Без исхода

LI

1 января 186…

Чего-то и мне хочется, а чего — не знаю! Кажется, хорошо живется, а нет-нет такая тоска западет в сердце, что иной раз готова проплакать глаза. Счастливая мама: она как-то умеет быть счастливой и умеет любить нас всегда одинаково, а я не умею так: иной раз люблю маму до безумия, готова ради нее отрубить себе палец, а иногда… боже, боже! как я смею думать так! Разве она не добрая, разве она не любит меня, разве… А отчего же не смею? К чему же тогда и думать, если бояться того, что лезет в голову? Нет, лучше скажу. Мне не нравится, что мама иной раз чересчур строга к людям и часто обходится с ними так холодно-холодно, словно мама сама какая-то ледяная. Вот в такие-то минуты я и разбираю ее и отца. Папа не всегда ровный, вспыльчивый, но какой-то милый, а мама… Что я!.. Как она меня любит… Сегодня все друг друга поздравляли. Marie Lenorme меня звонко поцеловала и пожелала не быть сухой и холодной, как бывает иногда мама, я чуть было не поссорилась за маму с Marie, но Marie быстро замолчала, поцеловала меня, и мы помирились. Славная она девушка и не особенно счастливая девушка: не знает ни семейного счастья, живет в чужом доме и ничего — весела. Накануне Нового года она сказала: «Я свою волю ни на какие сокровища не променяю». Славная! я это понимаю. А разве я не вольный казак буду?

Приезжал Речинский. Не нравится он мне — такой прилизанный, прямой, точно на столбиках, говорит так красиво, видно не от души. Крепко пожал мне руку и говорил вздор. Мама и папа его хвалят, а я его не люблю, да и Федя не любит: он говорит, что Речинский ездит к нам из-за хороших обедов, и посмеивается над его отличным аппетитом.

5 января.

Вчера я была на балу и танцевала до упаду, но, по правде, не веселилась. Речинский опять надоедает, мама все спрашивает, что он говорит; я маме рассказала, а она улыбнулась и сказала: «Леонид Васильевич очень хороший человек, Оля!»

Не могу я его полюбить!

8 января.

Все вместе кончили «Трудное время». Мама много пропускала и, когда кончили, сказала, что Рязанцев дурной человек. Я заступилась за него; по-моему, он честный человек, очень честный. Лучше правду всю сказать, хоть истина и неприятна, чем обманывать. Мама остановила меня и доказывала, что Рязанцев нечестен, но я с мамой не могла согласиться… Прочту еще раз…

10 января.

Странная мама! Чего она боялась прочитать всю повесть без пропусков? И с чего она взяла, что Рязанцев нечестный? Напротив. Бедная Мария Николаевна, трудно будет ей! Надо много, много учиться. А все ж она поступила так, как следовало: разве не любя можно жить с мужем? Marie в восхищении и назвала мужа Марии Николаевны филистером. Она объяснила это слово. Неужели и мы филистеры, и я филистерша? Я сказала об этом Marie; она расхохоталась и сказала, что у меня натура не такая. Долго я об этом думала; неужели все богатые люди должны быть филистерами?

1 февраля.

Несчастный у меня характер, несчастная способность. Вот так и хочется подмечать в других противоречия и слабости; отец всегда говорил, что он бедных людей любит, а сегодня за обедом так бранил рабочих с мамой, что мне стало совестно за них; а потом говорили о штрафах. Marie после обеда увела меня в сад и рассказала о своей сестре, швее в Швейцарии. Как ей, бедной, худо. Пожалуй, что и нашим не лучше! Вот куда должно идти богатство, вот на что надо посвятить жизнь, а то вечная…

Я не кончила. Меня позвали вниз: приехали Колосовы и сидели вечер; сама она очень красивая женщина, мама ее не любит, это даже и заметно. Лучше не принимать, чем принимать тех, кого не любишь!

Мне все говорят, что я богатая невеста и что я буду счастлива. Все думают, что счастие зависит от одного богатства; это вздор, и я знаю по себе, что иногда бывает такая тоска, такая…

2 февраля.

Вчера я не дописала и проплакала долго. И опять плакать хочется, — так-таки без причины плакать. Читала утром «Les misérables»[48]. Господи! сколько везде несчастных, а папа говорит, что все вздор пишут, лгут. Неужели папа искренно так думает, или же он говорит неправду?

Отчего же в книгах говорят другое? Попрошусь завтра с отцом на завод.

3 февраля.

Я вчера была с отцом на заводе и раздала все свои деньги этим бедным людям. Какие они странные, как они на меня смотрели, точно я какое-то неземное создание! Я просила отца взять меня еще раз; я снова отдам им свои деньги, — у меня теперь накопилось пятьдесят рублей, — на что они мне?

И целый день работают, а по субботам, папа говорит, напиваются. Я ужаснулась, а он усмехнулся. Мама спросила о впечатлении, и я рассказала ей все… все свои мысли; просила ее вместе со мной поехать в слободку (они живут в слободке; отец говорит, живут, как свиньи), а мама рассмеялась и сказала: «Добрая дурочка!»

Или мы друг друга не поняли, или мама ошибается, только я в этом случае не дурочка…

.

Целую ночь мы с Marie не спали: она рассказывала о себе. Чего только она, бедная, не испытала, зато всем обязана себе. Приятно ни от кого не зависеть и быть обязанной самой себе. Мама сказала бы, что это nonsens — она любит употреблять это слово, когда не может чего-нибудь объяснить.

15 февраля.

Это время я много читала, — просто запоем читала; мама говорит, что это вредно, а папа смеется и называет меня синим чулком, а Федя дразнит именем «поэтессы» и исподтишка шепчет: «Иванов!» Дрянной мальчишка! Дразнит меня бывшим его гувернером, который любил пить и посвятил мне много стихов, кажется плохих, судя по отрывкам, которые читал брат. Жаль бедняжку, лишился места из-за несчастной страсти, а умница был и славно преподавал математику — из-за него я ее полюбила и не ленилась делать задачи.

Вечером гуляла в саду. Пахнет весной, — хорошо так, весело на сердце… Как бы мне хотелось быть хорошей, честной, доброй! Неужели я не буду такой, а стану такой же чопорной леди, как… Тс, что я? Разве это можно!..

20 февраля.

Как я, однако, в это время изменилась: год тому назад я была совсем не та, и мне казалось, что отец и мать безусловно люди безукоризненные и говорят всегда правду, а теперь?.. Я очень, очень люблю их обоих, но не могу с ними согласиться… Они опять говорили о Речинском; надоели даже и все его расхваливают, говорят, что он и умница, и солидный человек, и будет добрым мужем… Я начинаю думать, что папа не прочь, если бы он сделал предложение, — впрочем, разве Речинский не видит, что я его не люблю? С его стороны было бы бесчестно. Я отмалчиваюсь, когда говорят о нем, недаром Marie прозвала меня «молчаливой мисс», а его — «дрессированной левреткой»… Вот бы услыхал?

Опять с мамой поспорили из-за Фионы. Мама такая странная: хотела ее выгнать от нас, я вступилась — вышел спор. Право, не следует высказывать задушевных мыслей. Разве приятно в ответ на самые лучшие порывы слышать ледяные нравоучения, смысл которых всегда один и тот же: не увлекайся, живи, как все порядочные люди живут, не фамильярничай с людьми, которые ниже тебя по положению… Бедная мама! Неужели у нее никогда горячо не билось сердце при виде несправедливости, чужого горя, а то и просто так, безотчетно? Неужели она всегда была такая спокойная, холодная, ровная? Я не могу быть такой…

Сейчас пришла Фиона и хотела броситься мне в ноги за то, что ее оставили; я поцеловалась с ней, и мы, как глупые, расплакались. Она такая смешная Фиона, только рассеянная, а мама этого не любит, и Арина Петровна Фиону не любит. Хитрая эта Арина Петровна, такая льстивая, гадкая… Мне она противна, я ее не люблю; ходит тихо, как кошка. Marie называет ее tigresse du Bengale[49].

Отец говорит о новом учителе. Скоро собирается в Петербург и говорит, что Федя должен будет с новым учителем готовиться в университет; я тоже буду слушать историю и русскую литературу. Папа очень расхваливает учителя, по словам своего петербургского знакомого. Дай бог! Феде нужен хороший человек; Федя добрый, славный, но подчас похож не на мужчину, а на мокрую курицу. Плакса! Плакс я не люблю, хоть сама иной раз большая плакса!

15 апреля.

Сегодня приехал хваленый учитель Черемисов; папа познакомил его с нами за завтраком. Мне этот Черемисов не особенно понравился ни наружностью, ни манерами; правда, лицо его умное, глаза выразительные, но в них по временам бывает какое-то злое выражение; говорил он мало, больше отвечал на вопросы и изредка улыбался; улыбка его какая-то злая, нехорошая. Федя, напротив, в восхищении от него, Marie тоже; она говорит, что у него «смелое лицо». Пожалуй, она и права. Вечером опять был Леонид Васильевич и просидел долго. Право, он мне ужасно надоел!

25 апреля.

Этот Черемисов держит себя в доме очень странно, не так, как другие бывшие Федины учителя; он редко с нами говорит, и мы его видим только за обедом. Marie права: у него действительно есть что-то смелое в лице; Федя не нахвалится им, говорит чудеса об его преподавании; с завтрашнего дня и я начну его слушать.

26 апреля.

Сегодня я первый раз слушала его лекцию по истории и осталась в восхищении. Как хорошо он передает события, как ярко он их освещает и с какою смелостью он рассказывает о таких вещах, к которым я всегда относилась с каким-то страхом, точно ему все нипочем. И лицо его в это время совсем другое. Его урок произвел на меня сильное впечатление.

5 мая.

Благодаря Черемисову на заводе устроились чтения; как добился Черемисов согласия отца — я не знаю, но чтения начались, и мы все были. Из рассказов Феди я заключила, что он очень добрый человек, и теперь сама вижу, что была неправа, думая о нем иначе. Счастливый! Он живет не для одного себя, а мы? Маме, кажется, Черемисов не очень нравится; она на днях говорила, что он скрытный. Что же, очень может быть; не рассказывать же ему все, что у него на душе. Вечером я играла на фортепиано, а Черемисов слушал и похвалил мою игру; я не знаю отчего, его похвала мне очень приятна. Мы с ним сказали несколько слов; я спросила о книгах, он мне их предложил.

15 мая.

Нечаянно я была свидетельницей неприятной сцены между Marie и Черемисовым. Она его любит, а он резко сказал, что нет. Она плакала. Я тихо ушла домой и сама разрюмилась. Что это значит?

10 июня.

Я читаю запоем и на уроках слушаю Черемисова с наслаждением. Федя рассказывал про него много. Что это за добряк, как он помогает другим! Мама его все больше и больше не любит, а я?.. К чему говорить! Он меня, кажется, считает надутой барышней и никогда не говорит со мной.

На днях мы гуляли вместе, и он поспорил с Речинским. Речинский рассердился и за чаем рассказал о споре. Мама как-то особенно взглянула на меня, и Marie тоже. С Marie мы стали как-то холодней, точно кошка пробежала между нами. Я долго просидела у окна… Господи, неужели…

15 июня.

Когда я его не вижу, мне точно чего-то недостает. Когда он возле в комнате, мне как-то отрадней. Не могу больше писать…

1 сентября.

Какое горе! Он уехал от нас, и я его не увижу…. Таких людей, как он, у нас не любят… Федя в горе, а я… мне так грустно! Неужели я его не увижу, не поблагодарю его за все, что он сделал? Благодаря ему я понимаю, что жить так, как живем мы, нельзя; мне тяжело здесь, мне хочется другой жизни… Нет, я его увижу! Я скажу ему, как я ему благодарна.

6 сентября.

Я его видела в театре, и он мне так приветливо поклонился! Сердце во мне забилось… Отчего ж мне так невесело?

15 сентября.

Ни за какие сокровища я не стану женой Речинского. Сегодня я так и сказала отцу и матери. Мне их жаль, бесконечно жаль, но что я могу сделать? За что они хотят меня принуждать? Они говорят: ради счастья, но разве их счастье может быть моим? Никогда… Я готова на все, но ни за что никто меня не заставит быть женой этого противного для меня человека!

16 сентября.

После вчерашней сцены я стала какая-то злая, бесчувственная: ни слезы матери, ни строгий вид отца меня не трогают… Как бы мне хотелось поговорить с ним!

20 сентября.

Я только что узнала, что он уезжает, и узнала причины. Вот каково хорошим людям?! Я пойду к нему и поблагодарю его во что бы то ни стало.

21 сентября.

Я его видела. Глеб сказал, что меня любит! Боже, как я счастлива!..

Когда Настасья Дмитриевна прочла последние слова, она как-то странно простонала и медленно опустила голову, точно приговоренная к смерти.