Поэзия США

К земле пригнутый бременем веков,

Стоит он, на мотыгу опершись,

Опустошенность — на его лице,

А на плечах — вся тяжесть бытия.

Кто в нем убил надежду и восторг,

От радости и скорби отлучил

И превратил в тупой рабочий скот?

Кто обезволил этот вялый рот,

Скосил назад угрюмое чело,

Задул в его мозгу огонь ума?

Ужель таким создал его Господь,

Чтоб властвовать над сушей и водой,

Стремиться в небо, звезды вопрошать

И в сердце ощущать тот вечный пыл?

Ужели это — замысел Творца,

Назначившего солнцам их пути?

В ущельях мрака, в адовом жерле,

Нет ничего страшней, чем этот вид,

В нем — обвиненье алчности слепой,

Зловещее пророчество душе,

Угроза для вселенной и людей.

Сколь он от стати ангельской далек!

Что́ для него, молчащего раба,

Платон или мерцание Плеяд?

Что́ для его души полет стиха,

Рождение зари, румянец роз?

Года страданий сквозь него глядят;

Столетий ужас — в сгорбленной спине;

Сама идея человека в нем

Ограблена, глумленью предана,

И правосудия требует она,

И обличает, и проклятья шлет.

О заправилы мира, главари!

Так вот оно, творенье ваших рук —

Чудовище с убитою душой?

Как, бога ради, распрямить его;

К забытому бессмертью приобщить;

Вернуть его глазам простор и свет;

Поднять мечту и волю из руин;

Позор закоренелый оправдать,

Предательство и вековое зло?

О заправилы мира, главари!

Чем вы оплатите суровый счет?

Что сможете ответить в час, когда

Охватит землю пламя мятежа?

Что станет с вами, царства и цари,

Плодящие уродов и калек,

Когда очнется этот человек

И встанет, грозный, чтобы мир судить?

Лишь только Норна вещая вдали

Завидела растущий Ураган,

Она покинула Небесный Дом,

Чтобы средь смертных сотворить того,

Кто мог бы встретить близкую беду.

Взяла дорожной глины с большака,

Еще хранящей теплоту Земли;

Пророческий в нее вложила пыл;

Смягчила влагой человечьих слез;

Приправила улыбкой эту смесь.

В творение свое вдохнула Мать

Огонь, который осветил навек

Трагический и нежный этот лик,

Неуловимых полный перемен;

Отметила печатью Высших Сил,

Под смертной оболочкой их сокрыв.

Вот так был явлен миру человек,

Сравнимый с морем и громадой гор.

В нем чувствовалась почва и земля,

Стихийные основы бытия:

Несокрушимость и терпенье скал

И щедрость благодатного дождя,

Приветливость лесного родника,

Веселость ветра, треплющего рожь,

Бесстрашье птиц, пускающихся в путь

Над бездною морской, и состраданье

Снегов, скрывающих рубцы и шрамы,

Таинственность неведомых ручьев,

Текущих в гулкой глубине пещер,

И справедливость солнечных лучей,

Несущих благо робкому цветку —

И загрубелой мачтовой сосне,

Холмам могильным и громадам гор.

На Западе рожденный, он впитал

Всю доблесть новоявленного мира:

Необоримость девственных чащоб,

Раскинувшихся прерий тишину.

Его слова стояли, как дубы

Средь поросли, а думы стали прочным

Подножьем для гранитной правоты.

От сруба в Иллинойсе до Конгресса —

С одним огнем в груди, с одним решеньем:

Вогнать кирку под самый корень зла,

Расчистить место для стопы господней,

Рассудком проверяя каждый взмах,

Деянья меря мерой Человека.

Как свайный дом, он строил государство,

Всю мощь в удары тяжкие влагая;

Рукою дровосека он сжимал

Перо, провозгласившее свободу.

Так Вождь пришел с великою душой;

И в час, когда карающие громы

Дом потрясли, разворотив стропила,

Он с места не сошел, но поддержал

Коньковый брус и заново скрепил

Стропила Дома. Он к высокой цели

Стремился неуклонно, как деревья,

Ни бранью не смущаясь, ни хвалами.

Когда же ураган его свалил,

Он пал, как падает могучий кедр,

Обильный кроной — с грохотом и шумом,

Под небом оставляя пустоту.