Поэзия США

Простор! Быть свободным и вольно дышать.

Гигантом расти, как безбрежная гладь,

Со скоростью ветра скакать на коне

Без троп, без пути по глухой целине.

Простор! Океан, безгранично велик,

Целует, как брата, большой материк.

Бизоны с косматыми волнами грив

Там движутся грозно, как бурный прилив.

Не спросит охотник — ты друг или враг,

И гостя пригреет вигвама очаг.

Равнины Америки! Прерий простор!

От берега моря, где волны шумят

Привет чужестранцу, стремлюсь я назад,

Я к вам возвращаюсь, к вам руки простер!

Припустить? Сэр, взгляните, какой это конь!

Паче — лучший мой друг. Он горяч, как огонь.

Не узнаете вы по блестящим глазам,

Что он слеп, как барсук… Расскажу я все вам…

Мы лежали в траве золотой, словно клевер,

На восток и на запад, на юг и на север

Простирался сухой травяной океан

Вдаль, где в Бразосе был наш охотничий стан.

Мы лежали средь трав побуревших, сухих,

Выжидая, когда скроет ночь нас троих;

Убежала со мной индианка-невеста,

И селенье ее краснокожих родных

Отделяла от нас только ночь переезда.

Я держал ее руку, ловил ее взгляд,

И волос сине-черных роскошный каскад

Рассыпал, ниспадая с ее головы,

По груди красно-смуглой душистые струи.

Был в касанье ее жаркий трепет травы,

Принимавшей от солнца с небес поцелуи.

Ее голос воркующий, томен и густ,

О любви пробужденной шепнул мне украдкой,

И слетал каждый звук с ее розовых уст,

Как пчела, отягченная ношею сладкой.

Мы лежали в траве, старый Ревелс и я

И бежавшая с нами невеста моя.

«Сорок миль лишь, и больше ни фута… Поверьте,

Что настигнут нас здесь краснокожие черти,

Если только команчи напали на след, —

Проворчал старый Ревелс. — Но выхода нет,

Только ночь нас избавит от пыток и смерти».

Крепко лассо держа, он лежал на спине

И за солнцем следил. Вдруг в глухой тишине

Он вскочил, словно что-то почуяв во мгле,

И упал, и приник чутким ухом к земле.

Он поднялся — лицо, словно саван, бело,

Борода в серебре, а в глазах его пламя,

Как седой патриарх, он стоял перед нами,

Его голос звучал, как тревожный сигнал:

«Крепче лассо стяните! Взнуздайте коней!

Поскорей, поскорей ради жизни своей,

Чтоб спастись, пока время еще не ушло!

Подожженная прерия пышет пожаром.

Я услышал, когда к земле ухом прильнул,

Топот диких коней, как морской дальний гул,

И другой, отдаленный грохот и гуд,

То бизоны, гонимы пожаром, бегут.

Ураган так сметает все в бешенстве яром!»

Лассо мы затянули и быстро бегом

За конями погнались с уздой и седлом,

И, подпруги стянув, на коней мы вскочили.

Поскакали мы в Бразос, и воздух кругом

И свистел и гудел, а глаза нам слепил

Ярко-красными вспышками яростный пыл.

Настигал нас в пути ураган огневой

И катившийся черный ревущий прибой

В темном облаке едкого дыма и пыли.

Нет, ни вопля смятенья, ни слова моленья,

И не дрогнуло сердце от страха в груди,

Надо было спешить, смерть гналась позади,

Был один лишь на тысячи шанс на спасенье.

Двадцать миль!.. Тридцать миль!.. Вот пятно впереди…

Полоса… Это Бразос встает в отдаленье.

Закричал я — так радость была велика —

И направо взглянул, привставая слегка.

Где же Ревелс?.. Взглянул чрез плечо я в тревоге

И увидел, что, голову низко склоня,

Ревелс к шее споткнувшегося коня

Голой грудью припал и огонь красноногий

Быстро гнался за нами по травам сухим.

Рядом с Ревелсом мчался матерый бизон,

Гулко землю топча, словно прерий владыка,

Грозно гривой косматой он тряс, разъярен,

Пропылен и продымлен, и, жаром гоним,

Он ревел, будто бешеный, злобно и дико,

И торчащие в космах кривые рога

Устремлял, словно копья, вперед на врага.

Я взглянул еще раз, и, настигнут огнем,

Старый Ревелс исчез, мы скакали вдвоем…

Я пригнулся пониже, помедлил с минуту

И с тревогою тайной налево взглянул,

И навстречу из мрака роскошных волос

Мне в глаза ее взгляд лучезарный сверкнул,

Полный преданной, нежной любви, полный слез

И тревожной заботы, и, дымом окутав,

Пламя вверх к волосам ее пышным неслось.

Ее копь зашатался и рухнул без сил,

Я чрез пламя невесту мою подхватил,

В Бразос Паче домчал и меня и ее,

Он ослеп от огня, но мне дорог и мил…

Вот и все!

Идут быки в ярме в упряжке,

Скрипит фургон с поклажей тяжкой.

Прозрачные и с поволокой

Их круглые глаза блестят,

Но укоряет темный взгляд

Какой-то грустью волоокой.

Сгибая шею до земли,

Быки влачат фургон в пыли,

Сухой и твердый дерн гудит

От их раздвоенных копыт.

Быки, снося свой рабский труд,

Как пленных два царя, идут.

Печаль лучится в их глазах,

Внушавших раньше дикий страх.

Ногами приминая травы,

Топча степную целину,

Они ступают величаво,

Как будто бы имеют право

По-царски шествовать в плену.

Здесь с царственною тишиной

Пространство в дружбе состоит,

Здесь смерть владычицей сидит

Над непомерной глубиной.

Здесь вот он — край земли нашелся,

И запад с западом сошелся.

Над ярким золотом небес

Вознесся величавый пик,

К его подножию приник

Людьми заполоненный лес.

Но так все мирно, что забота

Забыла про свои тенета.

Косой закатный видит луч

В глубинах только глубину;

Садятся птицы на волну,

А рядом бьет торговли ключ.

Индейцев праху здесь не спится,

Он служит Западу зарницей.

О, что за пыл и дух мятежный

И что за воинства сошлись!

То — Запад! В битве неизбежной

Стальные мышцы напряглись

Людей и леса. Слышишь крики

Первопроходцев, звон великий

Пил, топоров и стук подвод,

Как будто армия идет

В атаку, нападая рьяно,

С настойчивостью урагана.

Здесь человек возвышен стал,

Как будто храм средневековый!

Здесь властелин теперь он новый,

Но, восходя на пьедестал,

Он жатвы не пожал кровавой…

Нет склепов здесь, нет дутой славы —

В час смерти чьей-то взрежет плуг

Клочок земли, и жизни круг

Замкнется в ней. Надгробьем — зыбкий

След лемеха. Даря улыбки,

В луга выходит красота,

Неспешным делом занята, —

Идет, с могил простых срывая

Цветы, что звезд прекрасней мая;

Замрет, наклонится затем

И тихо вопросит — зачем

Земля так странно здесь изрыта

И птицей почему подбитой

Густая стелется трава.

Да, Время, этот старый жнец,

Без счету вас здесь накосило.

Зовем мы вас — молчат могилы;

Ответом нам не стук сердец —

Железный грохот. Ширь и дали,

Все подчинил себе прогресс,

А тихий пионер исчез.

Сроднился дух его с лесами;

Скупая память только с нами

О тех, что некогда дерзали,

Сражались здесь и умирали.