Без исхода

LIV

Когда Филат доложил Николаю Николаевичу о приезде Колосова, Стрекалов даже привскочил от удивления.

— Ты говоришь, Колосов? — переспросил он.

— Точно так-с, Александр Андреевич Колосов.

— Чего ему нужно? — недоумевал Николай Николаевич. — Проси в кабинет!

Через несколько минут Колосов входил в кабинет Николая Николаевича, приветливо кланяясь.

— Здравствуйте, батюшка, Николай Николаевич. Как можете? Все ли у вас в добром здоровье?

— Благодарю вас, Александр Андреевич, слава богу. Садитесь, пожалуйста.

— Сяду, вот сюда, к столу, сяду. Экий у вас, батюшка, кабинет славный какой! — добродушно говорил Александр Андреевич, закуривая сигару. — Тепло так и привольно. Такой именно кабинет, в котором и о деле поговорить приятно. Я, знаете ли, имею вам сообщить нечто интересное…

— Что такое?

— Вы, верно, слышали, Николай Николаевич, что земство уполномочило меня ехать в Петербург хлопотать о концессии на Грязнопольско-Тараканьевскую линию. Линия, как вы сами, вероятно, изволите знать, довольно длинненькая.

— Разве дело это покончено?

— Совершенно. Не угодно ли полюбопытствовать?

И Александр Андреевич не спеша полез в боковой карман своей шикарной темной жакетки, достал оттуда несколько бумаг и подал их Николаю Николаевичу. Стрекалов внимательно прочитал их и, возвращая обратно, заметил не без плохо скрытого сожаления:

— Да, дело обработанное…

— Именно обработанное. Вы совершенно верно заметили, Николай Николаевич. Признаюсь вам, писавши проект этот…

— Разве проект ваш?

— Мой, мой; знаете ли, намарал на досуге. Да-с, набрасывая этот проект, я все поджидал, не представите ли вы свой, — ведь вам, людям дела, эта статья более знакомая; думаю, мол, Николай Николаевич и проект соорудит, и концессию получит, и дорогу построит, — ему и книги в руки. Но только вы что-то замешкались, Николай Николаевич, а ведь потребность большая в этой линии, настоятельная, мол, потребность. Ну, я и намарал, а завтра с богом и в Питер — хлопотать.

— Линия действительно полезная, только нынче эти концессии очень трудно устраиваются.

— Конечно, надо похлопотать. Там видно будет, но ведь волка бояться — и в лес не ходить. Только напрасно вы думаете, что трудности представятся неодолимые. Ведь мемуар светлейшего князя Вяткина — вы, конечно, изволили прочесть это произведение искусства? — тоже имеет свою валюту. И наконец не так страшен черт, как его малюют. Не так ли? — нежно добавил Колосов и раскатился густым смехом. — И черти ведь, по нынешним временам, стали обходительней, ну и глас народа тоже малую значит толику… как там ни говорите, а все-таки от земства, выборный, так сказать…

— Что же, в случае успеха, земство думает и строить?

— Вот именно насчет этого обстоятельства я, собственно, и приехал к вам побеседовать…

Николай Николаевич подвинулся еще ближе к Александру Андреевичу и насторожил уши.

— Вы, Николай Николаевич, человек в этом деле опытный, сами немало на своем веку строили, — как бы вы посоветовали? Я боюсь, по силам ли земству задача?

— Отчего же? — как-то сквозь зубы процедил Стрекалов.

— Да оттого, что мы, земские люди, не особенно на этот счет основательны. Я, знаете ли, смекаю так: не лучше ли будет, получивши концессию, передать ее в руки более опытные? Как полагаете вы, почтеннейший Николай Николаевич?

У Стрекалова от этого неожиданного предложения замерло сердце. Давнишняя его мечта, казалось, начинает сбываться; ведь Колосов не для шутки приехал к нему, — следовательно, дело действительно может оказаться серьезным. Инстинкты художника-приобретателя, на время заглохшие, пробудились с большей силой.

Александр Андреевич зорко наблюдал за собеседником и очень хорошо понимал, какие приятные мечты забродили в голове «почтенного Николая Николаевича». «Ведь вон как я шельму эту развередил! Точно кот крысу наметил, лишь только понюхал, чем концессия пахнет. Да, брат, пахнет она весьма не вредно!» — раздумывал Колосов.

— Да-с, Николай Николаевич, так не полагаете ли вместе со мной и вы, что не лучше ли, в случае получения этой, с позволения сказать, милой девы, подобру-поздорову передать ее тому, кто эту деву приголубит настоящим образом. К чему земству брать на себя обузу? Точно у нас и без этого дела мало?!

— Разумеется. Дело ли это земства…

— Натурально; и зная вас, Николай Николаевич, давно и уважая в вас — я, право, без комплиментов говорю — те качества, которые нужны руководителю такого грандиозного предприятия, — ведь линия, батюшка, в семьсот двадцать верст…

— Нет, в семьсот пятьдесят. Обход есть у Черной речки, — перебил, оживляясь, Стрекалов.

— Видите, вы даже и обходы знаете. Изволили, видно, изыскания делать? — улыбнулся Колосов.

— Посылал инженеров еще в прошлом году.

— Значит, дело-то и еще того чище! Так, зная, говорю я, ваши качества, я и подумал предложить вам получить эту концессию от нас, то есть от земства, когда дело будет слажено.

— Что ж, я бы не прочь! — осклабился Николай Николаевич.

«И даже очень, друг любезный!» — подумал Колосов.

— А выкладки, вероятно, вами тоже сделаны, Николай Николаевич? Быть может, после изысканий, на досуге, и выкладками занялись?

— Все давно точно расчислено.

— И почем с версты выходило, можно полюбопытствовать?

— Тысяч по шестидесяти.

— А сколько, примерно, чистого дохода?

— Это все от обстоятельств, Александр Андреевич.

— Однако?

— Право, ничего нельзя сказать верного.

— Ну все-таки, знаете ли, приблизительно?

— Трудно предвидеть все случайности, добрейший Александр Андреевич.

— Разумеется, трудно, Николай Николаевич, а потому я и спрашивать более не стану. Дай бог вам побольше… Это мы оставим в стороне, а теперь приступим к самому интересному… Сколько полагали бы вы возможным, при условиях вышеизложенных, то есть при концессии по шестидесяти тысяч с версты, уделить в пользу земства?

— Вы, Александр Андреевич, слишком не торопите меня. Надо, знаете ли, сообразить с карандашом в руках.

— А вы, добрейший, не стесняйтесь, соображайте, а я тем временем сигарку вашу выкурю; у вас, батюшка, отличнейшие londres…

Стрекалов присел с карандашом в руках и обдумывал, как бы меньше дать отступного; все расчеты давным-давно им были сделаны, и карандаш писал какие-то цифры более для приличия. Колосов, потягивая с самым беззаботным видом londres, тоже, с своей стороны, мечтал содрать с Николая Николаевича по возможности побольше. Так просидели оба собеседника молча минут пять. Наконец Николай Николаевич, исписав, удовольствия ради, немало цифр, проговорил:

— Тысяч сто можно бы…

Колосов взглянул на Стрекалова и только подмигнул глазом, но сделал это так, что Николай Николаевич сейчас же прибавил:

— Или полтораста!..

— Эх, почтеннейший Николай Николаевич, право, досадно глядеть, когда умные люди начинают в серьезном деле шутки шутить. Ведь вы, разумеется, шутите надо мною? Хоть я, по правде сказать, и лыком шит, а все же обоняние имею довольно тонкое. Разве полтораста тысяч — цифра?

— А что же?

— Да ничего. Мечта, призрак, вот что!

— А какая же, по вашему мнению, цифра не мечта? — улыбнулся Николай Николаевич.

— Этак тысяч пятьсот, вот это уж не мечта, а действительность…

Николай Николаевич всплеснул руками.

— Вас испугала эта цифра, почтеннейший Николай Николаевич? — заметил Колосов.

— Ведь это полмиллиона! Откуда взять его?

— Будто и неоткуда? Точно вы не знаете, Николай Николаевич, сколько обыкновенно очищается с версты; ведь эту азбуку нынче всякий гимназист знает. Я, конечно, не смею настаивать — быть может, вы и правы, что взять неоткуда, — и потому постараюсь в Петербурге столковаться с людьми не столь пугливыми.

— Зачем же вы так торопитесь, Александр Андреевич? Торопиться вообще не следует.

— Так-то так, но время не терпит.

— Но ведь полмиллиона!..

— Ведь линия семьсот пятьдесят верст!

— На меньшую цифру вы не согласитесь?

— Ни за какие коврижки на свете, Николай Николаевич!

— Что с вами делать! — весело проговорил Стрекалов. — Я согласен.

— Я вполне был уверен в этом, Николай Николаевич. Ведь перспектива какая открывается вам впереди? Разумеется, мы заключим контракт; двести пятьдесят тысяч в пользу земства, а двести пятьдесят тысяч вы передадите мне, перед написанием контракта, — одним словом, мы это дело оформим, а пока по рукам. Нечего и говорить, что все это останется между нами?

— Разумеется. Какие разговоры!

— Теперь, значит, остается хлопотать только.

— Как бы не сорвалось.

— Не сорвется, не думаю! Я это дело давно облюбовал, Николай Николаевич, и светлейший недаром мемуар написал: в Петербурге дело подготовлено, почва вспахана, остается сеять зернышки.

— Без разбора не сейте только.

— Не беспокойтесь. Я хоть и плохой сельский хозяин, но теорию посева знаю. В Петербурге не раскидаюсь, бывал там.

— Не ехать ли и мне с вами?

— Поедемте, веселей будет. Там и покончим все по форме, чтобы никаких недоразумений не было.

— Вы едете завтра?

— Завтра на вечернем поезде.

— А я выеду послезавтра.

— Отлично! Затем до свидания, Николай Николаевич! — проговорил Колосов, вставая.

— В Петербурге встретимся. Я у Клея остановлюсь.

— И я там же.

— Прощайте же. Я очень рад, что мы сговорились; надеюсь, что дело кончится благополучно.

— Дай-то бог!

Они крепко пожали друг другу руки. Стрекалов проводил Александра Андреевича до самых дверей, где они еще раз простились, как самые задушевные приятели.

«Наконец-то! — радостно вздохнул Стрекалов, входя в кабинет. — Теперь, кажется, дело не сорвется, если Колосов говорит правду!»

И Николай Николаевич весело заходил по кабинету в самом приятном настроении духа.