Поэзия США

Я видел, как те, кто считает все невозможным,

удерживали искусственный спутник на недалекой

орбите, изменяли его курс, при помощи астронавигации

определяли его координаты…

Я видел, как космические аппараты прослушивали звезды,

недоступные телескопу, и как создавали искусственное

Солнце.

Я видел, как составлялись рекламные тексты: «каждый

кубический дюйм космоса — это чудо», «война — это

игра, в которую не играли бы короли, будь их

подданные умнее».

Эти люди спрашивали: «Как вы относитесь к программи-

рованью прогресса?»

Я видел, как те, что считают все невозможным, замеряли

миллиардную долю секунды, связывали молекулы

узлами, утверждая: «Сегодняшний день устарел».

Я слышал, как электронный мозг диктовал: «О Дистан-

ционные Устройства моделирующих систем, самых

высокочастотных в мире, что́ понесут созданные вами

астероиды через неисследованные пространства, если

мы потеряем атомный луч надежды?

Что значат космические зонды, напряжение и перегрузки,

искусственные нейтроны, если мы не простые земные

созданья, мечтающие посетить лунные сады?»

Они убили ее ночью,

ночью, не говорящей ни да ни нет,

ночью, выдернутой, как страница из книги,

ночью, вырванной из календаря, из будущего,

из мусорных куч,

ночью, струящейся среди звезд…

дюйм темноты, предательский нож,

последний удар под ребро, из которого вышло

человечество,

последний удар в темноте.

Спи, дитя, спи,

когда станешь большой,

будь как Роза…

Мы обшарили всю заболоченную дельту Миссисипи,

мы обыскали изгибы верховий Куэско,

мы нашли только водоросли, только ракушки,

но и там звучали отголоски колыбельной:

были звездные вспышки и войны,

были споры, идеи, сделки,

мы к одежде бесплодных столетий пришивали пуговицы,

а думали все о том же:

о свободе, о хлебе.

Спи, дитя, спи,

когда станешь большой,

будь как Роза…

Ее могила — темные воды канала,

в ее черепе мелкие твари сплели коралловые венки,

отчего она не мертвей нас с тобою…

Где люди восстают —

она воскресает:

ночи в пикетах,

Африка или Испания —

всюду подвиги шепчут ее имя:

поэты, рабочие, земледельцы,

вы подниметесь, как наводненье,

перенесете ее имя через водоразделы к Рейну

и вплетете в волны Красную Розу,

чтобы она запылала в печах Саара

и выжгла воду в том немецком канале,

где могила ее, и на водоразделах мира.

Спи, дитя, спи,

когда станешь большой,

будь как Роза…

Я мертв, я мертв, я мертв!

Они вырвали мое сердце в Стэнливиле.

Легкие мои отняли в Леопольдвиле.

Глаза мои вынули в рудниках Катанги.

Мой мозг на кусочки взорвали в Касаи.

У меня забрали мои реки, горы и джунгли,

От меня ничего не осталось, кроме праха.

Но из него поднимаетесь вы, мои братья,

Во всех концах света.

Я — скептик, который не очень-то верил в Луну,

Покуда записка любовная в несколько сот килограммов

Не шлепнулась в Море Спокойствия

В точно назначенный срок.

И теперь все на свете стихи

Должны быть написаны заново,

Ибо не ведал Джон Китс,

Что подвижна Луна, как ракета.

Верится мне, что и мы раздобудем такую же скоро

И нацелим ее в точку, где нет никого,

Даже того человека, что видел в часы полнолунья.

Пусть и наша ракета в нос поцелует Луну

И передаст ей от нас самый теплый привет межпланетный,

Груду военных ракет оставляя старому миру,

Миру, который погиб с рождением новой Луны,

Чья пуповина повита знаменем Социализма.

Стоило только начать последнее слово перед присяжными,

как изменилась суть дела: как же вы можете

вынести верное решение, господа, если преступление

уже в том, что мы предстаем перед судами.

Всех нас следует признать невиновными от рождения!

Понимаете, присяжные вынесут свой вердикт, а у меня

появятся новые аргументы, и мы, ни в чем

не убедив друг друга, помчимся по авиатрассам,

распевая поздравительные гимны.

Но не просите меня вытаскивать пулю, засаженную вам

в череп диктатором Трухильо, извлекать иглу,

загнанную вам в сердце нацистами, гасить костер,

зажженный Белыми Гражданами под черным

распятием, извлекать из ваших костей стронций-90.

Стоит только заняться такой благотворительностью, как

вновь льется кровь и мы становимся непростительно

сентиментальными, как если бы на наших

окаменевших запястьях были защелкнуты

наручники, а мы улыбались бы антропологам,

нашедшим нас в древних пещерах на кучах отбросов

вечности, оставшихся навек в нашей памяти.

О нет, мы не впадем в отчаянье… Оно прошло, когда над

землей заклубился гриб. И Пентагон сказал Богу

с солдатской прямотой «да будут облака!», и мы

усердно начали воспевать Мир!

Боюсь, что мы выбираем между сумасшествием и

самоубийством.

Исторически выбор вот в чем: быть услышанным или не

быть, утешиться в море молчания или звать

и кричать…

Верьте в солнечный свет (конечно, если вам хватает

пособия по безработице), и, поджариваясь, как

свиные шкварки, вы будете улыбаться по утрам до

конца своих дней…

Ведь ваши глаза пытаются заглянуть в будущее и мы

знаем, что впереди иные люди с иными песнями.