Без исхода

XXIII

Глеб долго шагал по комнате. «Бойцы, нечего сказать?! — повторял он не без презрения и к Крутовскому и к самому себе. — Ай да деятели! Чуть задели самолюбие, так что твои собаки?!» И вся сцена с Крутовским представилась ему в таком мелком, пошловатом свете; он вспомнил прежние подобные же размолвки из-за выеденного яйца; он предвидел такие же в будущем, и из груди его вылетел неприятный, резкий, сухой смех. На глазах его редела кучка людей, связанных, по-видимому, общими интересами… И люди не дурные, а все врозь: кто в лес, кто по дрова. «О проклятая серенькая жизнь, подкрашенная гостеприимной сплетней, что ты делаешь?! Мы, как прусаки в банке, едим друг друга с остервенением и сами радуемся!» Глеб взглянул на свою работу. Видит — масса исписанной бумаги. Неужто опять даром? Цифры прыгали перед его глазами и, точно поддразнивая, нашептывали: «Белка ты в колесе, глупая белка!»

— Посмотрим, посмотрим! — шепнул Глеб с такой решимостью, точно вызывал на бой не одного Стрекалова, а целые тысячи Стрекаловых. — Кто кого? Не время бередить себя разными сомнениями. Наметил цель, не отступай — иди! Помешают — столкнем, пусть плачут, коли могут. Ты их не столкнешь — они столкнут. Ты их не обойдешь — они обойдут…

Он тихо улыбался жестокой улыбкой, глаза блеснули знакомым огоньком, вся его плотная, здоровая фигура дышала какой-то юношеской, задорной отвагой.

Он подошел к окну. Прохладная струя ночного свежего воздуха освежила его горячую голову. Он вглядывался во мрак ночи и задумался…

— А ведь жить хочется! — вдруг вырвался из груди его искренний стон.

И как бы в ответ на это восклицание из-за мрака ветвей послышался шорох и вслед за тем раздался тихий шепот:

— Черемисов!

Глеб вглядывался, но никого не видал.

— Черемисов! — снова прозвучал громче прежнего несколько резкий гортанный голос, и внизу, под окном, вырисовался силуэт знакомой маленькой фигурки француженки.

Глеб наклонился над окном.

— Вы глухи, Черемисов?

— Что вам угодно?

— Идемте гулять… Видите, что за ночь.

— Гулять? — бессознательно повторил Глеб.

— Медведь! — шепнула Ленорм. — Конечно, гулять! Или нельзя? Дело станет? — не без иронии хихикнула француженка.

Глеб быстро очутился в саду. Маленькая ручка крепко пожала руку Черемисова.

— То-то, а я думала, что вы не придете, все за этими глупыми счетами сидеть станете. Давайте-ка руку.

Глеб подал. Она ловко положила свою и оперлась.

— Теперь идем, хочется подышать на свободе!..

Они молча шли густой аллеей в самую глубь сада.

Обоим дышалось привольно на свежем ночном воздухе.

— Мы так и будем молчать, как влюбленная пара? — засмеялась Ленорм, слегка подталкивая плечом Глеба. — Вы, кажется, не похожи на влюбчивого человека, правда?

Глеб засмеялся.

— И не влюблялись?

— Влюблялся…

— Расскажите, это должно быть забавно.

— Не особенно…

— И признавались в любви?

— И признавался!

Оба весело захохотали.

— И были клятвы?

— Не было…

— То-то… Иначе вы не были бы интересны.

— А теперь?

— Ага! И вы не без кокетства. Хочется знать? — лукаво шепнула Ленорм, близко наклоняясь к Глебу.

— Ну? — как-то грубо спросил Глеб.

— Без грубых «ну», сердитый медведь, — я не русская и этих «ну» не люблю… Опять руку отнял? Не могу же я в темноте без руки ходить… Что же вы?

«Экая юла!» — подумал Глеб и подал руку.

— Так хочется знать? Хорошо, скажу: вы интересный медведь… довольны? Господи, он молчит. Жаль, луны нет, я бы увидала, смеетесь вы или нет? Вам смешно?

— А что, если бы нас увидала почтенная леди? — весело спросил Черемисов.

— Живыми бы съела! — смеялась Ленорм. — Кстати, неужто вам этот дом не опротивел?..

— А вам?

— Мне — давно… Если бы только я могла его оставить!..

— Так зачем же дело?..

— За boire и manger, мой непонятливый рыцарь… Только за этим… Но я недолго буду в этой клетке, я не из домашних животных, нет!..

— А из каких?..

— Из хищных! — весело сказала француженка. — Мне душно здесь — воли хочется, простора, жизни…

«Ишь ты какая!» — подумал Глеб…

— А разве моя жизнь — жизнь?.. Да лучше…

Она не докончила и замолчала.

— Что лучше?

— Вы — ригорист… этого не поймете… Впрочем, мне не все ли равно — купить право, если его не имеешь, жить, как хочется, чем тянуть эту скучную лямку…

— Как купить?

— Так купить! Послушайте, Черемисов, как вы думаете, могу я поступить на сцену?

— Отчего же?..

— Понравлюсь?..

— Пожалуй…

— Я ведь родилась в России, русский язык знаю, говорю хорошо, и мне хочется попробовать. И вам понравлюсь? Да? — совсем шептала Ленорм, чересчур близко наклоняясь к лицу Глеба.

Глеб испытывал какое-то особенное чувство. Эта дивная ночь, близкое присутствие женщины, которая так лукаво и нежно заигрывала, — все это отуманило его. Кровь прилила к голове, и он так сжал руку француженки, что захрустели кости.

— Ай! — вскрикнула она, — больно… Настоящий русский медведь… Так понравилась бы? А богатым старцам понравлюсь?

— Что это вы говорите… какую гадость!

— Что за гадость… Я не намерена свой век коротать по-вашему… Лучше сгореть не без блеска… Послушайте… ведь…

Она замолчала и тихо плакала…

— Что с вами?

— Ничего, пройдет… Ведь вы не кинете камня, вы не добродетельная Стрекалова. Я не могу выносить более, я здесь задыхаюсь… Но жить в бедности еще хуже… И остается — один исход…

— Да вы бредите?..

— Я вам сказала, я из хищных и, значит, делу конец… Не говорите более ни слова, не разубедите. Я решилась давно, случая только не подыскала! — оборвала она с такой решимостью в голосе, что Глеб замолчал.

— Вот и пропало веселое расположение духа… А все вы… Эх вы… А знаете ли что, мой медведь?..

— Что?

— Сядемте-ка… — засмеялась девушка каким-то нервным смехом.

Они сели недалеко от беседки.

— А вам не противна ваша жизнь?

— Нет.

— И вечно ломовая лошадь?

— Ломовая…

— А после скромные похороны?

— И даже без некролога! — засмеялся Черемисов.

— Мы не похожи друг на друга! Экие дивные звезды. И как они на нас пристально смотрят. И как они, я думаю, подсмеиваются! — полушутливо, полугрустно шептала француженка, ласково кладя руку на плечо Глеба.

— Чему?..

Она не ответила ничего, быстро вскочила и, обхватив голову Глеба, крепко прильнула к его устам.

— Какой вы хороший! — шепнула она.

Глеб обхватил молодое, гибкое тело, сдавил его и потом быстро оттолкнул от себя.

— К чему? — сухо сказал он.

— Вы можете спасти меня! — страстным шепотом говорила бедная девушка, — один вы… Или не видите, я люблю вас, злой мой медведь… люблю.

И она схватила его руку и сжала в своих. Прошла минута. Она встала и резко спросила:

— Я жду ответа?

Глеб молча пощипывал бороду.

— Придется спросить его у старцев?..

— Вернее, что так!..

— Спасибо за откровенность. Люблю это; по крайней мере начистоту дело… честно! — холодно заметила девушка и умолкла.

— Пойдемте-ка по домам… Руки не надо… Впрочем, постойте, не сердитесь, я вас еще раз поцелую.

Она быстро прикоснулась горячими губами к его лбу. Глеб поцеловал ее руку.

Вдруг в беседке что-то шелохнулось, и точно тень промелькнула в кустах. Ленорм быстро схватила руку Глеба и испуганно к нему прижалась. Глеб повернул голову и окликнул. Никого не было. Они тихо прошли аллею и молча разошлись. Ленорм поднялась к себе в комнату взволнованная… лицо ее было белей полотна, на глазах дрожали слезы. Она быстро разделась, бросилась в постель и разразилась истерическими рыданиями…

Ольга тоже не спала. Она только что вернулась другой дорогой из сада, где невольно подслушала чужую тайну. Ей почему-то было досадно на Ленорм и на Глеба. Ее строгое лицо было бледнее обыкновенного, и серые ее глаза глядели как-то грустно, задумчиво. Молодая девушка вошла в свою спальню, тихо распустила перед зеркалом свои длинные косы и так просидела несколько времени. Потом медленно поднялась, подошла к столу, вынула из потаенного ящика книжку в бархатном переплете, отомкнула ее ключиком, висевшим на шее вместе с золотым крестом, и села писать свой дневник, который она держала в большой тайне от всех… Никто не знал, что эта странная девушка, обыкновенно молчаливая, одной бумаге поверяет свои думы, сомнения и девические тайны…

Она писала долго, спрятала дневник и облокотилась на стол. Тихие слезы лились из ее задумчивых глаз. Она их не вытирала.

Девушке было жутко. Она встала и медленно опустилась на колени перед образом. О чем она молилась? Впрочем, молитва не успокоила ее, и она легла в постель, тихо, как дитя, всхлипывая.

Наутро, когда обе девушки встретились, они обе почему-то покраснели и как-то сухо поздоровались.