Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

По склонам душистым одна я бродила,

Когда Ярро одет был в июльский покров,

Но журчанье ключа лишь тоску наводило

У брошенных гнезд, у холодных домов.

Я в утро, я в высь голубую глядела, —

Ни облачка дыму не виделось в ней,

Что в лазури бы плыло, и домик пригрело,

И над купой висело садовых ветвей.

Поняла я тогда: брошен двор постоялый, —

Там не было слышно движенья людей…

Пел петух, но будить ему некого стало;

Дикий ворон хрипел на скамье у дверей.

Молчанье пугало, безлюдье пугало!

Ни песни резвушки, пасущей козлят,

Ни ярких венков на кудрях не встречала.

Ни бегущих вприпрыжку учиться ребят.

Прошла мимо школы; явись-ка чужие, —

Румяными лицами окна цветут;

Не слышны жужжания звуки живые.

Словно в черном дыму пчелы в улье замрут.

И пруд обошла я, где девушки рано

Полоскали одежды, — веселый народ;

Только таяла пена в молчаньи, так странно,

Звонкий смех не глушил лепетания вод.

Я вошла в городок, утомясь от скитаний;

Бывало, там — скрипка, кларнет, барабан;

Час, любезный труду, тишь вечерних сияний, —

Но на травке, где крест, не видать горожан.

На лужок желтоцветный, на скудные нивы

Забытые овцы вернулись с долин;

Дикий голубь один стонал, сиротливый,

А касатка — далёко, где жив селянин.

О, Денгольм родной! В наше время, бывало,

Как сердце мечтало в воскресную ночь!

И самых усталых любовь пробуждала,

Печаль шла плясать, хоть смеяться невмочь.

Я плакала грустно, а в лунном сияньи

Колокольня вздымалась, безмолвна, бела;

Застыл круг часов на свету, в обаяньи,

И недвижная стрелка вперед не звала.

Шла медленно ночь: тихий плач и томленье…

Очнулась — и рада природа росе;

Над Шотландией кроткой спало воскресенье

И небо спускалось на землю в красе.

Веселое утро, — что ж звон колокольный?

Где синяя шляпа и клетчатый плед?

Храм заперт, не слышен напев богомольный,

Голосов и псалмов умилительных нет.

Гляжу на пустынное смерти жилище:

Пичужка молчит; ни травы, ни цветов.

Лишь год, как зеленое было кладбище, —

Пятьдесят наросло свежих бурых холмов.

Пуста колыбель и постель не измята:

Младенец у груди родимой потух;

Ребенок, играя, пал на руки брата,

И лежит на лугу старый мертвый пастух.

О, страшно весенней желанной порою

Поджидать щебетанья в лесах и лугах, —

А дрозд с коноплянкой под мертвой листвою,

Ни песни, ни звука в зеленых ветвях.

Страшней, как земля благодарно готова

Смеяться за то, что ей небом дано —

И слушать; ни слова людского, родного…

И светлой порою на сердце темно.