Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

На улице, в Париже славной,

Стоит известный ресторан;

Зовется улица издавна

Поднесь Rue Neuve des Petits Champs[56]

Хоть заведенье небогато,

Готовят в нем деликатес —

Там часто я бывал когда-то

И ел отменный буйабес.

Прекраснейшее это блюдо,

Я в том присягу дать готов:

В одной кастрюле — ну и чудо! —

Найдете рыбу всех сортов,

Обилье перца, лука, мидий,—

Тут Гринич сам теряет вес! —

Все это в самом лучшем виде

И составляет буйабес.

Да, в нем венец чревоугодий!

Пора философам давно,

Любя прекрасное в природе,

Ценить и яства и вино.

Какой монах найдет несносным

Меню предписанных трапез,

Когда по дням исконно постным

Вкушать бы мог он буйабес?

Не изменилась обстановка:

Все та же вывеска, фонарь,

И улыбается торговка,

Вскрывая устрицы, как встарь.

А что Терре? Он ухмылялся,

Гримасничал, как юркий бес,

И, подлетев к столу, справлялся,

Гостям по вкусу ль буйабес.

Мы входим. Тот же зал пред нами.

«А как мосье Терре, гарсон?»

Он говорит, пожав плечами:

«Давным-давно скончался он».

«Так кончились его печали —

Да внидет в царствие небес…»

«А что б вы кушать пожелали?»

«А все ли варят буйабес?»

«Mais oui, monsieur! — Он скор с ответом.—

Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?[57]»

«Что лучше?» — «Помогу советом:

С печатью желтой шамбертен».

…Да, жаль Терре! Он распростился

С отрадой вскормленных телес,

Когда навеки вас лишился,

Бургундское да буйабес.

В углу стоит мой стол любимый,

Не занят, будто на заказ;

Года прошли невозвратимо,

И снова я за ним сейчас:

Под этой крышей, cari luoghi[58],

Я был повеса из повес,—

Теперь, ворчун, седой и строгий,

Сижу и жду я буйабес.

Где сотрапезники, что были

Всех ближе в пору дней былых?

Гарсон! Налейте из бутыли —

До дна хочу я пить за них!

Со мной их голоса и лица,

И мир исчезнувший воскрес —

Вся банда вкруг стола толпится,

Спеша отведать буйабес.

Удачно очень Джек женился,

Смеется, как и прежде, Том,

Огастес-хват остепенился,

А Джеймс во мраке гробовом…

Немало пронеслось над светом

Событий, бедствий и чудес,

С тех пор как здесь, друзья, кларетом

Мы запивали буйабес.

Как не поддаться мне кручине,

Припомнив ход былых годин,

Когда я сиживал, как ныне,

Вот здесь, в углу, — но не один?

Передо мною облик милый:

Улыбкой, речью в дни забот

Не раз она меня бодрила…

Теперь никто со мной не пьет.

Я пью один, веленьем рока…

Стихов довольно! Пью до дна

За вас, ушедшие далеко

Пленительные времена!

Так, не печалясь и на тризне,

За все, в чем видел интерес,

Останусь благодарен жизни…

Несут кипящий буйабес!

Как древле говорил Пророк?

Он пригвоздил сравненьем сжатым

Земную жизнь: весь наш мирок

Есть ванитас, мол, ванитатум.

Чтец позлащенной книги сей!

Скажи, склонясь к ее странице:

Кто из мужей в исторьи всей

С Провидцем мудростью сравнится?

Как этот том разноязык!

Бритт, немец, росс, француз, испанец.

Уроков на десяток книг

Скрывает этой книги глянец.

Сколь дивных здесь историй есть,

Каких не сыщешь и в романах;

Сколь притч про славу и про честь,

И сколь метаморфоз престранных!

Здесь есть герои и рабы,

Слепая прихоть провиденья,

Здесь стойкость пред лицом судьбы,

Примеры взлета и паденья.

Как эта летопись чудна!

В ней трон разбитый и держава,

Казнь, без вины присуждена,

Награда, взятая без права.

Кто был во тьме, тот вышел в свет,

Кто был вверху, узнал крушенье —

Смешная суета сует!

Трагическое копошенье!

Сюда рука моя внесла

Автограф, потеснив надменно

Фирман турецкого посла

И шутку доброго Жанена.

Пустая суета сует!

О, как капризен Рок вельможный;

Как часто в мудрых силы нет,

И как великие ничтожны!

Но, сэр Пророк, в конце концов

Что толку в затхлой сей морали?

Громишь царей и мудрецов,

А мы давно уж заскучали.

Не обновить ли древний том,

О муж угрюмый и упрямый?

Но лист читая за листом,

Я вижу текст все тот же самый:

Я вижу: Доблесть обошли,

А Глупость царствует, жирея;

Я вижу: Князь бредет в пыли,

А добрый конь несет лакея.

Усталый царь Екклезиаст

Составил поученья эти,

Язвителен и языкаст,

Тому десятка три столетий, —

Но злободневность их живет,

И жизнь на их полях лукаво

Ведет свой ежедневный свод

Греха и Краха, Зла и Славы.

Внемли! Пророк нас не забыл,

Он проповедует и ноне

В Петровой церкви на Корнхилл,

Как в оны годы на Ермоне,

Чтоб слышали и я, и ты,

Читатель добрый, непрестанно

Глас, прогремевший с высоты

Горы под кедрами Ливана.

У Брейдской башни, средь всех невзрачных

Один завидный мне мил ЦВИТОК, —

Есть в замке Брейди красотка леди,

(Но как люблю я — вам невдомек);

Ей имя Нора. Богиня Флора

Дарит ей розу, любви залог.

И молвит Флора: «О леди Нора,

У Брейдской башни ЦВИТОЧКОВ тьма, —

Семь дев я знаю, но ты, восьмая,

Мужчин в округе свела с ума,

Ирландский остров, на зависть сестрам,

Твою ВЗЛИЛЕЯЛ красу весьма!

Сравню ль с ЦВИТОЧКОМ? Столь алым щечкам,

Должно быть, роза ссудила свой

Румянец нежный и безмятежный, —

А взор — фиалки синей с ЛЕХВОЙ!

И нету спора, что эта Нора

Затмит ЛИЛЕЮ красой живой!

«Пойдем-ка, Нора, — взывает Флора, —

Туда, где бедный грустит юнец,

То некий местный поэт безвестный,

Но вам известный младой певец;

То Редмонд Барри, с ним, юным в паре,

Пойти б вам стоило под ВИНЕЦ!»

Был влюблен в Шарлотту Вертер…

Таково любви начало:

Он увидел, как Шарлотта

Хлеб ломтями нарезала.

Вертер был моральный малый,

Был у Лотты благоверный;

Честный Вертер не лелеял

Ни единой мысли скверной.

Как страдал бедняга Вертер!

Он в любви не знал предела,

Но найти Шарлотта выход

Из дилеммы не сумела.

Наконец, свинцовой пулей

Он прервал свои невзгоды…

А Шарлотта продолжала

Чинно делать бутерброды.

Кому-то мил церковный звон,

К заутрене манящий,

А мне куда приятней он,

Обедать нам велящий.

Когда я вижу каплуна,

Окорочок в приправе

И чару доброго вина,

Я восклицаю «аве»!

Молельня мне — скамья в пивной,

Где весело сидится,

Улыбка девки озорной —

Эдемская зарница.

Я подливаю ей пивко,

Мечтая о забаве,

И бормочу в ее ушко

Восторженное «аве»!

Я верю: Бог не слишком строг,

А небо терпеливо,

И не грешны его сыны,

Что так жизнелюбивы.

Нас обратит в эфир и свет

В раю святое пламя,

Но пусть напитки прежних лет

И там пребудут с нами!