Поэзия США

Я видел как-то раз:

Проходил он мимо нас,

Дряхл и стар,

Такой смешной и жалкий,

Щупал суковатой палкой

Тротуар.

Он прежде был красавец,

Покорял когда-то, нравясь,

Все сердца.

В целом городе другого

Не могли б найти такого

Храбреца.

Теперь один вдоль улиц

Ковыляет он, ссутулясь,

Дряхл и сед.

Низко голову опустит,

Словно встречным шепчет в грусти:

«Тех уж нет».

Давно покрыты мохом

Те уста, что он со вздохом

Целовал.

Глохнут на могильных плитах

Звуки тех имен забытых,

Что он знал.

От бабушки покойной

Слышал я — он был как стройный

Полубог,

С безупречным римским носом

И подобен свежим розам

Цветом щек.

Навис на подбородок

Нос его крючком урода.

Чужд для всех,

Он проходит, тяжко сгорбясь,

У него, как эхо скорби,

Сиплый смех.

Над ним грешно смеяться,

Но кто в силах удержаться,

Если он

В треуголке и в зеленых

Старомодных панталонах

Так смешон!

Если в смене поколений

Буду я, как лист осенний,

Тлеть весной,

Пусть другие песни льются,

Пусть, как я над ним, смеются

Надо мной!

Вот этот перламутровый фрегат,

Который, как поэты говорят,

Отважно распускает парус алый

И по ветру скользит

Туда, где под водой горят кораллы

И стайки нереид

Выходят волосы сушить на скалы.

Но больше он не разовьет свою

Прозрачную, живую кисею;

И весь тенистый лабиринт, в котором

Затворник бедный жил

И, увлекаясь радужным узором,

Свой хрупкий дом растил, —

Лежит разрушенный, открытый взорам.

Как год за годом уносился вдаль,

Так за витком виток росла спираль,

И потолок все выше поднимался;

И в каждый новый год

Жилец с приютом старым расставался,

Закупоривал вход

И в новообретенном поселялся.

Спасибо за высокий твой урок,

Дитя морских блуждающих дорог!

Мне губ немых понятно назиданье;

Звучнее бы не мог

Трубить Тритон, надувшись от старанья,

В свой перевитый рог;

И слышу я как бы из недр сознанья:

Пускай года сменяются, спеша, —

Все выше купол поднимай, душа,

Размахом новых зданий с прошлым споря,

Все шире и вольней! —

Пока ты не расстанешься без горя

С ракушкою своей

На берегу бушующего моря!

Мои желания скромны:

Иметь свой дом, хотя б лачугу —

Четыре каменных стены,

Фасадом хорошо бы к югу;

Мне безразличен внешний вид:

Сойдет и простенький гранит.

В еде не знаю я причуд

И ем все самое простое;

К чему мне десять разных блюд?

Пусть будут рыба, дичь, жаркое…

А нет жаркого на столе —

Согласен я на крем-брюле.

Что мне до слитков золотых!

Пусть будет стопка ассигнаций,

Пай в банке, пара закладных,

Пакетик горнорудных акций;

Хочу лишь, чтобы мой доход

Немножко превышал расход.

Почет, известность — что мне в том?

Ведь титулов блистанье ложно.

Я стал бы, может быть, послом

(Поближе к Темзе, если можно),

Но президентом — никогда,

Нет-нет, увольте, господа!

Что до камней, так я не франт,

Чужды мне роскоши затеи;

Для перстня недурной брильянт,

Другой — в булавку — поскромнее,

Один-другой рубин, топаз…

Грех выставляться напоказ.

Я б наказал своей жене

Как можно проще одеваться:

Шелка китайские вполне

Для платьев будничных годятся;

Но уж совсем без соболей

Нельзя — зимою в них теплей!

Я не стремлюсь, чтоб мой рысак

Всех обгонял, летел стрелою…

Миль тридцать в час — хотя бы так —

Мне хватит этого с лихвою;

Но если сможет поднажать —

Не стану тоже возражать.

Из живописи я б хотел

Две-три работы Тициана

(Он в колорите очень смел)

И Тернера пейзаж туманный:

Зелено-золотистый фон,

Закат и дымный небосклон.

Книг — минимум; томов пятьсот,

Чтоб были под рукой (тут важен

Рабочий, ноский переплет),

А остальные — в бельэтаже;

И полка маленьких чудес —

Пергамент, золотой обрез!

Камеи, статуи, фарфор

Люблю я с детства и поныне

За то, что услаждают взор,

А не из суетной гордыни;

Мне ни к чему органный зал, —

Но Страдивари я бы взял.

Противна мне магнатов спесь,

Как золоченая пилюля:

Пусть столик будет мой не весь

Покрыт мозаикою Буля.

Качайте прибыль, как в хмелю;

А я в качалке подремлю.

И если я других даров

Судьбой не буду удостоен,

Я благодарен ей без слов

И так — за то, что я спокоен,

Спокоен, удовлетворен,

В желаньях прост, душой смирён.

Надгробья с лирами мы чтим,

Где спят умолкшие поэты,

А их собратья под густым

Бурьяном сорным — кем воспеты?

Немногим жребий славный дан

Коснуться струн в игре напевной,

Другим — лишь боль сердечных ран

В безмолвье музыки душевной!

О нет, не проливайте слез

По выразившим горе песней, —

А по безгласным, тем, кто нес

Тяжелый крест, чтоб пасть безвестней.

Не там, где у левкадских скал

В прибое слышен Сафо голос, —

Там, где росою засверкал

Над безыменным прахом колос!

Сердца, которым суждено

Страданье в немоте бессильной,

Пока сердечное вино

Не выжмет Смерть своей давильней!

Когда б могли звучанья лир

Дать голос каждой скрытой муке,

Какие б песни слышал мир,

Каких мелодий дивных звуки!

Помнишь ли, вяз-исполин?

Здесь собиралась рать:

Наши отцы из окрестных долин

Шли под знамена, клялись, как один,

Жизнь за свободу отдать.

Не был их труд завершен:

Бой нам еще предстоит…

Кембридж, Конкорд и Лексингтон!

В сих именах для грядущих племен

Слава иль срам прозвучит?

Чу! Это ветер донес

С юга далекого стон.

Проклятый город убийств и угроз

Залит потоками крови и слез,

Призраками населен.

Буря идет — не робей!

Лучше, дружище, стократ

Сгибнуть от молнии, чем от червей,

Что притаились во тьме у корней,

Точат, грызут и гноят.

Будут враги сражены.

Ждет нас победа, бойцы!

…В шелесте листьев услышат сыны,

Как за свободу, за счастье страны

Бились в апреле отцы.

Куда ваш путь, солдаты,

Под стягом сквозь туман?

Во имя Господа на юг

Идем, на Ханаан.

Кто вас ведет к повстанцам

Вдоль грозных берегов?

Святого воинства отец,

Великий Саваоф.

На Ханаан, на Ханаан

Нас в бой Господь ведет,

Чтоб трубный глас услышал враг,

Зов северных высот.

Чей флаг по склонам реет

Меж небом и землей?

С ним умирали предки,

Отцы ходили в бой.

Не раз дождем кровавым

Он тек среди руин.

Что начертал на нем Господь?

«Будь человек един».

На Ханаан, на Ханаан

Нас в бой Господь ведет

Поднять над крепостью врага

Стяг северных высот.

Но чье за вами войско

С лопатой да кайлом?

То темноликие рабы

Идут в строю литом.

Они врагов свободы

С лица земли сотрут,

К чему им гнет владельцев

И подневольный труд?

На Ханаан, на Ханаан,

Нас в бой Господь ведет.

Там Север шпагой и киркой

Все цепи разомнет.

Откуда песня эта?

Ее поют с тех пор,

Когда за Моисеем вслед

Пошел могучий хор.

На Ханаан, на Ханаан! —

Клич пасторов и дев.

На Ханаан, на Ханаан

Народ обрушит гнев.

На Ханаан, на Ханаан

Нас в бой Господь ведет.

Грозою по гнездовьям змей

Гимн Севера пройдет.

Врагов, как пыль, рассеем,

Их крепость канет в прах.

А что потом случится, —

У Господа в руках.

Сломаем жезл тирана,

Народ взойдет на троп.

Освободим всю землю

От тяжести корон.

На Ханаан, на Ханаан

Нас в бой Господь ведет.

Метелью Севера сметем

Бунтовщиков оплот.

Бабушки мать: ей тринадцать лет

Или чуть меньше — скажет портрет.

Лоб ее гладкий прической скрыт,

Плечи худые, но взрослый вид,

Нецеловавшие детские губы,

Складки парчи ниспадают грубо,

Вам прелесть знакома подобных лиц —

Так тогда рисовали девиц.

Попугай на ее руке —

Сколько спокойствия в малом мирке!

Но к свету холст поверни рукой —

Рваная рана с темной каймой,

По краю — пыли тонкий муар:

Рапирой был нанесен удар

Мундиром Красным[33] — об этом не раз

Слыхали мы леди старой рассказ.

Имя художника трудно назвать —

Был он из тех, кого можно не знать.

Жесткой его манера была —

Холст слишком розов и мало тепла.

Но пламенеет слабо щека,

На белом кармин проступает слегка,

А в хрупкости — тайный намек на стать

И обещанье блестящей стать.

Но Дороти К. отнюдь не смешна —

Прирожденная леди она.

Норманнское имя ее хранит

Доныне в анналах истории бритт.

С оных времен и до наших дней

Род их достоин славы своей.

Пращура не запятнали седин

Судья и брат его — города сын.

Дороти, странным подарком судьбе

Был дар, каким я обязан тебе.

Щедрее мог бы один король

Сына иль дочь одарить — вот сколь

Милость твоя велика была:

Все мои титулы, званья, дела,

Сердца владенья, ума и рук —

В тебе, прибавь мой семейный круг.

Что, если б робкие губы в ответ

Проговорили тихое «нет»?

Если б сомнение было сильней

Проблеска чувства в сердце у ней?

Бровь бы не дрогнула у нее —

Вот вам честное слово мое.

Но стал бы я тем, кто ныне есть я, —

Бог один только тому судья.

Выдоха легче девичье «да» —

Так паутинок летит фата;

Но никогда никакой канат

Лучше не держит в штормы и хлад

И ничьей больше речи звук

Долго так не звучал округ!

Отзвук этот еще и теперь

В голосе многих живет людей.

Эдвард и Дороти! Как далеки

Тени ваши теперь и легки!

Но годы летят, и явлены мы —

Душа и плоть приходят из тьмы.

Счастливей у времени случая нет

В стихах рассказать о событьях тех лет.

Славить мне Дороти или простить

За день, который велел мне жить?

Славнейшая Дороти из девиц!

Я приглашу мастеров, мастериц,

Чтоб залечить небольшой изъян —

Красный Мундир был излишне рьян!

Пусть, как в утро творенья, легка

Твоя улыбка пройдет сквозь века

И в своей молодости второй

Сияет, пленяя нас красотой!

Меж нами океан пролег

Без края и конца…

Но в дружбе Запад и Восток,

И бьются в лад сердца!

Наш славный бриг пустился плыть

В тумане штормовом,

Чтоб дружбу давнюю скрепить

Еще одним звеном.

И пусть ярится океан,

Грохочет грозный шквал,

И пусть бушует ураган

У диких финских скал!

Вперед! Вперед! Взлетай, наш флаг,

Над светлою Невой

Гремит у пушек на устах

Привет наш громовой.

Но ветвь оливы с высоты

Над пушками царит,

И белопенные цветы

Ложатся под бушприт…

Наш трюм не полон до краев

Пшеницей золотой,

Ни ценным даром рудников —

Невадскою рудой;

Нас налегке несет крыло

Раздутых парусов:

Наш груз — сердечное тепло

Далеких земляков!

В годину черную войны,

Во мраке тяжких бед,

Из дальней северной страны

К нам пробивался свет.

И вот теперь лучи вам шлет

Сквозь тропики и льды

Огней сплоченный хоровод

Вкруг Западной Звезды.

Прими ж народного гонца,

О младший брат Москвы!

Швартуем мы свои сердца

У берегов Невы.