Без исхода

XXXVI

Черемисову не хотелось домой. Его манило за город. Не спеша направился он к старинным городским воротам и вышел в поле; наудачу выбрав одну из тропинок, он незаметно прошел густую дубовую рощу и очутился на берегу реки. Кругом было тихо. Солнце уплывало за горизонт, и синий лес, на другом берегу, светился золотистым цветом. После жаркого дня в воздухе потянуло прохладой.

Глеб прилег на отлогом берегу и долго пролежал тут, убаюкиваемый тихим, ласковым журчанием извилистой речки. Незаметно он заснул и видел странный сон.

Ярко освещенная церковь. У алтаря священник в полном облачении кого-то ждет. Вот и невеста в сопровождении родных. Он взглянул — перед ним Ольга, но не та, которую он видит каждый день за обедом, тихая, задумчивая, а другая, просветленная счастием; словно лучи на цветах, сияло оно в ее глазах, лице, улыбке. «А жених?» — поинтересовался Глеб. И зачем вдруг он, Глеб, очутился рядом с Ольгой? Он хочет отойти, но она удерживает его голосом, полным любви: «Куда же ты? ведь ты знаешь, я люблю тебя и готова за тобой хоть на край света, а ты любишь ли?» Глеб молчит. Язык отказывается говорить неправду, и он в смущении опускает голову. «Ведь завод-то будет у тебя в руках!» — шепчет на ухо Глебу чей-то насмешливый голос. «Испугался, храбрый витязь? Другого такого случая не представится» — «Что же ты молчишь… Согласен?» — снова шепчет тихий, ласкающий слух голос. «Да!» — резко ответил Глеб, и обряд начался. «Что я делаю?» — мелькнуло у него в голове, но уже поздно. Обряд кончен, и все его поздравляют. «Ну-с, теперь завод ваш, но не дорого ли вы за него заплатили, Глеб Петрович?» — смеется Стрекалов. «Не дорого ли, любезный зять?» — шипит змеиный голос Настасьи Дмитриевны. — «Не дорого ли?» — звучат со всех сторон голоса, сливаясь в какой-то дикий гул.

«Оставь их в покое! — нежно говорит ему Ольга. — Пусть они говорят, что хотят, ты мой, и никто тебя у меня не отнимет. Отчего ты только так странно глядишь… Ведь ты не обманул меня… ты любишь?» — «Нет!» — чуть было не вырвался резкий крик, и Глеб еще ниже опустил голову.

«Ну-с, теперь устраивайте счастье людей на шкуре моей дочери! — хохочет Стрекалов. — Она, конечно, умрет, но ведь вам наплевать? Что значит одна единица перед тысячью, не так ли? Что же ты молчишь? Отвечай по крайней мере!» И он вдруг кидается на Глеба и хочет задушить его. Но Глеб предупредил это движение и тонкими цепкими пальцами впился в его горло. Ольга бросается на помощь, но Глеб так взглянул на нее, что она остановилась, пораженная. «Оставь отца!» — умоляет Ольга. «И ты за него?» — вдруг вскрикивает Глеб и в бешенстве, оставив отца, сжимает ее в железных тисках. «Так ты меня не любишь! Ты и меня принес в жертву, а я тебя любила, любила и теперь люблю», — тихо шепчет она, и тихие слезы льются из глаз девушки.

Невыразимая тоска охватила сердце Глеба, какой-то холодный ужас пробежал по всему телу при виде этих слез. Он хочет говорить, но грудь сдавлена, точно на ней лежит невыносимая тяжесть. А она, как нарочно, глядит в глаза с убийственным укором. Он собрал все свои силы, крикнул и проснулся от собственного крика.

В соседнем кусте что-то шарахнулось. Выпорхнула дикая утка и, описав два круга, опустилась на другом берегу.

«Что за чертовщина приснилась! — прошептал Черемисов, отирая холодный пот с лица. — Какие глупости…» Он припомнил сон и засмеялся, вспомнив «эту мелодраму» во сне.

Стало смеркаться. Глеб на плоту перебрался на другой берег и направился узкой, глухой тропинкой, хорошо ему знакомой. Он шел быстро и дошел уже до половины леса, как вдруг, в стороне за деревьями, услыхал знакомый голос Ольги. Глеб невольно остановился и слушал.

— Как все это у вас просто, Леонид Васильевич! — говорила девушка.

— Я от жизни невозможного не требую, Ольга Николаевна! — отвечал мягкий мужской голос, в котором Глеб признал голос председателя суда Речинского.

— Я ничего не требую… я только сомневаюсь! — тихо заметила Ольга.

Настало молчание. Фигуры Речинского и Ольги мелькнули дальше между деревьями. Черемисов пошел тише по тропинке, которая шла параллельно дороге. «Сомневается, однако, эта мисс!» — проскользнуло у него в голове, и ему почему-то стало приятно.

— Обстоятельства складывают жизнь, намечают, так сказать, колею ее, — продолжал, несколько обтачивая слова, Леонид Васильевич. — Стараться выйти из этой колеи…

— Глупо? — перебила Ольга.

— Я, Ольга Николаевна, враг резких выражений. Я скажу — неблагоразумно.

— И все стремящиеся к жизни, которая бы ближе стояла к идеалу, люди…

Ольга остановилась и взглянула на Речинского.

— Часто честные, но неблагоразумные! — твердо и уверенно закончил Речинский.

Они опять прошли несколько шагов молча.

«Положительно, мисс не похожа на миссис! — повторял про себя Черемисов. — Только к чему это она так допрашивает этого джентльмена из окружного суда?»

— Хорош бы я был, — снова заговорил Речинский, — если б вдруг ни с того ни с сего бросил бы свое судейское кресло и пошел бы по свету искать каких-нибудь эфемерных идеалов, о которых пишут в романах, и то плохих. Не правда ли, я был бы очень комичный донкихот?

Раздался тихий, приличный смех. Ольга тоже улыбнулась, представив изящную, приличную фигуру Леонида Васильевича в образе донкихота. Глеб чуть громко не захохотал.

— И вы удовлетворены?

«Допрашивает, точно следователь, эта всегда молчаливая мисс!» — улыбался Глеб.

— Разумеется. Одна сторона моей жизни вполне удовлетворена. Я живу в обществе и, какое бы оно. ни было, — не смею не сказать, что оно еще очень далеко от моего идеала, — я служу ему, как этого требует долг порядочного человека. Я попал в струю течения, и плыть против него…

— Неблагоразумно! — опять подсказала Ольга с едва заметной иронией в голосе.

— Было бы смешным донкихотством, шокирующим трезво глядящего на вещи человека. Разве вы с этим не согласны, Ольга Николаевна?

Ольга ничего не отвечала и старательно вертела в руках зонтик.

— Вы, верно, много читали романов, Ольга Николаевна? — заметил Леонид Васильевич.

— А что? — вскинула она на Речинского глаза, полные какой-то сосредоточенной мысли.

— Мне так кажется.

— Нет, я мало читала… И вообще я мало знаю! — как-то задумчиво проговорила девушка.

Речинский не спускал с нее глаз, любуясь ее красивым, строгим лицом.

Ольга заметила этот пристально устремленный вгляд и вспыхнула.

«Какая она красавица!» — подумал Речинский.

— Я только что говорил об одной стороне жизни, но есть и другая…

Речинский снова внимательно глядел на Ольгу. Ольга упорно глядела себе под ноги.

— Другая, Ольга Николаевна, так сказать, интимная. Вам, впрочем, быть может, это нисколько не интересно?

Ольга подняла голову. Она действительно невнимательно слушала последние слова Речинского.

— Вы говорили про другую сторону жизни, — как-то нехотя сказала она.

— Да. Я хотел сказать, — заговорил несколько тише, взволнованным голосом Речинский, — что если бы судьба послала мне друга-жену, которая бы мне сочувствовала и делила со мной труды жизни, то я был бы вполне счастлив и в интимной жизни.

«Ну, сейчас руку и сердце!» — подумал Глеб.

— Однако мы таки порядочно забрели вперед, Леонид Васильевич, того и гляди заблудимся… Ау! — крикнула Ольга.

— Ау! Ольга, где вы? — прозвучал ей в ответ звонкий голос Ленорм.

Речинский искоса посмотрел на Ольгу и поправил свои изящные воротнички.

— Вы не охотница, как вижу, Ольга Николаевна…

— Ау! ау! — громче крикнула Ольга и еще прибавила шагу.

Речинский был несколько сконфужен и не докончил начатой фразы. Он тихо шел, опустив голову, за Ольгой. На его красивом, несколько смущенном лице появилось выражение не то удивления, не то недоумения.

— Ау! ау! — ближе кричали голоса, и через минуту Ленорм и Федя выскочили из лесу.

— Сестра, гляди, сколько грибов! — весело крикнул Федя. — Леонид Васильевич, смотрите!

— Tenez![40] — захохотала Ленорм, показывая на большую корзину.

— Однако становится сыро, пора домой! — заметила Ольга.

— Пора, mes enfants[41], пора! Вы, Ольга, без грибов? — спрашивала Ленорм, лукаво поглядывая на Речинского.

— Я не искала их.

— А вы, monsieur Речинский, вы не умеете их искать?

— Я плох в этом отношении.

— А кушать небось их любите? — подсмеялся Федя.

— А кушать люблю.

Они повернули в сторону на тропинку и через несколько минут столкнулись с Глебом лицом к лицу.

— Вы, Черемисов, всегда появляетесь внезапно, и, если б было потемней, мы бы вас приняли за разбойника… Откуда? — засмеялась француженка.

— Гулял.

— И вы наслаждаетесь природой? — подсмеивалась француженка.

— Ах, Глеб Петрович, если бы да ружье! Куропаток страсть! — весело говорил Федя, присоединяясь к Глебу. — Ведь вы домой?

— Домой.

— Значит, с нами?

— Я пойду не по большой дороге, а тропинкой.

— И мы пойдем тропинкой! — вставила Ольга. Речинский взглянул на Ольгу, потом смерил глазами Глеба и как-то перекосил губами.

— Не сыро ли будет, Ольга Николаевна? — заметил он.

— Нет… отчего же сыро.

— Какой вы неженка, мосье Речинский! — засмеялась Ленорм. — Среди лета боитесь простуды.

— А вы, кажется, ничего не боитесь? — язвительно заметил Леонид Васильевич.

— Ничего! — встряхнула головой Ленорм, сворачивая на тропинку.

Пошли все вместе. Впереди Ольга с Речинским, сзади Ленорм, Черемисов и Федя.

Сперва все шли молча. Ольга все оборачивалась назад посмотреть, не отстали ли от них другие.

— Что это вы все оборачиваетесь, Ольга Николаевна?

— Боюсь, что мы останемся одни.

— Отчего?

— В лесу страшно, Леонид Васильевич.

— И даже со мной? — тихо прошептал Речинский.

— И даже с вами! — сухо заметила Ольга.

— Ну, слава богу, наконец заговорили! — крикнула Ленорм, услышав разговор. — Ольга, да куда вы бежите? Мы за вами не успеваем. Господин Черемисов, а вы нарочно отстали? — обернулась она к Черемисову. — С нами скучно?

— Не скучно, а тесно троим по тропинке идти.

— Федя, уступите место наставнику!

Федя пошел вперед, а Черемисов пошел рядом с француженкой.

Она оживленно заговорила:

— Мы сегодня в суде были, Черемисов!

— Ах, я и забыл вам сказать, — перебил Федя, — и я был… Ужасно!

— Скверное впечатление… Судили одного какого-то бледного, худого молодого человека, — продолжала Ленорм, — и…

— Присудили в каторжную работу! Он убил человека!

— И Ольга Николаевна была? — спросил Глеб.

— К несчастию, и я была, Глеб Петрович, — полуобернувшись, заметила Ольга, — и вынесла тяжелое впечатление.

— Я просто, Глеб Петрович, чуть не заревел. Конечно, он убийца, но все-таки жаль.

— Напрасно жалеете, молодой человек. Таких людей нечего жалеть! — обратился Речинский.

— Их-то и жаль! — невольно вздохнула Ольга. Речинский искоса поглядел на нее и пожал плечами.

— Разумеется! — подхватил Федя.

— И я протестую против слов мосье Речинского! — крикнула Ленорм.

— Недостает только протеста господина Черемисова, чтобы окончательно решить, что убийца с целью грабежа не отверженец общества, а жертва социального положения. Не правда ли, господин Черемисов? — с нескрываемой насмешкой обратился Речинский.

Все вышли из лесу и полем шли к дому. Полная луна отлично освещала дорогу. Ольга и Федя с любопытством ожидали ответа Глеба.

— Совершеннейшая правда, господин Речинский! — сухо заметил Глеб.

— Я заранее знал ваш ответ.

— К чему же тогда вы спрашивали? — резко спросил Глеб.

Молодые люди смеряли друг друга глазами.

— Чтобы окончательно убедиться в своем предположении и поздравить молодого юношу, — он указал на Федю, — с такими взглядами…

— Они вам, конечно, не нравятся.

— Не особенно-с! — отчеканил Речинский и спросил Ольгу: — И вы, пожалуй, Ольга Николаевна, разделяете взгляд господина Черемисова?

— Вполне! — резко и громко заметила Ольга.

Речинский умолк и иронически улыбался, временами взглядывая на Ольгу. А Ольга, как нарочно, была так хороша при лунном освещении.

«Уж не увлеклась ли она этим неотесанным развивателем? — вдруг скользнула в голове Речинского мысль и заставила его невольно вздрогнуть. — Не может быть… нет… этого не может быть!»

И Леонид Васильевич с большой злобой взглянул на высокую здоровую фигуру Глеба, который совершенно спокойно о чем-то беседовал с Федей. Ольга внимательно слушала их разговор.

Когда подошли домой, Глеб раскланялся.

— А пить чай у нас не будете? — тихо спросила Ольга.

— Нет-с, не буду! — сказал Глеб.

«Экий мужик!» — подумал Леонид Васильевич.

Ольга была в каком-то задумчивом настроении, и Леонид Васильевич тоже. Это не укрылось от Стрекаловых, и они думали, что, пожалуй, было объяснение, и молодые люди натурально взволнованы.

— Хорошо ли гуляли, господа? — спрашивала Настасья Дмитриевна, присаживаясь к самовару.

— Очень, мама! — отвечала Ольга.

— И к концу поспорили! — кисло улыбнулся Речинский.

— Вот как… Из-за чего?

Ольга бросила на Речинского взгляд, полный ненависти. Мать поймала этот взгляд, и сердце ее сжалось тоской.

— Впрочем, не одна Ольга Николаевна спорила. Все были против меня.

— Дело становится более интересным, Леонид Васильевич! Кто ж все?

— Ольга Николаевна, mademoiselle Ленорм, Федя и господин Черемисов.

— Разве Глеб Петрович с вами гулял? — спросила Стрекалова.

— Мы под конец с ним встретились в лесу! — вставила Ленорм.

— И вы, конечно, разбили молодежь? — со смехом вставил Стрекалов.

— Не совсем! — иронически улыбнулся Речинский, — господин Черемисов был горячим адвокатом Ольги Николаевны.

— Не моим, а всех, Леонид Васильевич! — подсказала Ольга и почему-то смутилась.

Речинский очень мило, живо и не без юмора передал содержание разговора и не замечал, какое производил впечатление на отца и мать. И тот и другая слушали рассказ не без сердечной тоски. Отец боялся за сына, мать — за дочь.

— Это молодость в них говорит! — улыбался отец, когда Речинский кончил рассказ. — Молодость ведь неразумна, жизни не знает.

Вечер прошел как-то скучно. Николай Николаевич особенно пристально смотрел на Федю и несколько раз горячо его обнимал. Настасья Дмитриевна посматривала на Ольгу и, наконец, просила ее что-нибудь спеть. Речинский присоединился к ее просьбам.

— Нет, мама, не могу. Голова что-то болит.

У всех на душе было беспокойно, и Речинский уехал ранее обыкновенного.

Когда молодые люди простились с родителями, Стрекаловы пошли в кабинет и долго о чем-то разговаривали.

А Ольга села за дневник и, между прочим, написала следующую фразу:

«Никогда я не буду женой Речинского!»

Кончив с дневником, молодая девушка присела к окну и долго просидела, задумчиво глядя в глубь сада.