Поэзия США

Путешествия наши, верно, и были такими:

Серьезными, глубоко впечатляющими.

Семь чудес света всемирно засмотрены и устали от

поклоненья.

Но осталось еще бесконечное множество видов —

Тоже, правда, безмолвных, печальных,

Но зато не слишком известных: араб на корточках

Или группа арабов, как будто замысливших

Что-то во вред христианской нашей империи,

Тогда как один, поодаль, смуглой рукой указует

На усыпальницу, или надгробие, или просто раскоп.

Пальмы, отягченные финиками,

Дворик, вымощенный узорно, пустынный колодец —

Сухой, словно схема; кирпичные акведуки, огромные

И достоверные… Фигуры людей, что далеко забрели

В теологию или историю с верблюдом или верным конем.

Всюду безмолвие жеста, и всегда — в глубине пейзажа

Крапинки птиц на невидимых нитях небесных… Или дым…

Он струится торжественно ввысь тоже по воле невидимых нитей.

Пейзажи бывают на целый лист… Нередко страница

Объединяет несколько видов одновременно — в витиеватых

Прямоугольниках или кругах на заштрихованном сером фоне…

Порой можно высмотреть мрачный тимпан

В лабиринтах заглавной буквы. —

Если вглядеться попристальней, все его очертанья

проступят.

Взгляд, утомленный обилием видов, движется дальше

По строкам, рожденным резцом гравера…

И наплывает строка за строкой — рябью на светлом песке,

Повествуя о бурях и провидении божьем,

И, преломляясь в прибое, пенисто-голубом,

Вспыхивает нестерпимо…

Когда наш корабль причалил к острову Святого Иоанна,

Мы услыхали милое сердцу мирное блеянье коз

и разглядели,

Как рыжеватые козы взбирались по скалам

В сырой от морского тумана траве, средь горных

нарциссов…

Возле собора Святого Петра было ветрено,

А солнце сводило с ума.

Учащиеся колледжа, в черном, как муравьи,

целенаправленно-быстро

Пересекали крест-накрест огромную площадь…

В Мексике, в голубой галерее, лежал мертвец,

Кратеры мертвых вулканов сверкали,

Словно пасхальные лилии,

А механическая пианола продолжала наигрывать

«Ау, Jalisco».

У Волубилиса качались прекрасные маки… Они проросли

Сквозь мозаику… Старый и толстый гид строил нам

глазки.

В гавани порта Дингл сгущался вечер, медлительно-золотой…

Из воды выступали останки замшелых, сочащихся морем

судов.

Нам разливала чай англичанка,

Она и поведала нам, что герцогиня беременна.

А в публичных домах Марракеша юные проститутки

Свиного рынка — с чайным подносом на голове —

Демонстрировали танец живота и, голые, хохоча,

Кидались ко всем на колени,

Выпрашивая сигареты…

Здесь я увидела то,

Что меня испугало больше всего:

Гробницу святого… По виду не слишком священную,

Под каменной аркой, рядом с другими,

Открытую всем ветрам из розово-дымной пустыни…

Мрамор ее, изъеденный временем, однако еще украшенный

сплошь

Резною вязью пророчеств, давно пожелтел,

Как зубы домашних животных, истлевших в земле.

Гробница была наполнена прахом дорог,

Но не прахом языческого пророка, который когда-то

покоился здесь.

Марокканец в нарядном бурнусе выглядел позабавленным.

Все описанья пестрели союзом «и», «и», «и»…

…Откройте книгу (пыльца золотого обреза пачкает

пальцы),

Откройте тяжелую книгу…

Как получилось, что мы не сумели увидеть

Ранних веков Рождество, а были когда-то так близко

к нему…

…Тьма распахнута. С утренним светом врывается стая

грачей…

И неподвижное пламя — бесцветное, неискрящееся,

Чистое, ровное пламя соломы…

И, убаюканное тишиной, милое детство в кругу семьи…

Но мы отводили, мы все отводили наш младенческий взор

поскорей.

И в этом году мы дождались поры,

Когда в темноте, по ночам

В небе таинственно теплятся, хрупко мерцая, шары,

Они проплывают, сродни разноцветным огням,

В дальние горы, к святому,

Которого в наших краях все еще почитают.

Их легкая плоть из бумаги фарфорово вспыхивает

по временам.

Так наши сердца — озаряются и угасают.

Порой их колеблемый сумраком свет

Можно принять за свеченье

Подцвеченных звезд и планет — Венеры

И Марса, к примеру,

Или прозрачно-зеленой звезды на ветру.

Вспыхнув, шары замирают, снова колышутся, кружат

окрест,

Реют безветренной ночью в зоне созвездия Южный Крест,

Словно среди перепонок бумажного змея.

Они уплывают все дальше и дальше от нас,

Безоглядно, торжественно, каждый раз даруя прощенье.

Подчас их относит с вершины холодным теченьем…

Их возвращенье опасно…

Прошлой ночью еще один огромный светящийся шар

Разбился о скалы, прямо за нашей террасой,

Словно яйцо, начиненное дымом и пламенем.

Пламя металось по склону… И мы разглядели

Пару испуганных сов… Их черно-белые крылья,

Огненно-розовые изнутри,

Казалось, клубились и тлели…

С пронзительным криком они пропали в ущелье.

Древние гнезда сов, должно быть, сгорели.

Вскоре сверкающий армадилл пробежал торопливо,

Как будто по сцене, глядя в землю и пряча хвост,

Один-Одинешенек и в розовых блестках.

Следом выскочил из темноты крольчонок —

Лопоухий на удивленье,

Неуловимо-пушистая горсточка пепла,

В бусинках глаз огней отраженье, —

Слишком прелестная и фантастическая мимикрия…

Вспышки пламени, паника, крики лесные…

Армадилл как бронированный хрупкий кулак,

Неосознанно сжатый навстречу звездной стихии.