочешь поехать с нами? — спрашивает он.

Ее улыбка ослабевает.

— Да.

Напряжение в ее голосе заставляет меня приостановиться.

— Но ты же любишь морских черепах, — хнычет он.

— Я знаю, — ее долгий выдох усиливает мои растущие подозрения.

— Тогда почему ты не хочешь поехать?

Она молчит, пока я иду в гостиную.

— Хочешь присоединиться к нам? — спрашиваю я.

Ее глаза опускаются на колени.

— Я не могу.

Прослушав вчера вечером ее песню «Silver Scars», я точно знаю, почему она держится в стороне, и мысль о том, что она продолжает избегать совместных поездок из-за своих шрамов, несмотря на явное желание присоединиться к нам, расстраивает меня.

Я должен был догадаться, что есть веская причина, по которой Элли отказывается заходить в воду. Изначально я думал, что дело в том, что она не умеет плавать, но это явно не так.

Я должен был сам догадаться, когда она рассказала мне о своих шрамах и самоповреждениях, но я не понимал, насколько сильно все это влияет на ее психику, пока не услышал, как она поет эту песню.

Я не хочу, чтобы она пряталась от меня.

Как только Нико исчезает в своей комнате, чтобы ответить на видеозвонок от моей тети, Элли направляется в свою, чтобы одеться, но я останавливаю ее, прежде чем она исчезает внутри.

Она смотрит на меня со странным выражением.

— Что?

— Ты умеешь плавать?

— Конечно, я умею… — она смотрит на меня с прищуренным выражением лица. — Подожди. Почему ты спрашиваешь?

Мне не удается скрыть улыбку.

— Ты мне доверяешь?

Ее глаза сужаются.

— К чему этот допрос?

— Просто ответь мне, — желание заправить прядь ее золотистых волос за ухо становится слишком сильным, чтобы его игнорировать. Я бы хотел, чтобы у меня и сейчас был цветок, только для того, чтобы найти еще одну причину прикоснуться к ней, заправляя его за ухо.

Идея.

— Да, — она вздыхает. — Я доверяю тебе.

— Тогда ты сделаешь для меня кое-что?

— Что?

— Ты присоединишься к нам сегодня? В воде.

Ее паническое выражение лица заставляет мое сердце неловко сжиматься в груди.

— Я думала, мы договорились.

Когда несколько месяцев назад я неохотно пригласил ее в поездку, она ясно выразила свою позицию по поводу плавания и водных развлечений, и я с готовностью согласился на ее просьбу.

До сих пор.

Я не хочу, чтобы Элли провела остаток нашей поездки, скрывая свои шрамы. Для меня они прекрасны, потому что символизируют то, что она преодолела в жизни, и я буду продолжать доносить эту мысль до нее, пока она наконец не поверит мне.

— Это может быть весело, — говорю я.

— Нико будет задавать вопросы.

— Я не против, но только если ты тоже.

Она прикусывает нижнюю губу.

— А что, если он посмотрит на меня по-другому?

— Не посмотрит. Ему может быть любопытно, потому что он еще ребенок, но он никогда не будет осуждать тебя или относиться к тебе по-другому, потому что я научил его этому.

Ее голова опускается к груди, и я подвожу руку под ее подбородок и поднимаю, пока наши глаза не встречаются.

— Доверишься мне?

Одним кивком головы она преподносит мне подарок, который я планирую беречь и впредь.

Ее доверие.