Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

Печаль-губительница, прочь!

Ужасный призрак, Тьмой бездонной

В стигийской пропасти от Цербера рожденный,

Там, где лишь стон теней глухую будит ночь,

Ступай в пустыни Киммерии,

Где крылья мрак простер над сумрачной страной,

Где ворон каркает ночной,

Где все мертво, лишь гор сухие скаты

От терниев, как ты, косматы, —

Уйти туда, во льды, в снега немые!

Ты ж, Эвфрозина, ты в мой дом

Сойди прекрасным божеством

И в сердце радость лей без меры.

Сестра двух граций, дочь Венеры,

Которую застиг врасплох

Венчанный хмелем пьяный бог,

Иль ветер (по словам поэта)

Весной, в туманный час рассвета,

Когда Аврора с высоты

Сошла на луг сбирать цветы,

Там, среди роз и незабудок,

Девичий усыпил рассудок

И стал отцом тебе, чей нрав,

Как ветер, легок и лукав.

Приди, о нимфа! С громким смехом

Влеки веселье вслед потехам, —

И танцев шум, и вихрь проказ,

И спор, и сговор быстрых глаз,

И песнь, и шутки и остроты —

Врагов морщинистой заботы,

И все, что в ямочках таит

Близ губ соперница Харит.

Стопой воздушной, будто в пляске,

Приди, полна разгульной ласки,

И в наш разгульный юных хор

Введи Свободу — нимфу гор.

Когда ж вам почести воздам я,

Прими певца под ваше знамя,

Дай мне прожить остаток дней

Средь вольных нег с тобой и с ней, —

Следить, как жаворонок вьется,

Как тьмы ночной завеса рвется,

И он, приветствуя восход,

С дозорной вышки песнь поет;

Как в тусклом блеске перламутра,

Печали враг, восходит утро

И мне сквозь плющ и виноград

В окно кидает первый взгляд,

А уж петух, вдогонку ночи

Прокукарекав что есть мочи,

Ведет кудахтающих дам

К желтеющим вдали скирдам

И медлит, важно ставя ногу, —

Блуждать, прислушиваясь к рогу

И к лаю отдаленных псов

Во мгле разбуженных лесов,

Или брести по мшистым склонам,

Стеною вязов затененным,

Туда, к восточной стороне,

Где небосвод уже в огне

И, под лучами солнца тая,

Редеет легких тучек стая.

А в поле пахарь уж свистит

И плугом землю бороздит,

Косарь уж косу точит бодро,

В село несет доярка ведра,

Пастух на тонкий звук рожка

Коров выводит из леска.

Как на ладони вся округа:

Лиловость рощи, зелень луга

Да белизна овечьих стад —

Все очаровывает взгляд.

Ты видишь гор наги кручи,

Где в складках отдыхают тучи,

Уют ручьев, реки простор,

Покосов блекнущий ковер,

И башни на холмах лесистых,

Да замок средь аллей тенистых,

Где бродит дева-красота,

Соседа юного мечта…

Дымит под старым темным кленом

Очаг в домишке трехоконном,

И, кухни запахом пленен,

Торопит Тирзу Коридон.

Обед, хотя простой, но вкусный,

Филида им рукой искусной

Сварила и, прибрав весь дом,

Снопы вязать ушла потом,

Как шла косить в исходе мая,

За Фестилидой поспевая.

Но вот и отдыху черед,

Воскресный колокол зовет

К иным отрадам миротворным.

Уже с утра в селенье горном

Трехструнка, лихо зазвенев,

Скликает юношей и дев

Плясать и петь в лесок дубовый.

И стар и млад играть готовы

И тешить праздничную лень,

Покуда длится летний день.

Но вот огни зажглись в деревне.

Пора потолковать в харчевне.

Вчера у кузнеца весь хлеб

И сливки съела фея Мэб,

Тот черта разглядел в бучиле,

Ту тискали, щипали, били.

А тот видал, как домовой,

Оброк сдавая годовой,

Пудовый цеп спроворил где-то,

Промолотил всю ночь до света,

Набил зерном полста мешков,

Как десять дюжих батраков,

Опорожнил, мохнач, бутылку,

Решив поспать, залез в сушилку,

Вскочил, заслышав петухов,

Собрал свой харч — и был таков.

Но полночь. Кружки опустели.

Зовут рассказчиков постели.

А мы с тобою — в мир другой,

К отрадам жизни городской,

Где присмиревшие бароны

Теперь к турнирам мирным склонны

В кругу прекрасных дам, чей взор

Сулит им славу иль позор.

Когда умы в пылу сраженья

Ждут, как мечи, ее решенья.

Сюда в одежде древних дней

Приходит часто Гименей

С пирами, с факелами, в пляске,

Ведя языческие маски,

Как в роще майской над ручьем

Мечтает юный бард о нем.

Тут сходит к нам с подмостков бурных

Ученый Джонсон на котурнах.

Воображенью дав полет,

Шекспир лесную песнь поет.

Назло бытийственным досадам

Пьяни мой дух, лидийским ладом

Беспечно-буйных строф своих,

И пусть широкий, плавный стих,

В самом спокойствии мятежный,

Своею точностью небрежной

Сближая дерзость и расчет,

Путем извилистым течет,

Твоих, Гармония святая,

Волшебных уз не разрывая.

Верь, сам Орфей, когда бы он

Сквозь элизийский томный сон

Услышал вдруг такие звуки,

Проснулся бы для новой муки,

Как прежде, в Орк сойти готов,

Чтоб волшебством бессмертных строф

Склонить подземного владыку

Вернуть под солнце Эвридику.

За эти блага бытия,

О Радость, твой до гроба я!

О лживые утехи, прочь!

Отродья глупости безмужней,

Нелепый выводок! Что может быть ненужней,

Чем вы, бессильные сознанию помочь!

Пустыми душами владея,

Навейте им своей бессмысленной игрой

Фантазий разноцветный рой;

Пылинки в солнечном луче, — живите

Неверными пажами в свите

Капризного бездельника Морфея!

Тебе, кого священней нет,

Прекрасная Печаль, привет!

Твой лик сияет горним светом,

Но людям не узнать об этом:

Узревши твой исконный лик,

Они б ослепли в тот же миг,

О потому златым и черным

Он явлен их очам покорным;

Ты благородна и смугла —

Мемнону быть сестрой могла,

И красотой с тобой сравнится

Лишь Эфиопская царица,

Что рассердила нереид —

О чем преданье говорит;

Но нет, намного выше место

Твое: божественная Веста

Тебя Сатурну родила

(Хоть дочерью его была:

Никто во времена Сатурна

Не полагал, что это дурно);

Он много раз ее встречал

На узких тропках между скал

Просторной Иды, в чаще леса —

И не было еще Зевеса.

Приди, монашенка Печаль,

Со взором, устремленным вдаль,

Благоговейным, чистым, скромным;

Средь слуг послушных, в платье темном;

Одела кипрская парча

Твои прекрасные плеча.

Приди, как прежде — тихой, кроткой,

Непоспешающей походкой;

Святою страстью полный взор

В небесный устремив простор;

Глаза твои — застывший пламень,

Ты, мнится, обратилась в камень, —

Но вот, очнувшись от мечты,

К земле глаза опустишь ты;

Приди, прекрасная подруга

Уединенного Досуга,

Пускай ко мне войдут с тобой

И Тишь, и сладостный Покой,

И скромный Пост приходит следом:

Земной порок ему неведом,

Но он любуется порой

Камен божественной игрой,

Питается бессмертной пищей,

Хотя по виду — жалкий нищий;

Чредой пришли они — и вот

Свой изумительный полет

Стремит в немыслимом сиянье

Божественное Созерцанье —

Золотокрылый херувим;

Грядет молчание за ним, —

Лишь где-то средь ветвей запела

Пленительная Филомела,

И замедляет бег луна

Над дубом, где поет она

Всех птиц нежней и музыкальней,

Всех сладостнее, всех печальней!

О Филомела, в забытьи

Я песни слушаю твои, —

Умолкнешь ты, моя подруга, —

Вдоль гладко скошенного луга

Гулять пойду, бродить в лесах,

Смотреть на месяц в небесах,

Что, как неведомый прохожий,

Среди небесных бездорожий,

Склоняя голову слегка,

Кивает мне сквозь облака.

Порою с колокольни дальной

Звучит вечерний звон печально:

Внимаю, как над гладью вод

С протяжным гулом он плывет;

А в ночь суровой непогоды

Легко забуду все невзгоды,

Следя, как тлеет камелек —

И от меня весь мир далек, —

Со мной, в особняке старинном,

Сверчок, поющий за камином,

Да слышно — в сумраке ночном

Бормочет сторож за окном.

Иль, позабыв уют домашний,

С вершины одинокой башни

Следить созвездья в вышине;

С Гермесом быть наедине;

Внимать учению Платона

И размышлять уединенно:

Где он теперь, в каких мирах

Живет, земной покинув прах?

Иль — думать о незримых силах,

О Духах — тайных, легкокрылых, —

Что над стихиями царят

И мир собой животворят.

Пусть о сраженьях справедливых,

О Трое, о Прекрасных Фивах

Трагедия ведет рассказ,

Ко мне сойдя в урочный час,

Иль познакомит с действом новым,

Достойным зваться этим словом.

О стань, Печаль, моей судьбой,

Мусея приведи с собой

Иль в жизни вызови Орфея, —

И он, любовью пламенея,

Так чисто, сладостно споет,

Что сам Плутон слезу прольет.

Иль призови того, кто рано

Умолк, о жизни Камбускана

Повествованье оборвав:

О том, как медный конь стремглав

Летел, о Триамонде славном,

Что победил в бою неравном

И удостоился любви, —

Великих бардов прозови,

Что пели в царственных напевах

О рыцарях, о чистых девах,

О чудодейственной траве,

О волшебстве, о колдовстве..

По счастью, ночь уйдет не скоро —

Пока на смену ей Аврора

На побледневший небосвод

В простой одежде не придет,

Накинув тучи покрывало —

Как будто в поисках Кефала;

Нисходит утренняя тишь,

Лишь падает с высоких крыш,

Сухие капли задевая,

За каплей капля дождевая.

От солнца, от его огня,

Богиня, уведи меня

Туда, где меж дерев — поляна,

Приют могучего Сильвана,

Что всей природе господин;

В страну непуганых ундин,

Где человек не трогал грубо

Секирой ни сосны, ни дуба.

Там, в темной чаще, у ручья,

На время зноя скроюсь я

От ослепительного Ока,

Внимая, как жужжит высоко

Трудолюбивая пчела;

И плеск воды, и полумгла

Своей волшебной, нежной силой

Ко мне приманят влажнокрылый

Спокойный Сон, и пусть во сне,

Легко ложась на вежды мне,

Спустится Греза, как живая,

Меня крылами овевая.

Проснусь — кругом все тот же лес,

Но льется музыка с небес,

Ниспосланная серафимом

Иль неким Гением незримым.

И пусть не утомлюсь вовек

Бродить в стенах библиотек,

Подолгу не спуская взора

С колонн старинного собора,

Любуясь, как лучи, дрожа,

Играют в стеклах витража;

И глас могучего органа

Пускай рокочет неустанно,

Вливая в кровь мою экстаз, —

И свет Небес коснется глаз

Моих, сверкая горней славой

В час литургии величавой.

И в старости, в далеком дне,

Жилищем келья станет мне,

Одеждой станет власяница,

И зренье духа прояснится,

И я слова произнесу

О зелени, что пьет росу,

О звездах — и в уединенье

Впаду в пророческое рвенье.

Дай мне забвенье, дай покой —

И я, Печаль, навеки твой!

Вот ясная звезда, что день нам возвещает,

Зажглася в небесах, и светлый май за ней

Идет, и буквицу, и кашку рассыпает

Он щедрою рукой по зелени полей.

Веселый, ясный Май, ты возвращаешь нам

Любви, и юности, и счастья наслажденье,

Зеленую одежду ты даришь лугам,

Леса и рощицы — твое благословенье!

Приветствуем тебя мы песней в ранний час:

Привет тебе, привет! Подольше будь у нас!

Достойно ли Шекспира поклоненье,

Коль целый ряд грядущих поколений

Воздвигнет пирамиду, чей гранит

Свою вершину к звездам устремит?

Для памяти великого поэта

Лишь суета, ничтожество все это.

В восторге, в удивленье нашем сам

Ты памятник воздвиг назло векам.

С твоей свободной песнью что сравнится?

А в наши дни искусству только мнится

Свободным быть. Из драгоценных книг

Твой дух глубоко в сердце нам проник.

Твоих дельфийских строк очарованье

Из нас творит немые изваянья.

Вот честь достойней царского венца!

Вот слава, что не ведает конца!

Среди ветвей цветущих соловей,

В лесу, притихшем на закате дня,

Надеждой новой осыпай меня,

Коль Май благоволит — пой, щёлкай, бей,

Вот око дня — закрой его скорей,

Кукушки раньше спой, ко мне склоня

Мою любовь. Когда бы Зевс — не я —

Соединил смысл песенных затей

И этот пыл … Спой прежде, чем она

Мне час несчастный предречёт сейчас.

Не раз ведь ненависть её, сполна,

И по твоей вине, лилась на нас.

Любовь ли, Муза будь тебе верна, —

Обеих их я выполню приказ.

Как быстро Время, ловкий юнокрад,

На крыльях двадцать три уносит года!

Но мчатся дни — а всё скудна природа

Весны моей, что медлит невпопад.

И — внешне юн — себя на мрачный лад

Настраиваю — не к лицу ль невзгода,

Коль внутренняя зрелость и порода

Не так в чести, как мужественный взгляд?

Но — больше, меньше ль мужества, но — скор

Иль робок шаг мой к зрелости, измерен

Он в соответствии с судьбою строго,

Высокой или нет, но я уверен,

Что Провиденье с Временем сей спор

Решат: урок мой пред очами Бога.

Кто б ни был ты, в броне иль на коне,

Полковник, капитан, чье дело — честь,

Не позволяй же гнев на мне отвесть

Солдатам, озверевшим на войне,

Но защити сей хрупкий дом, зане

Поступок благородный превознесть

И славою покрыть, минуя лесть,

Поэт бы смог, где солнце б только не

Взошло. Не оскверняй жилища Муз:

Сам Александр дом защитил Пиндара,

Когда на Фивы лег отмщенья груз.

А тот, творец «Электры» грустной? — Кара

Таких минует. От жестоких уз

Афины спас, кто удостоен дара.

Мой Ферфакс, чьё прославленное имя

В Европе будит и восторг, и страх,

Так что в медвежьих струсили углах

Иные короли и иже с ними, —

Твой твёрдый дух ещё несокрушимей,

Хотя мятеж о многих головах

Растёт, и, Лигу попирая в прах,

Неверный Север, словно Змей, тугими

Крылами бьёт. И всё ж перед тобою

Сложнее цель, чем просто победить

(Война сумеет лишь войну родить),

Но правда с правом не равны разбою,

И Доблести там кровь напрасно лить,

Где за ценою не стоят любою.

Кромвéль, наш вождь, чрез тучи клеветы,

Чрез беды войн, несокрушимо, смело,

Стремясь к тому, что Божество велело,

Достиг ты славы, мира, правоты.

Сломив тирана, стяг ты чистоты

Воздвиг и совершил Господне дело,

И слава о тебе в Дунбаре прогремела;

Красны в Дарвене воды и густы.

Пал Ворчестер, но подвигов немало

Тебе свершить — победы мирных дней

Славнее битв. Наемники грозней

Душам готовят плен. Тебе пристало

Спасти свободу веры от оков;

Корысть — завет для этих злых волков.

Отмщенье, Боже, за святых тиранам,

За муки павших от савойских свор

За кровь хранивших правду с давних пор,

Когда у нас молились истуканам!

О, не забудь! Воздай слезам и ранам

Овец из стад Твоих! Склони Свой взор

На муки сброшенных с Альпийских гор

Детей и женщин. Стон к небесным странам

С вершин взвился, возникнув в глубине.

Усеял пепел, кровь их оросила

Италию, где царствует втройне

Проклятый деспот. Во сто крат их сила

Умножит верных. Слыша Божий зов,

Они уйдут от вавилонских ков.

Когда придет мне в мысль, что я лишен очей,

Едва к полупути приблизившись на свете,

Что дар, ниспосланный мне до кончины дней,

В бездействии, хоть на душе одно в предмете —

Служить Творцу, когда вдруг память прошлых лет

Мне раскрывает жизнь мою — я повторяю:

Трудиться ли тому, чьим вздорам свету нет?

Но дерзкий ропот свой мгновенно укрощаю.

В раскаянье живом я мыслю: «Нет, не мог

В творенье рук людских нуждаться вечный Бог!

Кто терпеливее несет ярмо на вые,

Тот и угоден Вышнему. Он Царь. Пред ним

От суши, от морей сонм слуг всегдашний зрим».

И я служу; я жду — настанут дни благие.

Взгляни, мои глаза, как будто чисты, ясны,

Ни пятнышка на них, но вот уж третий год

Я немощный слепец: под бременем работ

Потух мой светлый взор. Ни солнца ливень страстный,

Ни звезды, ни луна на синеве прекрасной

Не усладят очей; незрим и мой народ…

Но воли Господа, подателя невзгод,

Не оскорблю хулой безумной и напрасной.

Я слепотой горжусь: надорванный трудом,

Я зренье погубил, свободу защищая,

Я спавших разбудил, и, точно Божий гром,

Глагол мой прогремел, Европу потрясая.

Теперь я одинок, — но с совестью вдвоем,

Как с вожаком, пройду весь мир, не унывая.

Жена приснилась мне, была чиста, —

Что Алкестида, отнятая силой

Гераклом у Танатоса, — могилы

Разнявши мрак, бледна, слаба, свята,

От мук родильных чистой отнята,

Как ей Закон велит. И видеть милой

Черты я мог: она не говорила,

Хранила в святости свои уста,

Как чистый дух. Вся в белом, но вуаль

Скрыть не могла — что было добрым знаком —

Любовь, заботу, нежность и печаль,

Их не сыскать в лице любом и всяком,

Но ах! Шагнув ко мне — умчалась в даль,

И, днём проснувшись, вновь объят я мраком.