Без исхода

LIII

В последнее время Александр Андреевич Колосов усердно занимался какими-то арифметическими выкладками, часто накалывал булавки на карту России и по вечерам исписывал целые дести бумаги. Наконец в один прекрасный день ему принесли толстую, переписанную отличным почерком тетрадь, которую он перечел, одобрил и в тот же день свез в земское собрание. Толстая тетрадь заключала в себе весьма обширный проект проведения линии железной дороги из Грязнополья через Захолустье в Таракань, и выгоды от этой линии были неисчислимые, так как Грязнопольской губернии, после проведения дороги, представлялась такая будущность, о которой вряд ли кто мог и мечтать: экономический уровень страны подымется, благосостояние увеличится, рабочий получит хороший заработок, землевладелец — сбыт. Словом, в этом проекте все предусматривалось с такой обстоятельностью, количество дынь и арбузов, отправляемых в столицу, исчислялось до такой подробности, что грязнопольцы, слушавшие чтение, остались чрезвычайно довольны. Разумеется, выбрали комиссию для обсуждения, затем, когда комиссия через две недели представила доклад, большинство (больше двух третей голосов) признало доводы комиссии уважительными и затем в следующем заседании решило предоставить Александру Андреевичу полную доверенность земства на осуществление этого проекта, причем, само собою разумеется, земство приняло на себя и расходы по хлопотам. Колосов благодарил, прижимал руку к сердцу, предсказывал Грязнополью будущность Чикаго и вышел из собрания вполне довольный.

— Начало сделано, а конец сам придет! — весело говорил он своему приятелю Рыбакову, направляясь домой.

— Много же деньжат вы заработаете! — не без зависти промолвил Рыбаков.

— Небось и вам останется! — захохотал Колосов.

— Наше дело маленькое. Разве какие-нибудь подряды.

— Ну, вы, батенька, и из маленького большое сделаете; охулки на руки не положите, так что ли? Однако мы, не убивши еще медведя, шкуру делим. Ведь надо много еще хлопотать, пока мамзель концессия будет у нас за пазухой! — смеялся Колосов. — Теперь надо держать ухо востро, ах, востро. Того и гляди перебьют — ведь завидущих ртов немало и у нас в благословенном граде! Ну, до свидания, вечером ужо зайдите, чаю напьемся, а после поужинаем. Кое-кто будет. Будем заниматься обсуждением вопроса негласно.

Колосов вошел в свой кабинет и был в том веселом настроении, когда человеку — даже и солидному — хочется выкинуть какую-нибудь несообразную штуку. Он посвистал, запел мотив из «Прекрасной Елены»: «Вот, например, моя мамаша…» — и подошел к большой карте России.

— Вот как, Александр Андреевич, ты получишь концессию на соединение будущего Чикаго-Грязнополья с будущим Нью-Йорком-Тараканью, то у тебя тысяч этак сотни с две и останется в кармане. А строить… Бог с ней, с постройкой. Лучше перепродать эту самую постройку — пусть другой соединяет Чикаго с Нью-Йорком и наслаждается барышами… Да-с! Вот и сразу можно зашибить копейку, коли не прозеваешь, а там после, когда ни Чикаго, ни Нью-Йорка из наших Палестин не выйдет, мне-то какое дело. Я и в настоящий Чикаго тогда могу поехать. Разве не так, достопочтенный Александр Андреевич? — игриво беседовал сам с собою Колосов. — Эй, Гриша! — крикнул он весело.

— Ну, брат Гриша, скажи мне, кто ты такой? — обратился он к вошедшему Грише.

— Камердинер вашего превосходительства!

— Отлично. А хочешь быть чем-нибудь повыше камердинера?

— Мне и так-с хорошо.

— Не ври! Хочешь ли, говорю, денежки иметь, а?

— Как же не хотеть?

— И слюнки потекли! Ишь, бестия. Видно, любишь металл?

— Нельзя его и не любить, Александр Андреевич, хе-хе-хе! С металлом из меня человек вышел, а без металла что? — одно название!

— Ну, так будет у тебя и металл, если вот одно дело кончится благополучно, Ты в церковь ходишь?

— Как же-с, хожу.

— Молись, брат Гриша, крепко молись, чтобы дело это устроилось; тогда дам я тебе в награду за твою службу средство иметь металл. Не раскисай заранее, не раскисай, успеешь еще, Гриша, раскиснуть! Не благодари, а помалчивай. Что, барыня дома?

— Сейчас изволили вернуться!

— Одни?

— Одни-с.

— Хорошо. К завтрашнему вечеру будь готов; мы едем в Петербург. Фрак и мундир, и все, что надо, не забудь. Путешествие с парадом. Понял?

— Понял-с.

— Едем металлы извлекать. Ну, ступай, да не облизывайся. Подумают, что ты угорел от радости.

Гриша вышел, а Александр Андреевич, весело посвистывая, пошел к Надежде Алексеевне.

— Здорово, Надя! Каталась?

— Да, каталась.

— Хотела бы еще, Надя, прокатиться, только еще подальше, а?

— Что ты сегодня загадками говоришь. Куда это?

— Туда, где звезды ясно блещут и где умному человеку иногда весьма тепло бывает, В Петербург, Надя.

— В Петербург? Это зачем?

— А затем, Надя, что надоело мне вертеться между Сциллой и Харибдой, — ты спроси у Айканова, он объяснит тебе, что такое Сцилла и Харибда, — и хочется мне сразу, знаешь ли, приобрести независимость и, разумеется, состояние, так как первое без второго то же, что рыба без воды.

— Опять новые затеи, проекты какие-нибудь? — недоверчиво заметила Колосова.

— Какие проекты? Довольно их. Теперь, Надя, не проекты, а целая концессия в виду! Понимаешь ли? Очень уж концессию получить захотелось — очень, Надя, голубушка, захотелось!

— Я-то тут при чем? Зачем же мне ехать?

— Да ты, Надя, младенец, что ли? Разве ты не прекрасная моя Елена и не вернейший мой друг? Разве без тебя я что-нибудь сделаю, и разве в мире что-нибудь делается без хорошеньких женщин? Ведь ты не откажешь пособить своему мужу? Мы и Айканова возьмем с собой, Он никогда не бывал в столице, посмотрит, кстати ты ему поможешь; вместе и скучать веселей.

— Александр! Опять ты так говоришь!

— Как так говоришь! Я говорю прямо. Мы ведь не дети, чтобы нам с тобой в прятки играть. Жизнь сложилась такой колеей, что из нее не выйдешь, да и не к чему. Я тебя не стесняю, не стесняй и ты; я тебе уступаю, уступи и ты; мы оба нужны друг другу, и следовательно…

— Господи! За что ты меня наказал? — тихо проговорила Надежда Алексеевна, готовая заплакать.

— Полно, Надя, право, полно! Ужасно, как у тебя нервы слабы. Впрочем, я надеюсь, со временем нервы твои окрепнут, и ты перестанешь ныть и с данным положением свыкнешься. А главное, ведь ты сама, Надя, знаешь, что как ты там ни плачь, а дела не поправишь, — натура у тебя не такая, ну и привыкла, чтобы биск[50] был и разные дантели[51], значит нервничать лишнее. Мы ведь давно заключили конвенцию, по которой…

— Знаю, знаю! не говори дальше! — умоляла жена.

— А знаешь — и слава богу. Так утри свои глазки, — ей-богу, ты гораздо пикантнее, когда не плачешь! — и слушай: завтра надо ехать в Петербург; ты возьми с собой туалет; чего не хватит, сделаем в Петербурге у Изамбар. Вот на расходы возьми тысячу рублей, да Айканова сегодня же предупреди. Если нужно, дай ему денег на дорогу.

— Александр, замолчи! Не говори со мною таким тоном. Иначе я, право, не поеду.

— Ребенок! На что же он поедет, если у него нет денег?

— От тебя он не возьмет, он на свои поедет!

— Есть свои — отлично, а нет — ты дай, значит, возьмет не от меня, а от тебя! Церемонии между нами, право, лишние. Так к завтрашнему дню ты будь готова. Будешь?

— Буду.

— Вот и умница. Нечего, Надя, хмуриться. Если везде искать драму, то, право, на свете жить было бы невозможно. Мог бы я (ведь, кажется, мог бы?) драматические представления из своего положения устраивать, но я этого не делаю, а почему? — потому, Надя, что я более склонен к водевилю. Больших скандалов я враг. Иначе и мне бы пришлось Айкаиова застрелить на дуэли, самому зарезаться, а тебя оставить одну без бисков и дантелей безутешной вдовой. Натурально, я этого не сделаю. Пусть себе Айканов живет на здоровье, но дай жить и мне; я не хмурюсь, не ною, не ной и ты, а признай вполне status quo[52], не нарушай конвенции и собирайся ехать. Разве это не так?

При этих словах он звонко поцеловал свою жену в полные губы, примолвив: «Ты, брат, еще такая красавица, что целых две концессии мы с тобой получим!» — не без игривости потрогал Надежду Алексеевну за талию и вышел из ее комматы, сделав рукой прощальный жест.

Опять — как и всегда после подобных сцен — Надежда Алексеевна погоревала, поплакала, потом успокоилась, кликнула Дашу и приказала ей укладываться и попросить Айканова.