Без исхода

XXVIII

Молодые провели целый год в деревне. Этот год прошел как сон для Надежды Алексеевны; ее лелеяли, ласкали и исполняли ее малейшие прихоти, ей ни о чем не давали подумать, потому что думали за нее. А состояние Колосова в это время уменьшалось и уменьшалось; по мере этого уменьшения Александр Андреевич все более и более хмурился и становился холодней к жене; ее наивности уже не так нравились ему, как бывало прежде; ее страстные ласки уже пресытили его, так что он уже начинал останавливать ее и нередко тихонько, отклоняя ее объятия, говорил:

— Какая ты экзальтированная, Надя… Довольно, довольно! Не все же нам целоваться с тобой!

Подобные замечания производили на молодую женщину действие ушата холодной воды. Сперва она горевала, потом стала вглядываться в мужа. Чем ближе она узнавала его, тем яснее видела, что муж хоть и любит ее, но как-то странно, как-то по-султански; кроме ласки и покровительственного тона отца к ребенку, она ничего не видала; серьезно он с ней никогда не говорил. Она пробовала открыть ему свой внутренний мир, он выслушал ее, как ребенка, скучавшего по игрушке. Она пробовала спорить с ним, он как-то шутя, мягко доказывал ей, что она ребенок и ничего не понимает… Она начинала плакать, он тихо вытирал ее слезы платком и говорил, что она после слез хорошенькая; она, бывало, начинала дуться, Колосов будто не замечал этого; а при капризах мягко выговаривал ей, что ему их слушать некогда. Незаметно для самой себя она понемногу попадала в бархатные лапки мужа и наконец вполне подчинилась его воле, хотя, по-видимому, она была вполне свободна; на деле Александр Андреевич делал с молодой женой все, что ему хотелось; он мягко, но основательно забрал ее в руки. Случалось, что муж во всем согласится с женой, а смотришь — Надежда Алексеевна делает так, как хочет Александр Андреевич… Все это делалось незаметно, без резкостей, без шума. Таким образом, эта система тонкой, улучшенной тирании окончательно опутала Надежду Алексеевну, и она, видя в Александре Андреевиче умного и характерного человека, мало-помалу даже стала его немного побаиваться.

Жизнь в деревне после жизни на сцене наскучила молодой женщине, и вот однажды она приступила к мужу с просьбой переехать в Петербург.

— Отчего же, Надя! Переедем, вот только дай немножко привести дела в порядок…

— И ты пустишь меня на сцену?

— Видишь ли что, Надя; я, конечно, не прочь, чтобы ты играла, но только, душа моя, это мне повредит… Ты ребенок и не понимаешь, как странно свет смотрит на общественное положение актрисы…

Долго еще говорил в этом роде Колосов и окончил вопросом:

— А ты разве захочешь стать на дороге мужу?..

Что оставалось делать Надежде Алексеевне?

— Ты не горюй, Надя, время не ушло… Я ведь не против сцены, но только подожди, голубушка!..

В ожидании прошел еще год. А дела Колосова все шли хуже и хуже; в деревне то и дело получались неприятные письма, в которых напоминали о долгах, и даже не раз приезжал становой с бумагами, не особенно веселыми. Кредиторы требовали уплат. Колосов-паж, Колосов — блестящий офицер слишком широко жил и шутя сорил деньгами, и вот теперь Колосов-помещик хотел во что бы то ни стало вернуть обратно свои деньги. Жить умеренно для него было невозможно, и ради этой цели бывший кавалерист обратился в прожектера; он стал выдумывать проекты, ездил в Петербург, хлопотал; но проекты его как-то не шли, люди влиятельные его не слушали с тем вниманием, которого добивался Колосов. Тогда он решил позвать на помощь жену. «Меня не слушают эти старцы, — думал он, — хорошенькую женщину, наверно, выслушают!»

Он начал посылать к влиятельным людям Надежду Алексеевну, которой давал на этот счет точные инструкции.

— Ты, Надя, с этими стариками говори слаще, они это любят, и от них все зависит… Одевайся, душа моя, элегантно и шикарно… слегка пококетничай…

Когда Колосов в первый раз прочитывал такое наставление, Надежда Алексеевна вспыхнула и почти что крикнула:

— Но ведь это, Александр…

— Гадко, хочешь ты сказать, мой милый ребенок? Эх, Надя, Надя, милая ты Надя! Да ведь ты для нас же будешь хлопотать! И разве я прошу тебя сделать что-нибудь нехорошее? Что ты, голубчик?.. Ты только не будь с ними дика, будь любезна, мила, не кричи, коли тебе поцелуют твою маленькую ручку, — эка важность! и смотришь, — дело, о котором мы хлопочем, удастся… А что же ты, собственно говоря, дурного сделала, Надя?.. Ты только пособила мужу!.. Впрочем, — прибавлял Колосов, — я тебя, Надя, не стесняю, поступай как знаешь, но только тогда наше дело другому достанется… Ведь у нас без хлопот ничего не дается!..

Что было отвечать на такие убедительные доводы? И отчего не помочь своему же мужу?

Александр Андреевич целовал свою жену, называл ее умницей и посылал ее одеваться. За туалетом ее тоже он сам следил, выбирал платья к лицу, декольтировал жену более обыкновенного и, полюбовавшись красавицей женой, отправлял ее, не забывая заметить на прощанье, чтобы она была развязнее и не особенно пугалась «этих длинноухих старцев».

Надежда Алексеевна не без какого-то щемящего чувства ехала, просила, выслушивала комплименты, выдерживала пожатия рук и томные взгляды и успевала; муж получал какой-нибудь мудреный подряд и даже сумму на задатки. Тогда уплачивались долги и начинались затеи. Колосов строил в деревне новый дом, выписывал из-за границы новую мебель, машины, экипажи, задаривал жену массой ненужных, но дорогих вещей, и деньги так же легко улетучивались, как и доставались… Он снова пускал в ход какую-нибудь новую аферу, снова поправлял прозрачную косынку, еле закрывавшую прелестную шею жены, отправляя ее к финансовому тузу, и снова доставал деньги, которые снова сорил…

Во время этой прожектерской деятельности Колосовы попеременно жили в Петербурге, Москве и в деревне, и жили открыто. Александр Андреевич стал ближе узнавать людей и увидал, что достаются деньги несколько трудней, чем тратятся; понял он также, что достаются деньги умеючи и что для этого надо не быть особенно разборчивым в средствах… Он так и делал и, наезжая в обе наши столицы, сумел завести связи, влезая в душу нужного человека с той артистической ловкостью, которая со временем сделалась его второй натурой. Обладая, кроме того, здравым смыслом, верной оценкой людских слабостей и некоторым презреньем к людям и владея хорошо речью, Колосов скоро приобрел репутацию умного и даровитого человека, из которого, при случае, может выйти крупный деятель…

— С вашими способностями служить надо, — говорили ему влиятельные люди.

Колосов и сам был от этого не прочь: бестолковая, мелкая прожектерская деятельность не была ему по душе; его натура искала чего-нибудь посолидней и поосновательней… «Большому кораблю большое и плавание!» — мечтал в тиши кабинета Александр Андреевич и бередил своего честолюбивого червяка, засевшего у него в сердце…

Удовлетворенный страстью к жене, Александр Андреевич охладел к ней, а с охлаждением он стал еще более понимать и чувствовать, что такая красавица жена, как Надежда Алексеевна, в добрых руках может быть хорошим средством для человека, собирающегося в большое плавание по морю житейскому. Он по-прежнему был ласков, любезен и внимателен, и только разве посторонний взгляд мог заметить, что муж глядит на жену с расчетом купца, мечтающего получить от красоты жены немалые проценты.

Во время долгих отлучек мужа Надежда Алексеевна по целым месяцам жила одна в деревне. Понятно, что одиночество и скука заставили ее с удовольствием принимать посещения соседа их, молодого, любезного князя Вяткина, сына того старца, с которым читатель уже познакомился. Он бывал у своей соседки почти ежедневно, так мягко и осторожно сумел расшевелить слабые струны сердца женщины, так деликатно сочувствовал ее положению, что Надежда Алексеевна сперва благодарно глядела на молодого, человека, а потом полюбила его…

Со страхом ждала Надежда Алексеевна возвращения мужа… Горькими страданиями искупала она свою первую неверность… Она исхудала и осунулась… Когда приехал муж, она бросилась к нему в ноги и, рыдая, рассказала все, ничего не тая.

Колосов почувствовал нечно вроде боли оскорбленного самолюбия… В первую минуту ему стало жутко. Однако благоразумие и желание изо всякого обстоятельства вытянуть пользу заглушили порывы, и он успокоился со стоицизмом философа нашего времени. Он взглянул не без презрения на рыдающую жену, и в практической голове его успела даже шевельнуться мысль: «Я ее прощу, и тогда она у меня совсем в руках!»

Он поднял жену, ласково усадил ее, поцеловал и нежно шепнул, что увлечение позволительно, и не ему карать его; кстати понадеялся, что князь Вяткин («Хорошо, что еще не какой-нибудь сельский учитель!» — промелькнуло у мужа) скромен на язык, и окончил речь свою уверением, что он ничего не помнит и любит свою Надю по-прежнему.

Надежда Алексеевна ожидала иного приема. Она ждала упреков, брани, гнева, пожалуй даже развода с мужем, который ее бросит, как недостойную жену, и вдруг вместо этого — такое человеческое отношение… — О боже, какой ты добрый, Александр, и какая я гадкая! — рыдала, обливая слезами его руки, растроганная женщина…

— Полно, полно, мое дитя!.. — утешал ее Александр Андреевич. — Не плачь и перестанем об этом говорить…

— Я тебя люблю еще больше… милый ты мой!..

Когда жена несколько успокоилась, Александр Андреевич посоветовал жене принимать молодого Вяткина, как будто ничего и не случилось.

— Ты не показывай и виду, Надя, что переменилась к нему, а то заметят люди, пойдут сплетни… Бог с ними… А я верю тебе!..

Колосовой был несколько странен такой проект.

— Чему дивишься? Ведь нельзя же выгнать человека из дома… Тогда скажут: вот бывал, а муж приехал, — перестал! и выведут бог знает какие заключения… А если ты будешь любезна с ним, никто ничего и не подумает… Я ведь о тебе, дитя мое, хлопочу!..

Когда приехал молодой Вяткин, Колосов его принял отлично, скоро сошелся с ним на «ты», и месяца через два занял у него десять тысяч и поехал в Москву по делам… Скоро уехал и князь, которому надоело бывать у соседки только для разговоров, и Надежда Алексеевна снова сидела одна в деревне и часто длинными зимними вечерами горько-горько плакала, поверяя изредка грустные мысли своей верной Даше.

Прошло пять лет. В это время супруги успели покороче узнать друг друга, и если не особенно доверяли друг другу, то все же таки настолько свыклись, что муж сквозь пальцы смотрел на увлечения жены (увлечения, — впрочем, маленькие, — случались, и жена в них не каялась так искренно, как в первый раз), а жена, в свою очередь, охотно хлопотала по делам мужа, мало-помалу примиряясь со своим положением; она не любила уже мужа, но привыкла к нему и слегка его боялась; он был ласков, добр, ровен, ни в чем не отказывал ей, и она ценила это и подчас звала добрым папочкой. И жизнь ее текла без заботы и огорчений до той поры, пока сильное увлечение не захватывало сердце молодой женщины врасплох… Она не боролась против чувства, а отдавалась ему и тогда ненавидела мужа. Задумываясь, волнуясь и плача, она искала исхода. Где он? Оставить мужа? Но разве он позволит? И где энергия, сила?.. где она? В такие полосы жизни Надежда Алексеевна проклинала, что вышла замуж и оставила сцену…

Эти вспышки не пугали мужа. Он был уверен, что еще одна-другая такая вспышка, еще несколько лет, и Надежда Алексеевна станет самой милой женой, хотя и не брезгающей любовниками, но не смущающей мужа ни раздирательными сценами, ни намерениями вроде побега. Глядя на жену, Колосов был твердо убежден, что «коник обойдется» и будет наслаждаться жизнью без всякого скандала…

Однако прошло целых десять лет, а коник не обходился и, как читатель видел, хотя и слабо, но все ж протестовал.

— Ну, Надя, — сказал однажды Колосов, чуть было не попавший, вследствие неудавшейся аферы, в долговое отделение, — тебе надо съездить в Петербург…

— Зачем, Саня? (Полоса была нежная.) Опять афера? Брось ты их!

— Брошу, Надя… Довольно афер! Дело теперь более солидное… Ты поезжай к князю Вяткину-père’у[36], попроси жену fils’a[37], она познакомит, старик глупый и до барынь охотник, приоденься, конечно, и когда père приедет к своей невестке, поговори со старцем понежнее, а он, Надя, тает, как снег в печке… А я, с своей стороны, пишу ему письмо… Ты ему и напомни!

Надежда Алексеевна поехала и, встретившись у молодой Вяткиной (с которой была знакома) с père’ом, увлекла старика до того, что он проболтал с нею целый вечер. В то время старик был в силе и шутя исполнил просьбу Колосова.

Ему дали хорошее место в Грязнополье.