Без исхода

XIII

— Каков? — говорила в тот же день Настасья Дмитриевна. — Нынче и Колосов либералом стал!

— Такие люди, как он, Настенька, чем угодно могут быть; где выгодней, там и они. Колосов умен, а с умными, хоть и фальшивыми, людьми лучше иметь дело, чем с честными, но крепкоголовыми Вяткиными.

— И ты думаешь, Вяткина выберут?

— Бог их знает. Колосов имеет влияние и вряд ли допустит!

— Чтоб попасть самому?

— Ну, и это вряд ли! Репутация его пошатнулась, он кругом в долгах, поговаривают о растрате каких-то сумм…

— А ум, влияние?

— Пожалуй, и это не вывезет…

— А мы, Nicolas, как? Двигаемся ли? Ведь скоро собрание.

— Мы, мой друг, находимся пока в неопределенном положении; впрочем, шансы на успех есть. Купцы подадут голоса за меня, некоторым из них, менее сговорчивым, обещал вино отпускать дешевле… Нельзя! — улыбнулся Николай Николаевич, — что твоя Англия: мирволь избирателям! Евграфу Ивановичу дал полтораста рублей взаймы, редактору «Чижика» триста на издание брошюры о моей фабрике, кстати и о больнице скажет, Тиханов вчера взял сто рублей; отказать невозможно, хоть и жаль давать этим бездонным бочкам на шампанское…

— Свое-то этот Тиханов на танцовщиц спустил, а теперь побирается! — заметила презрительно Настасья Дмитриевна. — Отдачи ждать, конечно, нечего!

— Понятно, кто же от Тиханова может ждать возврата денег! Голосит, болтун, везде бывает, говорит неглупо и тоже избиратель! — смеялся Стрекалов. — Вот с духовенством, Настенька, трудно сладить, ничего в толк не берут, хоть ты им кол на голове теши. Упираются, да и баста! Мы, говорят, по-божески, как бог велит. Нам, мол, все равно, как прочее общество. Столкуй с ними, с этими гражданами-избирателями!

— А хорошо было бы, если бы тебя выбрали. Ты ведь такой разумный да честный, Николай! — проговорила Настасья Дмитриевна и нежно поглядела на мужа. — Тогда бы и концессию скорее получил.

— И все тебе обязан, мой друг. Кто подал мысль? Ты — мой первый министр!

— Ты бы много добра сделал! Ты, во главе, повел бы земство по честному пути! — продолжала жена, и на ее, обыкновенно холодном, лице появилась даже умиленная улыбка. Она с гордостью смотрела на мужа, точно уж он, в самом деле, сам во главе, вел «земство по честному пути».

И Николай Николаевич растрогался, и лицо его расплылось в нежную улыбку.

Ввиду возможности выбора Колосова (Стрекалов сильно не доверял ему) Настасья Дмитриевна решила тотчас же ехать к Борщовой и разузнать. Разумеется, Николай Николаевич одобрил это намерение.

— Поезжай, Настенька, ты ведь всегда и во всем моя лучшая помощница!

— Еще бы! — ответила Настасья Дмитриевна.

И взгляд ее точно объяснял: «Кажется, смешно и сомневаться. Я умею исполнять свои обязанности».

— А что, мой друг, комната Черемисова готова? — спросил Николай Николаевич.

— Давно. Когда же он будет?

— Вероятно, завтра. Обещал по крайней мере.

— И пробудет год?

— Год.

— Хорош ли только этот Черемисов? Знаешь, как восприимчив Федя.

— За это не тревожься. Я не возьму какого-нибудь говоруна и пустомелю. Алфимов его рекомендовал как дельного и солидного молодого человека. Я сам с ним с час говорил и остался в восхищении; говорит просто, фактично; знает, видно, много. Говорят, в фабричном деле и по химии собаку съел, я еще его потом сманю на завод. Толковый парень и, кажется, с таким умом, что деньгу нажить может и не маленькую!

— О цене спорил?

— Нет, не спорил, так как я цену дал хорошую: сто рублей в месяц. Впрочем, как кажется, деньги не презирает небось, как эти шатуны-строчилы, вроде этого мерзавца Крутовского! Все обусловил, обо всем переговорил, такой практичный, даже определил, сколько времени заниматься, ну и явочные акты признает! — не без сочувствия прибавил Николай Николаевич. — Мы заключили домашнее условие!

— Кто он такой?

— Этого, Настенька, не скажу. В откровенности он не пускался, да и, видно, вообще попусту разговаривать не любит. Больше о деле говорили… Солидный молодой человек!

— Дай-то бог! — проговорила со вздохом Настасья Дмитриевна, уходя из кабинета.

Стрекалов сел к письменному столу и стал разглядывать карту грязнопольской губернии. Долго он сидел над ней, водил, по карте карандашом, соображал, рассчитывал и мысленно покрыл сетью железных дорог всю грязнопольскую губернию.

«Да, если бы к богатству да немного власти, много, много добра можно сделать на свете!» — думал Стрекалов, улыбаясь своей мысли. В голове у него носились широкие планы: Грязнополье представлялось маленьким Нью-Йорком, а сам он созидателем; везде газ, везде ватерклозеты, макадам, омнибусы, заводы, фабрики, фермы и коттеджи.

— Да, — прибавил он, — с властью и деньгами все возможно.

А Настасья Дмитриевна в это время собрала у Борщовой все нужные сведения: узнала, что Вяткин вчера приехал, что Колосов «интригует», и достала номер столичной газеты, где напечатана была биография Колосова. Она с восторгом прочитала статью, не без радости везла ее мужу и даже к автору этой статьи, Крутовскому, чувствовала нечто вроде благодарности.

Но пока она везла «биографию» Колосова, почтальон принес Николаю Николаевичу письмо из Петербурга, в котором один из приятелей Стрекалова поспешил прислать номер газеты с только что напечатанной корреспонденцией из Грязнополья, в которой не без юмора и не без хлесткости описывался, разумеется, под вымышленным именем, Стрекалов и его проделка с рабочими, освещенная надлежащим светом.

Прочитав статью, Николай Николаевич быстро отодвинул карту, над которой сидел, и вскочил как ужаленный; он хотел было немедленно ехать к губернатору, однако одумался и решил действовать иначе, чтобы вернее «пришибить этого мерзавца».

Когда приехала Настасья Дмитриевна и не без торжества подала мужу газету со словами: «Прочти, как отделали Колосова!» — Стрекалов молча подал жене вырезку и промолвил:

— А ты прочти, какую гнусность про меня напечатали!

Настасья Дмитриевна побледнела, однако прочла, и губы ее задрожали от злости.

— Неужели опять Крутовской?..

— Кому же больше!..

— Ты что думаешь делать?

— Предложить денег этому подлецу и заставить написать контр-статью…

— Ты думаешь, он согласится?

— Такой мерзавец, наверно, согласится!..

— И как редакторы печатают такие гадости?..

— Живут этим! — не без презрения заметил Стрекалов. — Я приму меры, чтобы этот номер в Грязнополье не разошелся. Попрошу почтмейстера…

— Господи! Какие на свете дурные люди бывают! Что мы ему сделали? За что такая ненависть против честных людей? — злобно говорила, как полотно бледная, Настасья Дмитриевна. — Кажется, тот же Крутовской собирается защищать этих пьяниц, которым ты же благодетельствовал и которые отплатили тебе тем, что подали жалобу?..

— Кажется; он и адвокатствует; впрочем, если и будет процесс, то они же в дураках останутся, так как закон на моей стороне… я ведь не поступлю против закона…

— Но к чему же этот пасквиль? — мяла в руках ненавистную газету Стрекалова, чуть не плача от гнева.

— Время такое, Настенька. Все эти негодяи потому только ругаются, что у самих у них нет ума заработать честно свой хлеб; от этого они, со злости, и проповедуют утопии.

— Скажи лучше: безумство.

— Это все еще цветочки, друг мой, а ягодки еще впереди: не то еще будет.

— Как я боюсь за Федю…

— Бояться нечего: Черемисов не такой.

— А если?..

— Если… — повторил Стрекалов, ничего не ответил и задумался.

— Мне кажется, Николай, Крутовской не возьмет денег, — сказала немного спустя Стрекалова.

— Возьмет, должен взять! — резко отвечал Стрекалов.

Кажется, Николай Николаевич и сам плохо этому верил, потому что с досадой сказал:

— Дурак он, впрочем, большой! Но у меня есть и другие средства заставить его замолчать. Нет, Настенька, Черемисов не похож на него… Ведь это было бы ужасно держать около Феди такого человека.

Настасья Дмитриевна поцеловала мужа в лоб, пожала ему руку, точно хотела напомнить, что она будет на страже, и вышла из кабинета, оставив Николая Николаевича «успокоиться одного».