Без исхода

X

Надежда Алексеевна Колосова проснулась раньше обыкновенного и протирала заспанные глазки. Потом потянулась, вздохнула и задумалась. Ее нежное, красивое лицо, подернутое легким румянцем, глядело невесело, а большие, влажные, карие глаза словно говорили: «Ах, господа, какая тоска!» — и словно искали у вас мягкого слова участия. Темные, короткие, подвитые в локоны волосы падали на лицо, придавая ему почти детское выражение. Впрочем, Колосова была не первой молодости; несколько морщинок на лбу, темноватые круги под глазами и чуть заметная рыхлость лица — все это вместе заставляло ей дать не менее тридцати двух-трех лет… Тем не менее это была еще очень красивая женщина.

Большие темные ее глаза были необыкновенно выразительны и по временам глядели с такой страстью, на лице ее в это время играла такая кокетливая улыбка, а полные малиновые губы складывались так нежно, что старые люди решительно теряли голову, а молодые готовы были на всякие безумства. Надежда Алексеевна считалась первой грязнопольской красавицей. Стройная, высокая, хорошо сложенная, она решительно возбуждала восторг, когда, грациозно кланяясь по сторонам с приветливой улыбкой, она, роскошно одетая, залитая брильянтами (иногда взятыми напрокат), входила под руку с красивым мужем в залу грязнопольского собрания, вызывая шепот замечаний, что муж и жена совершеннейшая пара.

Надежда Алексеевна уныло обвела глазами спальню, уютно убранную красивой мебелью, цветами, статуэтками и прочими безделками, и капризно отвернулась к стене. Снова забродили ее глаза и остановились на большом, поразительно схожем портрете Александра Андреевича во весь рост. Надежда Алексеевна на мгновение остановилась на нем, и на лице ее мелькнуло выражение страха и отвращения.

— Да не могу же я… не могу! Боже! как все это гадко! — проговорила она, сдерживая рыдания, и бросилась лицом в подушки.

Через несколько минут она утирала заплаканные глаза и позвонила.

Вошла молодая, веселая горничная в чистеньком ситцевом платье, с бойкой улыбкой, задорно вздернутым носом и ямками на полных розовых щеках; она быстро подошла к постели и поклонилась барыне фамильярным поклоном барской фаворитки.

— Что, Даша, поздно?

— Десять часов, барыня.

— Десять? Как рано! Плохо мне сегодня спалось, Даша! — задумчиво проговорила Надежда Алексеевна. — Такая тоска!

— Вы бы меня позвонили, барыня. Я бы вас развеселила, — прочиликала скороговоркой Даша.

— Развеселила?! — Надежда Алексеевна горько улыбнулась. — Вряд ли, Даша!

— И, полноте, барыня. Чего вам грустить-то? Кажется, слава тебе господи: всего довольно, дом полная чаша…. жить тут только, как сыр в масле…

— Ты думаешь, в этом счастие, Даша?

И Надежда Алексеевна тихо покачала головой. «Я бедна была и знала счастливые минуты!» — подумала она и сказала:

— Давай-ка, Даша, одеваться!

Колосова лениво поднялась с постели и, свесивши ноги на медвежью шкуру, велела подать себе зеркало; она внимательно рассматривала свое лицо и, улыбаясь, спросила Дашу:

— Очень я постарела, Даша?

— Вы-то? Полноте, барыня, что вы!

— Нет, Даша, не лги, а говори правду. Ведь постарела?

— Ну вас, барыня! Если мне не верите, у других спросите! — заметила Даша и опустила глаза.

Барыня чуть-чуть покраснела, погрозила Даше пальцем и шепнула:

— Скоробрешка ты, Даша! Ты думаешь, другие правду скажут?..

— А то как же?

— И другие могут обманывать… все они…

Барыня не докончила и стала умываться.

— А ты, Даша, счастлива? — тихо спрашивала Надежда Алексеевна, плескаясь в воде.

— Какое наше счастье? — засмеялась Даша.

— Тебя любит? — еще тише полюбопытствовала барыня.

— Смел бы не любить! Разве я ему мужнина жена? — вспыхнула горничная.

— А разве все мужья жен не любят? — печально усмехнулась Колосова. — От этого-то ты и замуж не идешь?

— Берет он, берет, но только нашей сестре опасно это, бить начнет…

— А теперь не смеет? — смеялась барыня.

— Смей только. У самой руки есть! — хохотала Даша, вытягивая здоровую, толстую руку.

— И ты никогда не пойдешь замуж?

— А бог знает, барыня. Состареюсь, может и пойду; не все же по людям жить, захочется и своим домом жить.

— С разбором иди замуж, Даша. Это не шутка! — серьезно проговорила барыня. — Не шутка! — прибавила она через несколько времени.

Даша молча подавала юбки.

— А сына давно видела, Даша?

— В воскресенье!..

— Что, славный мальчишка?

— Ах, какой славный, барыня. И когда усмехнется, весь в черноволосого отца, такой же, подлец, ласковый, добрый, — говорила Даша, и на ее свежем добром лице при воспоминании о сыне засветилась такая чистая, хорошая радость, что Надежде Алексеевне вчуже завидно стало.

— Счастливица ты, Даша! А я… я…

И облако печали, пробежав по лицу ее, сморщило лоб, насупило брови и вызвало слезы.

Даша ничего не сказала в ответ. Она только едва заметно улыбнулась с добродушием няньки, слушающей ребенка, и подумала:

«Ну, тоже и наше счастие не бог знает какое! При счастье не отдала бы Митьку в чужие руки!»

Скоро Надежда Алексеевна была готова и, по замечанию Даши, одета «совсем превосходно». Посмотревшись в трюмо, Колосова горько усмехнулась и велела подавать кофе.

«Сегодня же скажу! Это невозможно, подло, гадко!» — роились одна за другой тяжелые мысли в красивой головке Надежды Алексеевны.

— А муж? — шептал ей чей-то голос.

«Но я его не люблю», — защищалась Надежда Алексеевна.

— А зачем же ты десять лет с ним прожила? — невольно являлся роковой вопрос.

«Я слабая женщина… я…»

— И других в это время любила же? — опять нашептывал в самое сердце неотвязный голос.

Несколько времени она сидела, закрыв глаза. Наконец порывисто встала и заходила по комнате. «Сегодня же все покончу!» Эта мысль придала ей бодрости и силы; в этот момент она была бы готова на такой подвиг: грудь ее тяжело дышала, глаза блистали, и энергия ярко светилась в ее глазах; она была хороша в эту минуту. Но минута прошла, шквал пронесся далее, и перед вами было снова слабое, хрупкое создание, в бессилии склонившее свою голову на стол.

Вошла Даша с серебряным подносом на руках и, озираясь, как мышонок, по сторонам, ловко сунула барыне записку.

— Приказали в собственные ручки отдать, — шепнула она, ласково улыбнувшись, и вышла из комнаты.

Надежда Алексеевна быстро разорвала конверт и стала читать письмо.

Выражение любви светилось на лице Колосовой во время чтения; она несколько раз перечитала письмо (для невлюбленного читателя письмо неинтересное), повторяя: «Какой же он добрый!..»

«Разве уехать! — мечтала она, и глаза ее метнули молнию. — Он подле… он любит… чего ж еще больше желать?..»

— А муж разве пустит?..

Надежда Алексеевна сжала руками голову и просидела так несколько времени в забытьи. Ее разбудил легкий стук в двери ее спальни и тихий, ровный голос: «Можно войти?»

Она вздрогнула от этого мягкого, знакомого голоса.

— Войдите! — сказала она, ловко спрятав записку.

Вошел Александр Андреевич; ласково поцеловав женину руку, он спросил, садясь подле:

— Что с тобой, Надя? На тебе лица нет!

И Колосов снова взял руку жены и стал гладить ее своей рукой. Жена быстро отдернула руку и сказала с некоторой торжественностью:

— Александр Андреевич! Я хочу с тобою серьезно поговорить; мне, право, тяжело вечно играть роль в нашей супружеской комедии…

— Роль? Комедии?.. — удивился Колосов. — Я решительно ничего не понимаю!

— Не лги, бога ради не лги: ты все очень хорошо понимаешь, и я должна…

— Понимаю, понимаю! — перебил Колосов. — Ты, милая Надя, все еще, несмотря на свои тридцать лет (ведь, кажется, тридцать?), хочешь лететь куда-то dahin[12], как хотела лет десять тому назад, помнишь? — улыбнулся Колосов.

— Я все помню… Что же дальше? — несколько театрально сложила руки Надежда Алексеевна, готовясь слушать мужа.

— Но тогда была остановка за boire и manger[13], а ты успокоилась.

Колосова сделала нетерпеливый жест головой.

— Не торопись, мой друг, сейчас доскажу. Тебя теперь, после научных бесед с молодыми людьми, мучает, вероятно, отсутствие серьезной цели в твоей жизни, — говорил Колосов тихо, ровно, ласково. — Дела, труда хочется… истинного дела, как говорит эта маленькая Крутовская со стрижеными волосами. Школы, что ли, под твоим наблюдением, где бы ты могла озарить нечесаные головы мужичонков светом разума? Эта игрушка — школа, хотел я сказать — будет, Надя, у тебя скоро, вот только в председатели меня выберут. Школ будет всяких много; какие хотите эксперименты над ними производите… То-то Крутовской будет праздник!

Жена слушала мужа, и с каждой новой его фразой сильнее отражалось на лице ее чувство отвращения. Она дала ему договорить и, усмехнувшись, ответила:

— К чему ты глумишься и над кем издеваешься? И с чего ты тут школы и Крутовскую приплел? Я вовсе не о том с тобой хотела говорить, и ты это знаешь.

Колосов морщился, слушая порывистую речь жены, и взглянул на часы; он давно знал, о чем хотела сказать ему жена, и, видя невозможность замять щекотливое объяснение (он вообще был враг всяких щекотливых объяснений), решился, хотя не без неприятного чувства, поскорее выдержать эту, как он называл, «игру в сантименты».

— Надя, к чему, друг, сердиться? Ну, не отгадал с одного раза, угадаю с другого. Ты, верно, хочешь сообщить мне, что Айканов за тобою ухаживает, — так ведь, мой друг?

— Айканов, — вспыхнула Надежда Алексеевна, — меня любит и…

— Или даже, — быстро перебил Колосов, — и любит… Что же, Надя? Я, по совести, одобряю такое помещение его привязанности; Айканов — молодой человек, милый и неглупый, и ваша дружба для меня не новость и совершенно понятна…

Колосова широко открыла на мужа глаза и не выронила ни слова.

— Чему ты так дивишься, Надя? Ей-богу, ваше сближение полезно со всех точек зрения: Айканов разовьется еще более, из акцизной службы сделает живое дело, отучится, знаешь ли, от своих несколько угловатых манер, — ведь влияние женщины, и по Миллю, кажется, так благотворно!.. Ну, а ты?.. Ты не скучаешь и проводишь время в приятных и, во всяком случае, назидательных беседах. Что, обедает Айканов сегодня? Ты бы позвала его, Надя, а то в последнее время его что-то давно не видать…

Надежда Алексеевна сидела молча, потупив голову.

— Чудачка ты, право, Надя, как я посмотрю! — продолжал ласково Колосов. — Умный и красивый молодой человек ее обожает, а она печалится! Это излишняя сентиментальность, мой друг. Угоди на вас, красивых женщин! — улыбнулся Александр Андреевич и взглянул на часы. — Ну, однако, Надя, мне пора ехать; полно, друг, не хандри, прими валерьяну…

И Колосов взялся за шляпу.

— Александр! Александр Андреевич! Не уходи, выслушай. Я тоже — слышишь ли? — я тоже люблю Айканова! — проговорила порывисто Надежда Алексеевна и прямо уставила на мужа глаза. — Понимаешь ты это и избежишь ли ответа?

Колосов не пошевельнул ни одним мускулом. Он, так же ласково улыбаясь, глядел на жену и мягко заметил:

— Так что ж из этого? Он милый молодой человек, и я его люблю.

— Знаешь ли, что ты говоришь? — вскрикнула Колосова.

— Ты, Надя, не маленькая, — продолжал тихо муж, — и знаешь, как себя держать, следовательно…

— Мне разрешается тайно иметь любовника? — с истерическим смехом перебила Колосова.

— …следовательно, моя жена сумеет вести себя так, чтобы в обществе на нее не указывали пальцами, — ласково и серьезно добавил Колосов, вставая. — Ну, до свидания, Надя; не плачь! Да пошли за Айкановым, ведь одной скучно! — повторил муж и быстро вышел.

«Экие смешные люди! Совсем жизни не понимают, — думал Колосов, садясь в коляску. — Непременно мелодраму разыгрывают, точно без нее нельзя наслаждаться жизнью! Ну, пой себе романсы вдвоем под кущей дерев, да только осторожно, прилично, ну и, конечно, чтобы детей не было…»

— Куда прикажете? — перебил эти мечты кучер.

— Пошел к князю Вяткину! — ответил Колосов, приветливо раскланиваясь в ответ на поклоны гостинодворских купцов и грязнопольских обывателей.

Надежда Алексеевна еще долго плакала, потом села за фортепьяно и кончила тем, что написала длинное письмо Айканову и звала его непременно прийти для важного разговора.