Поэзия США

Так думал я в поле, где красный наряд

Мелькал деревенского парня смешного:

Я слушать люблю, как коровы мычат,

Но, право, об этом не знают коровы.

Звонарь, совершая положенный звон,

Не знал, что прославленный Наполеон

Пришпорит коня ради этого звона,

И мальчик из конницы Наполеона

Не мыслил себя как одну из причин

Победной войны у альпийских вершин.

Что значишь ты сам по себе, неизвестно —

Одно без всего некрасиво, нечестно…

Люблю воробьиную песнь на заре,

Когда они в небе чирикают мило,

Но раз я поймал воробья во дворе,

И так его песня меня утомила!

Верну его снова реке, небесам,

Чтоб уху он пел, а природа глазам.

Как я любовался на гальках прибрежных

Раскрытыми створками раковин нежных!

Они розовей, перламутровей стали

От мелких пузырчатых брызг на эмали,

И море ревело, когда на волне

В ладони они приплывали ко мне.

Я смыл с них любовно травинки и пену,

Я взял их как дар океана бесценный,

У ветра и солнца я отнял их чудо,

И что предо мною? — зловонная груда…

Любовник следит за подругой тайком,

Он словно толпой херувимов влеком;

Но лучшее в мире ее украшенье

Соткали снежинки в блестящем круженье, —

Она попадет к нему скоро под кров,

Как в клетку певунья зеленых лесов,

И чудо развеется: нежной женой

Пребудет она, но не феей лесной.

Я думал: «Я правду теперь возлюбил,

А ты, красота, ты игрушка ребенка,

Тобой я утешился и позабыл!»

В тот миг под ногой моей мягко и тонко

Скользнул, содрогнулся плаун голубой,

Лишайников шапки повсюду серели,

Я чувствовал запах фиалки лесной,

Навстречу дубы поднимались и ели,

И шишки, и желуди всюду пестрели.

Высокий стоял надо мной небосвод —

Где солнце горит и Создатель живет.

И снова открылись для слуха и зренья

Журчанье ручьев, соловьиное пенье.

И вновь Красота диктовала уму

И вновь приобщала меня ко Всему.

Те дни Земля уж забывает,

Хотя мечтатели их чтят

И время в слитки отливает

Великих календарных дат.

В те дни оплошность роковая

Лишила Уриила Рая.

Один хитрец бродил среди Плеяд

И выведать решил, что боги говорят.

Тут до него дошла случайно

Преступная и роковая тайна.

Божественные дети спор вели

О форме и строении Земли,

О Солнце, о движении планет

И что бывает на Земле, что нет.

Был среди них один, чьи прорицанья

Казались полны духом отрицанья:

Он презирал священный ритуал

И демонов всех поименно знал,

И звал судьбу он вещью бесполезной,

И все законы логики железной

Он выставлял, чтоб доказать другим,

Что этот мир судьбе не подчиним,

Что будет день — и снег сгорит мгновенно…

Воспламенились спорщика глаза —

И небо потрясла ужасная гроза.

Был гневен алый Марс,

И серафимы тоже

В смятении на миртовом поднялись ложе.

И стало необдуманное слово

Дурным предвестием в день праздника святого.

Судьбы тогда склонилось коромысло,

Понятия добра и зла лишились смысла.

Был вне себя воинственный Гадес —

Порядок в мире с той поры исчез.

Самопознание, лишив безумца силы,

Убило навсегда красу у Уриила,

И от людей, казалось, на века

Бог отошел, укрывшись в облака.

Что ж лучше? Пылью быть в цепи вращенья,

Забыться на исходе поколенья —

Или, рассудка дряблый нерв порвав,

Явиться в ореоле высших прав?..

Под бурями забвенья

Склонился сын бессмертных в то мгновенье.

Уста сомкнулись, тайну сохраня,

Как в груде пепла искорку огня.

Но перед правдой ангельские крылья

Тогда и ныне падают в бессилье.

И, боль терпя от солнечных лучей,

От жара, что живет в огне вещей,

От шествия души сквозь неживое,

От бурь, мутящих море мировое,

От знанья, что добро — гнездилище злых сил, —

Кляня богов, кричит мятежный Уриил.

И пурпур красит горизонты мира,

И властные тогда дрожат кумиры.

Здесь наши предки в ранний час

Из бревен мост когда-то сбили

И сотни ружей, грянув враз,

Весь мир в апреле разбудили.

Наш враг с тех пор обрел покой,

Но не в победе, данной богом,

А Время темною волной

Снесло сей мост к морским дорогам.

Струится в зелени поток,

И рядом памятник героям.

Пусть слава им плетет венок,

Сыны гордятся их покоем.

Да будет вечен дух бойцов,

Завещанная нам свобода.

Пусть знамя дерзкое отцов

Щадит и Время и Природа.

Предвозвещенный трубным ревом неба,

Приходит снег и, словно не снижаясь,

Летает над землей, и белый воздух

Скрывает даль, реку, леса, холмы,

Завесил домик фермера за садом.

Пути нет в ноле, нарочный задержан,

Разлучены друзья, лишь домочадцы

Сидят перед огнем, заключены

В уединенье буйством снежной бури.

Пойдем посмотрим, что построил ветер.

Добывши мрамор из каменоломен

Невидимых, неистовый искусник,

Воздвиг он сотни белых бастионов

Вокруг столбов, деревьев, у дверей.

Так быстро мириадом рук рабочих

Волшебные постройки он воздвиг,

О цифрах и расчетах не заботясь;

Отделал белым мрамором курятник,

И в лебедя преобразил терновник,

И фермеру назло между двух стен

Проход замуровал, а у ворот

Вознес на вышке стрельчатую башню.

Потом, игрой пресытясь, он исчезнет,

Как будто не был, и под ярким солнцем

Оставит изумленному искусству

Для подражанья в камне на века

Ночное зодчество своих безумств,

Причудливую лепку снежной бури.

Сфинкс дремлет,

Спокойно сомкулись крыла;

В уме его

Планы людей и дела:

«Кто тайну мою

Разгадает сейчас?

Вы спите, меж тем

Вопрошаю я вас!»

Кто возрастом мальчик,

Но мыслью титан?

Кто ведал

Дедала безумного план?

Сон — в жизни затишье,

Явь вылечит сны,

Жизнь — смерти превыше,

И глубь — глубины.

Ствол пальмы прямее,

Чем солнечный луч, —

Слон гложет побеги,

Красив и могуч,

И, нежные крылья

Сложив за спиною,

Дрозды воспевают

Величье земное.

Волна, как дитя,

Вдохновляясь капризом,

Играет

С лукавым изменчивым бризом.

Закону подвластна

Частица простая,

И бродит меж полюсов

Атомов стая.

Звук, пауза, воздух,

И море, и суша,

Зверь, птица —

Имеют единую душу.

Защитник и спутник

От бога всем дан:

Ночь утро скрывает,

А гору туман.

Хохочет дитя

В материнской купели —

Игрушка ему

Дни, часы и недели.

В очах его ясных

Сияет покой,

Они — миньятюры

С картины мирской.

А взрослый познал

Осторожность и страсть,

Он начал краснеть,

Пресмыкаться и красть.

Насмешлив и желчен,

Всех оргий душа,

Он землю свою

Отравляет, дыша.

И, страх его чувствуя,

Мать человечья

Пугает миры

Негодующей речью:

«Кто в вино и хлеб ребенка

Сонной подмешал отравы?

Кто душил во сне ребенка,

Одержимый буйством нрава?»

«О Сфинкс мой прелестный, —

Я слышал ответ, —

Загадок твоих

Не страшится поэт.

С любовью начертан

Рисунок времен,

Хоть выцвел

В лучах многозначности он.

Что Демон,

Когда не любовь к совершенству?

И пропасть Дракона

Сулит нам блаженство.

Страх гибели

Менее мучает нас

При мысли, что дух

Видит больше, чем глаз.

Дом Духа не здесь,

Но в бездонном ущелье.

Вращенье планеты

Чревато ли целью?

Высокое небо

Извергнет свой гром

На мир — и минувшее

Мы проклянем.

Изведали

Падшие ангелы стыд,

И лира раскаянья

Дивно звучит.

Найдется ль

Великая духом жена?

О, если б меня

Полюбила она!

Вся жизнь —

Разнородных начал череда:

За скорбью

Сокрыта услада всегда.

Любовь учащает

Биенье сердец,

Встречая

Рождение дня и конец».

Бедный глупый Сфинкс! Ключи

Тайн твоих Зевес хранит.

Пусть же рута, кумм и мирр

Смутный взор твой прояснит.

Старый Сфинкс кусает губы:

«Знать мое не должно имя,

Я жена твоя, я дух твой,

Ты очами зришь моими!»

«Вопрос твой безответен.

Твой взор как правды свет.

Ты спрашиваешь вечно —

Но ложь любой ответ.

Наедине с Природой

Оставь гостей твоих:

Тысячелетий тайну

Не разгадаешь вмиг».

И Сфинкс преобразился,

Отныне он — жена,

И розовая тучка,

И ясная луна,

Она в огне сгорела,

И розой зацвела,

И поднялась волною,

И берегом легла.

«Я сто имен имею.

Кто вспомнит хоть одно,

Тот властен надо мною

И все тому дано!»

Жаль оскорбить

Мне патриота чувство —

Но грех забыть

Свое искусство

Для ханжества попов

И тупости столпов.

Коль оторвусь

От творчества политике в угоду,

Для дел я обрету свободу,

Но гнева муз

Страшусь, что учинят мне суд

И в мозг сумятицу внесут.

…Но кто ты, чьи трактаты

О красоте грядущей

Читает молодежь?

Ты червь слепоживущий,

Не видящий, как Штаты

Над Мексикой цветущей

Заносят штык и нож[17].

Кто все мы, что, бывало,

Живописали наш свободный мир:

«Я твой избранник, бурный Контокук!

Я друг твоих долин, Агиохук!»

Мы все рабовладеличьи шакалы!

И наш господь, создавший Нью-Хэмпшир,

Смеется над страной,

Где дали небывалы,

Да больно люди малы:

«Какой просторный дом

Для мышки с хомяком!»

Когда бы пламень охватил

Всю Мексику и погубил народ,

У нас рыдал бы разве крокодил.

Честь, справедливость — все долой,

Свобода схвачена в оковы,

У гроба траурное слово

Лишь воздух потрясло пустой.

Зачем разгорячен

Мой пылкий друг?

От Севера он Юг

Стремится оторвать.

Но для чего же вдруг?

И Банкер и Бостон

До нынешних времен

Гнетет один дракон!

Всяк друг при своей работе:

Ковбои служат быку,

Мошенники кошельку,

Обжоры собственной плоти.

Вещь — под солнцем, люди — в тени.

Ткется ткань, дробится мука,

Вещи — в седле, и пока

Людьми управляют они.

Два закона звучат зловеще

И непримиримо. Вот

Для человека — а вон

Для вещи. Но именно вещи

Построили город и флот;

И вещь восстала; и человек побежден.

Лесам под пилой дрожать,

Горам покоряться равнине,

В горах туннелям бежать,

Не знавшей тени пустыне

В оазисах утопать,

Возделываться полям,

Прериям отступать,

Строиться кораблям.

А человеку во все времена

Жить для дружбы, любви и веры,

Для закона, для чувства меры, —

И да подчинится ему страна,

Как Громовержцу Олимп и Гера.

Но счетов на шелест листвы

Не зову обменять купцов;

Ради бога, сенатор, и вы

Не ходите слушать дроздов.

Всяк — слуга при своем уме.

Глупым — портить, путать, ломать.

Мудрым — думать и понимать.

Время драться за свет во тьме,

За право женщины — пусть не твоей.

Пусть доброта людей

Обвенчает долг и свободу,

Да не будет отныне

Народа и ненарода,

Высших и низших рас.

Смелый меда найдет запас

В львином трупе в пустыне.

Пусть отныне взойдет заря

В душе янычара и дикаря.

…Казак пирует на Польше[18] —

Вкусен краденый плод.

Нет благородства больше,

Последняя лира уже не поет.

Но распались на два союза

Победившие в этой войне,

И тысячи удивленная Муза

Найдет на своей стороне!

Не утолить моих тревог

Твоею арфой скучной,

Что веет, словно ветерок,

Легко и благозвучно.

Как струны бедные ни рви,

Как клавиши ни мучай,

Они не пробудят в крови

Таинственных отзвучий.

Но древний бард своей рукой,

Как молотом иль булавой,

Ударит по дрожащим струнам! —

Словно знак подаст громам,

Звездным проливням-дождям,

Ураганам и перунам.

В песне Мерлина — Судьбы

Потрясенное звучанье;

Клич воинственной трубы;

Тяжкий стон и задыханье

Рек, зажатых подо льдом;

Голос площадей ревущих;

Стук сердец и пушек гром;

Поступь воинов идущих;

И пустынника в глуши

Вопль о крепости души.

Если духом бард велик,

Пусть и его язык

Будет также величавым,

Чуждым правилам лукавым,

Мелочному счету строк;

Пусть карабкается вечно

По тропинке бесконечной.

«Выше! выше! — говорят

Ангелы, — взбирайся смело,

К небу устреми свой взгляд;

Без боязни, без сомненья —

По ступеням удивленья!»

Царь и властелин игры,

Той, которой нет чудесней,

Он раздарит все дары,

Скрытые в извивах песни.

Легче и бодрей идти,

Когда над нами громогласно

Музыка звучит в пути

С надеждою согласно

И сердца стучат

С ней в лад.

Не изнеженный пиит —

Все, что жизнь ему велит,

Бард исполнит без обмана;

Слово Мерлина смирит

Волю грозную тирана;

Песня, вырвавшись из уст,

Злую бурю укрощает,

Льва в ягненка превращает,

Удлиняет лета срок,

Мир приводит на порог.

В дни бесславья и бессилья

Он не станет в изобилье

Сочинять бравурных од;

Но с терпеньем переждет.

Как птица, дольный мир покинув,

Устремляется в зенит,

Так и муза воспарит,

Низменное все отринув,

К высочайшей из орбит.

И пусть не силятся профаны,

Зудом рифмы обуяны,

Рассужденьями достичь

Того, что лишь высокий гений

Может выразить сполна

В час счастливых откровений.

Но приходят времена,

Когда промысел господний

Проявляется свободней,

Так что даже идиот

Может видеть невозбранно

Судеб и веков полет.

Так негаданно-нежданно

Тайна нас заворожит,

Но никто не обнажит

Смысла, что под ней лежит

Непостижно и сохранно.

Ты не стрелял в летящих мимо птиц?

Шиповник полюбив, цвести оставил?

Ел на пиру роскошном хлеб с водой?

Шел безоружный с верою на смерть?

Чтил бескорыстие высоких душ

В мужчинах, женщинах, ценя поступки,

Чье благородство превзойти нельзя?

Так дай мне руку. — Научи быть другом!

Жизнь посвяти любви,

Лишь сердцу верь.

Забудь родство, друзей, происхожденье,

Известность добрую, ход времени,

Призванье, даже Музу…

Любви достойней узы.

Она творец отважный,

Ее пространство — нежность.

Взмывай за нею вслед

С надеждой в безнадежность.

Она летит стрелой

Все выше в полдень, выше,

Не расплескав крыла,

Божественно-смела.

Ее не объяснишь, —

У ней свой путь земной,

Свои дороги в бездны голубые.

И не для мелких душ она.

Нужны ей благородство, прямота

И непокорная мечта

Без тени отреченья.

Все, что возьмет у нас,

Воздаст в свой час. —

Лишь в ней спасенье.

Всю жизнь отдай любимой,

Но все ж послушай, все же…

Пусть слово, что в душе неопалимо,

И предначертанный судьбою путь —

Хранят тебя незримо.

В плену любви свободен будь,

Как бедуин в пустыне,

Всегда и ныне.

Прильни с любовью к деве.

Но если вдруг ее черты

Осветит грусть несбывшейся мечты

Иль проблеск счастья,

А твоего в том нет участья, —

Не связывай, не угнетай ее надежд.

Не твой теперь и край ее одежд,

И бледной розы лепесток,

Что обронил ее венок.

Пусть всей душой она любима

И вышних ангелов затмит,

И без нее день сумраком повит,

Нет в жизни прелести былой.

Поверь мне, сердцем знаю, —

Когда нас полубоги покидают,

Находят боги нас порой.

Дни лицемерные, как дочери Фортуны,

Закутавшись, безмолвной вереницей

Идете, словно дервиши босые,

Держа в руках венки, сухие прутья.

Для всех у вас достойные дары —

Хлеб, королевства, звезды, свод небесный.

Набрел и я в заглохших кущах сада

На торжество… Забыв желанья утра,

Взял трав и сладких яблок. Дочь Фортуны

Безмолвно удалилась… Слишком поздно

Насмешку я прочел на сумрачном челе.

Убийца мнит, что убивает,

Убитый мнит, что пал в крови, —

Ни тот и ни другой не знает,

Куда ведут пути мои.

Забвенье, даль — мои дороги,

Мне безразличны тьма и свет;

Во мне — отверженные боги,

Величий и падений след.

Кто прочь стремится в самомненье,

Тому я сам даю полет;

Я искуситель, и сомненье

Тот гимн, что мне брамин поет.

Ко мне стремятся боги тщетно,

Священных Семь, — но в тишине

Добро творящий незаметно

Придет и без небес ко мне!

Мне голос твой, Маскетаквит,

Звучит как музыка дождей,

Но сквозь тебя свой бег стремит

Иной поток, всех вод светлей.

Ты в узких берегах стеснен,

А безграничный тот поток

Сквозь все моря, сквозь небосклон,

Сквозь свет и жизнь течет, глубок.

Я вижу ясно вечный свет,

Я слышу бесконечный плеск

Сквозь смену и людей и лет,

Сквозь сон любви, сквозь власть и блеск.

Маскетаквит, как добрый гном,

Ты камни золотишь, граня,

А в том потоке золотом

Всегда сияет солнце дня.

Кто выпьет из него глоток,

Тот жажду утолит навек.

Века уносит тот поток,

Как ты весною — лед и снег.