Без исхода

XXVII

Поклонников у Надежды Алексеевны было, разумеется, множество. Каждый раз, по окончании спектакля, около ее кареты стояла толпа молодых людей, каждый вечер ей кидались букеты, нередко подносились подарки. Не раз она получала и записки: одни — почтительно влюбленные, другие — прилично-развращенные, в которых предлагали ее «холить, как царицу», а взамен этого просили сердца или, говоря откровеннее, — тела. Надежда Алексеевна сначала плакала, разрывая эти записки, но потом привыкла, не рвала, а смеялась. Впрочем, не всегда можно было и смеяться! Раз ей чуть не пришлось покинуть сцену из-за преследований одного важного и влиятельного старика. Он ее, как актрису, потребовал к себе, и когда они остались вдвоем в кабинете, старик взял фамильярно молодую девушку за подбородок и сказал:

— Ну, моя миленькая, поцелуй меня!

Бедняга испугалась, увидев близко блестящие глаза старого развратника.

— Ну, позволь, позволь… верно, уж имеешь любовника? Кто этот счастливец, кто?

— Нет, граф, не имею. Что вам угодно, граф?

— Что мне угодно, моя милая? — прошептал старик, выставляя в сладкой улыбке ряд вставных зубов. — А вот подойди поближе, подойди, не бойся…

Наумова не двигалась с места, стоя шагах в пяти от сидевшего в кресле старика. Граф пристально посмотрел на молодую девушку, кряхтя поднялся с места и, приблизившись, протянул свои объятия.

Наумова отскочила назад, взялась за ручку двери и крикнула:

— Граф, я закричу! Я громко закричу, граф! Что вам угодно? зачем вы требовали меня?

— Ну, ну, — растерялся старик, — не надо, не надо. Я думал, что ты снизойдешь к старику, утешишь его… А ты?.. Ишь какая недотрога! Ступай, ступай! Мне такие не нравятся… Я звал тебя, чтобы поговорить с тобой о прибавке жалованья, а ты кричать собралась… Ступай, ступай!..

С радостью выбежала Наумова из этого кабинета, откуда нередко ниспадали милости на более сговорчивых артисток. Когда вечером в театре узнали, что Надю требовал старик, то все поздравляли ее:

— Сколько получила прибавки?.. сколько разовых?

— Нет, нет… я ничего не получила и ничего не просила!

— Лжешь… Зачем же тебя требовал граф? — ухмылялись товарки.

— Требовал, но я убежала от этого подлеца!..

— Глупая! — шептали артистки. — Теперь наплачешься!.. Ты, верно, испугалась?.. Чего, дурочка, боялась? Поцеловала бы только… он совсем старик, только охотник целоваться… Что за беда от этого?..

После памятной аудиенции Наумова стала реже играть. Граф как-то заметил, что Наумова плохо играет, и посоветовал не давать ей ролей; помощник его тоже нашел, что «Наумова дурно играет», но позволил себе заметить, что ее любит публика.

— Публика? Что вы мне публику тычете? — рассердился граф. — Тут надо сообразоваться со мной, а не с публикой.

Надежде Алексеевне пришлось бы плохо, если бы одно важное лицо, заехавшее как-то в театр, не спросило:

— Отчего я Наумовой не вижу?..

Благодаря этому случайному вопросу роли Наумовой были возвращены, хотя прибавки ей все-таки не дали.

Из числа многих поклонников Надежды Алексеевны особенно отличался ухаживанием Александр Андреевич Колосов, в то время блестящий молодой кавалерист, постоянно сидевший в первом ряду во время спектаклей, в которых участвовала молодая актриса. Ухаживанье его было долгое и деликатное; он каждый раз стоял у театрального подъезда, был чрезвычайно внимателен и ни разу не позволял себе ни одной оскорбительной любезности. Напротив: однажды, когда один из его товарищей сказал Надежде Алексеевне какую-то пошлость, Колосов немедленно вступился за девушку, и чуть было не произошла дуэль; так по крайней мере говорили в то время, и слухи эти, конечно, дошли и до Надежды Алексеевны. Дуэль, впрочем, не состоялась, так как оскорбивший девушку просил извинения. Надежда Алексеевна заметила своего рыцаря и изредка дарила его взглядами, от которых душа кавалериста уходила в пятки, и Колосов влюблялся все более и более. Но Александр Андреевич все еще не мог попасть в дом к Наумовым; даже на первую просьбу его приехать к Надежде Алексеевне с визитом ему отвечали отрицательно. Это, конечно, еще более подзадорило молодого человека, и он дал себе слово добиться позволения бывать у нее.

Месяца два спустя после первой просьбы, Колосов как-то встретил Надежду Алексеевну на улице; он подошел к ней и снова просил позволения бывать у нее.

— К чему? — усмехнулась Надежда Алексеевна.

— И вы еще спрашиваете, Надежда Алексеевна? Стыдно вам, — проговорил мягким, нежным голосом Александр Андреевич, робко взглядывая на девушку.

— Я знаю, вы ухаживаете за мной, мосье Колосов, но ведь за мной многие ухаживают! Что же из этого?

— Не говорите таким тоном… Я не ухаживаю, я…

— Вы все шутите!.. — перебила девушка.

Тогда Колосов заговорил о своей любви. Он говорил страстно, нежно, увлекательно. Он ничего не ждал, только просил одного: не отталкивать его.

Наумова слушала это признание молча, прикрыв длинными ресницами опущенные глаза, и, когда Колосов кончил, вскинула их на него и сказала:

— Верю, но я вас не люблю! Сделайте так, чтобы я вас полюбила, и тогда…

Она не докончила и, оставив Колосова на улице, скрылась в подъезде.

Прошел год. Молодая девушка стала больше обращать внимания на своего влюбленного рыцаря и, заметив его трогательное постоянство, пригласила его бывать у нее. Колосов стал каждый день ездить к Наумовой и держал себя там удивительно скромно: он очень робко говорил о своей привязанности, не требуя ответа, и просиживал вечера, рассказывая анекдоты и играя в дурачки с Лизаветой Петровной. Уходя, он просил позволения быть в следующий день; обыкновенно ему его давали, и он уходил веселый. Даже Лизавета Петровна, при всей своей недоверчивости, успела полюбить Колосова и нередко говаривала дочери:

— Кажется, добрый человек, Надя; на других не похож! Ты, Надя, счастливица! Выйдешь за богатого и хорошего человека замуж!

— Не в богатстве, мамаша, сила… любит ли он?..

— Полно вздор-то городить! Без богатства замужем не ахти какая малина! А что любит — разве не видишь? Видишь сама: ездит и на содержание не просит?.. Между ними это редкий человек…

Прошло еще несколько времени. В один из вечеров Александр Андреевич снова заговорил о любви и просил категорически ответа. Надежда Алексеевна грустно поглядела на Колосова и сказала:

— Что ж я вам отвечу?.. Нет, Александр Андреевич, не бывайте у нас, я вас не люблю…

Колосов осовел.

— Нечего, нечего… — прибавила она. — Не люблю и только, что делать?

Александр Андреевич совсем растерялся, и слезы показались на его темных глазах.

— Не бывайте лучше у нас. И вам тяжело будет, да и мне невесело… Не будете бывать, — забудете!.. Прощайте же, мой бедный рыцарь! — полушутливо, полусерьезно сказала Надежда Алексеевна и ушла в свою комнату, оставив Колосова одного.

Александр Андреевич уехал от Наумовой влюбленный более прежнего. Образ красивой девушки преследовал его везде и преследовал до того, что в голову Колосова забежала даже шальная мысль, в случае крайности, жениться, испробовав, конечно, прежде все средства, чтобы сделать из Наумовой любовницу… Молодой человек все же не мог забыть, что он записан в седьмой книге, а она дочь дворецкого. Уже Колосов, по-видимому, приближался к цели, бывал у Наумовой, понравился матери и ждал только какого-нибудь удобного случая вроде ужина с шампанским, как вдруг его просят не бывать!

В тот же день в ресторане Александр Андреевич встретил товарищей, которые за шампанским поздравляли его с победой над такой замечательной красавицей и спрашивали:

— Дорого дал? Сколько положил на ее имя? Где наймешь ей квартиру?

Колосова бесили эти расспросы. Он отвечал, что все эти слухи — сплетни, однако категорически не опровергал их и улыбался очень двусмысленно, и дал себе слово добиться Наумовой, хоть бы пришлось и жениться.

В то время Колосов был еще молод, богат и еще не изучил хорошо науки жизни; в то время он только проедал и пропивал свое состояние, прожигая жизнь; только впоследствии он сумел пожинать плоды с «посеянного», как несколько лет позже Колосов называл свое истраченное состояние.

«Она будет моей во что бы то ни стало!» — решил Колосов и продолжал бывать везде, где только мог встретить Надежду Алексеевну; насмешки приятелей еще более раздражали его, а равнодушие девушки доводило его до бешенства. Впрочем, он и тогда уже умел скрывать под маской любезного выражения свои чувства и на вопросы своих знакомых о Наумовой всегда отвечал с тактом.

Он знал, что девушки любят постоянство, и играл на этой струне. Колосов не ошибся. Замечая его везде, Надежда Алексеевна сочла его преследование за рыцарскую любовь и стала сама привязываться к нему. Она еще никого не любила, и первая любовь развилась полным, пышным цветом. Она полюбила полно, безотчетно, со страстью впервые любящей девушки.

В один весенний вечер Надежда Алексеевна, увидав Колосова в Летнем саду, сама подошла к Александру Андреевичу, увела его в боковую аллею и, крепко стиснув ему руку, сказала ему страстным, задушевным шепотом, так часто трогавшим зрителя в театре:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, мой милый!

«Наконец-то!» — подумал Колосов и готов был броситься сейчас же обнимать девушку, с покорным видом теперь стоявшую перед ним, если б они были одни; он сдержал бешеный порыв, и только самодовольная улыбка скользнула по его губам.

Скоро у Наумовой явился экипаж, хорошая квартира, дорогие платья, безделки, брильянты; ее, как райскую птичку, лелеяли в роскошно убранном гнездышке. Она ничего этого не хотела, но хотел этого Колосов, а слова его стали законом для любящей девушки. Каждый день приезжал Колосов и уже не спрашивал о любви; Надежда Алексеевна сама чаще спрашивала и горячими поцелуями прерывала его речи. О свадьбе Колосов еще ничего не говорил, но зато Лизавета Петровна зорко глядела за молодыми людьми и как-то раз прямо отрезала Колосову:

— Когда же ваша свадьба будет?

— Через месяц, добрейшая Лизавета Петровна, Надя будет моей женой перед людьми и богом! — отвечал несколько торжественно Колосов, хотя вопрос матери и покоробил его.

— То-то же! — воркнула Лизавета Петровна.

Не совсем легка была борьба для Колосова, и он думал: «Уж не отступиться ли?». Но страсть, жгучая страсть взяла свое, решив борьбу в пользу свадьбы. Он подал в отставку и стал уговаривать Надежду Алексеевну бросить театр.

— Зачем же, Саша? Я так люблю театр… Разве тебе стыдно, что твоя жена будет актрисой?!..

— Вовсе не потому, Надя; но ведь ты знаешь, что нам надо ехать в деревню… Надо поправить имение, похозяйничать; будем хозяйничать вместе…

— И никогда…

— А надоест тебе, мой друг, — перебил Колосов, — ты опять, коли захочешь, поступишь на сцену.

— И ты позволишь?..

— Еще бы, разве я могу тебе не позволить! — окончил Колосов, целуя невесту и думая про себя: «Никогда этого не будет! Моя жена не должна показываться всем на сцене!»

Через месяц молодые люди обвенчались и уехали в деревню. Лизавета Петровна осталась одна, и ей был обещан от Александра Андреевича небольшой пенсион.