Без исхода

XIV

Как стрекаловский дом был примерным во всех отношениях, так точно и супружеская жизнь Стрекаловых была примерною во всех отношениях. Настасья Дмитриевна была безукоризненная супруга и насчет нравственности строга и к себе и к другим. Николай Николаевич держался в этом отношении взглядов жены, хотя на деле и к себе и к другим был снисходительнее: дальше засматриванья на хорошенькую горничную (и то только после чересчур веселого обеда) он не шел, дальше щипков (и то при соблюдении крайней осторожности относительно «своей Настеньки») он не осмеливался и любил жену, насколько хватало сил и уменья. Вообще он носил брачные цепи весело, незаметно, ласкал, холил жену, советовался в приличных случаях, выдавал бесконтрольно ежемесячно круглую сумму на содержание, а она за все это рожала ему здоровых ребятишек, заказывала вкусные обеды, держала дом в порядке, знала все привычки Николая Николаевича, начиная от любимых сухарей за утренним кофе до любимого французского романа на столике перед постелью, безропотно сносила мужнины ласки, когда не было свидетелей, и считала своей обязанностью окружать мужа всевозможными попечениями. При этом Настасья Дмитриевна обладала счастливою способностью делать все в свое время: вовремя умела поговорить с мужем о домашних расходах, вовремя пошутить, иногда даже слегка пококетничать и вовремя подлить мужу за ужином, — когда находила это нужным, — любимого cherry[22] «своему Николушке».

Во всем была видна с ее стороны обстоятельность, во всем проглядывало строгое исполнение долга, но ни в чем не заметно было ни страсти, ни увлечения, и Настасья Дмитриевна в течение восемнадцати лет была верною, исполняющею супружеские обязанности, законною женой своего мужа, не быв ни разу его любовницей. Супруги прожили эти восемнадцать лет мало того что счастливо, но даже как-то чересчур животно счастливо, и не только ни разу в течение супружества не поссорились, но даже и не побранились. Они, видимо, тщеславились своим согласием и любовью, шли рука об руку, пели тон в тон, друг к другу были предупредительны, друг друга звали «другом», и жизнь их шла мирным, однообразным шагом, — точно они предварительно решили, что для прочности семейного гнезда необходимо только «исполнять свой долг», жить спокойно и уютно, трудиться по мере сил, оставить детям непоколебленное состояние и тогда, свершив все земное, можно, пожалуй, и умереть спокойно, с чистой совестью, окруженными благодарными детьми, а пожалуй, и внуками.

И счастие их было так обаятельно, что многие благоразумные отцы и матери нередко в умилении указывали своим дочерям на эту согласную чету и замечали:

— Вот примерные супруги! Вот настоящее супружеское счастье!

Казалось бы, что такие нежные супруги должны были сочетаться браком не иначе, как по страсти, но предположивший это был бы очень далек от истины. Николай Николаевич женился на Настасье Дмитриевне вследствие многих основательных соображений, к которым страсть (была, конечно, и ее доля) относилась, как единица к десяти. Стрекалов как-то привык к молодой девушке, у отца которой, откупщика Полугарова, Николай Николаевич был своим человеком. Настасья Дмитриевна еще в молодости отличалась роскошной полнотой стана, красотой и благоразумием, а Николай Николаевич и прежде, как теперь, уважал красоту форм и практичность. Понятно, эти качества и постоянное пребывание вместе сблизили молодых людей. Настасья Дмитриевна и тогда отлично наливала Николаю Николаевичу чай (Стрекалов всегда любил, чтобы чай наливали аккуратно и чтобы на блюдечке не было ни капли, и Настасья Дмитриевна скоро это заметила), понимала хорошую сторону откупщицкого дела и даже могла судить об откупных операциях, симпатично относилась к солидным молодым людям (а Стрекалов к тому же был недурен) и никогда никому не надоедала ни пылкостью речей, ни пылкостью привязанности. Напротив, она знала всему меру и время, и даже раз, когда Николай Николаевич, бывши женихом, стал чересчур нежно целовать молодую красавицу, красавица тихо отвела его руки и не без хладнокровия заметила:

— Перестаньте, Николай Николаевич. Теперь не следует. Подождите, после свадьбы. Да и пора чай разливать, — прибавила она, вставая.

И мерной походкой пошла в столовую разлизать чай; никому не забыла положить столько сахару, сколько кто любит, аккуратно поставила перед Николаем Николаевичем густые сливки и домашние сухари, и при всем этом ее белая рука ни разу не дрогнула. Только румянец несколько ярче горел на щеках; но серые глаза, по обыкновению, глядели строго, сжатые губы все-таки не хотели разжаться, и каким-то холодом веяло от этого красивого лица, точно перед вами было изящное мраморное изваяние.

Отец Полугаров очень любил свою дочь и вряд ли бы отдал ее замуж за Стрекалова, тогда еще очень небогатого молодого человека, если б не видел в нем тех же качеств терпения и мастерства в пользовании обстоятельствами для наживания денег, какими обладал и сам он. Этими качествами, вместе с уменьем быстро понять суть всякого практического дела, Стрекалов отличался смолоду и еще юношей любил читать о производстве и обмене и жадно слушал в полугаровском доме, в котором почти что провел свое детство, рассказы о подвигах русских дельцов; эти способности мальчика еще более развились во время пятилетнего пребывания в Англии, где он, после гимназического курса, доканчивал свое образование и, между прочим, изучал заводское и фабричное дело. В стране «угля и железа» прирожденные инстинкты молодого русского предпринимателя облеклись в ту изящно-деловую английскую складку, которая редко встречается в русских дельцах, устраивающих дела «как бог на душу положит»: то замечательным плутовством, то наглостью и наскоком; по-своему восхищаясь «страной закона», молодой человек приглядывался к тамошним порядкам, работал без устали, учился усидчиво и вынес большой запас энергии, сноровку и складку английского дельца. Он порешил составить себе состояние, понимая хорошо, что на родине может с успехом приложить знания, приобретенные на чужбине, и вернулся в Россию завзятым англоманом. Если бы не отец Стрекалова, чудак-помещик, молодой делец немедленно бы затеял «дело», но, не желая огорчать отца, Николай Николаевич поступил в гвардию и, послужив столько, сколько требовало сыновнее приличие, вышел в отставку и приехал в Грязнополье.

В полугаровской семье его встретили как родного, и старик не без уважения смотрел на основательного, толкового молодого человека. Тесное сближение старого дельца с молодым началось после одного обстоятельства, при котором молодой человек блистательно доказал, что из него, как говорил старик Полугаров, «человек выйдет».

Обстоятельство было такое: как-то Полугарову понадобились на короткий срок деньги, и он решился обратиться за ними к своему молодому приятелю Стрекалову, у которого было тысяч пятнадцать. Старик был человек, умевший со всего снять пенку, и думал занять деньги выгодно, то есть без процентов. Полугаров был уверен, что молодой человек (Стрекалову было тогда двадцать пять лет) даст деньги без слова, потому что, полагал старик, в молодые годы чувства мягче, связи чувствуются живей и благодарность еще находит приют в молодом сердце.

И вот однажды, когда Николай Николаевич зашел в кабинет к Полугарову посоветоваться насчет какой-то земли, которую он предполагал взять в аренду, старик, после разговора об этом деле, сказал:

— А мне, Николай Николаевич, нужно тысяч двенадцать. Нет ли у тебя, дружище, свободных денег?

— Пятнадцать тысяч в банке есть! — отвечал молодой человек.

— Дай-ка мне их, пожалуйста; оборот нужно сделать, а деньги все в операциях; мне всего на шесть месяцев.

— А сколько вы, Дмитрий Иванович, платите процентов? — продолжал Николай Николаевич.

— Что ты, что ты? — шутливо засмеялся старик, — своему старому приятелю да на проценты?.. Ну, — шутил старик, — полпроцента в месяц довольно?

— Дружба дружбой, уважаемый Дмитрий Иванович, а деньги деньгами. Полагаю, что за полпроцента вы денег нигде не достанете, а за два процента в месяц я с удовольствием предложу вам требуемую сумму. Надеюсь, это и вам будет удобно, так как теперь время горячее, и денег достать за меньший процент трудновато.

Старик пристально взглянул на Стрекалова и заметил:

— Ну, братец, ты деньги-то наживешь! Из тебя человек выйдет!.. Согласен, согласен, — продолжал Полугаров, — отчего и не дать умному человеку двух процентов… Неси свою мошну… неси!

— Само собою вы, Дмитрий Иванович, заемное письмецо мне дадите. Надеюсь, тогда дело будет аккуратнее?..

— Аккуратнее… именно! — повторил старик. — Изволь, Николай Николаевич, и заемное письмецо дам…

— И проценты, конечно, вперед?..

— Вперед… вперед!.. да! из тебя человек выйдет! богат будешь! — повторил Полугаров и ласково потрепал Николая Николаевича по плечу.

Скоро после этого происшествия старик более сблизился с молодым человеком, подающим большие надежды, и, удостоверившись, что Стрекалов обладает большим практическим умом и уменьем вести дела, дал молодому человеку пай в деле, и дело, при помощи молодого человека, пошло заметно лучше. Через два года Николай Николаевич уже был женихом его дочери.

И тут молодой человек показал себя достойным уважения Дмитрия Ивановича.

Когда старик, отдавая замуж Настеньку, выразил мнение, что не лучше ли Николаю Николаевичу вместо назначенных в приданое пятидесяти тысяч получать ежегодно пятнадцать процентов, Николай Николаевич скромно, но не без твердости, заметил, что, конечно, «проценты, и такие большие — вещь хорошая», но тем не менее «он полагал бы — и надеялся, что и Дмитрий Иванович с этим согласится, — что капитал в руках представит более гарантий», причем присовокупил:

— Мало ли что вперед случится… Пойдут дети, нужно о них позаботиться!

Одним словом, Николай Николаевич настоял на своем и получил накануне свадьбы наличными деньгами пятьдесят тысяч. Старик и тут хотел было дать на двадцать тысяч векселей, но молодой человек не без решительности отклонил это предложение.

— Нет спору, — заметил он, — что векселя, особливо ваши, — те же деньги, но Настенька и я предпочли бы банковые билеты… Оно, знаете ли, как-то надежнее. Вы, конечно, поймете, Дмитрий Иванович, что я настаиваю единственно потому, что понимаю, какие обязанности вытекают из брака…

— Пойму, пойму, друг мой! — говорил старик не без иронии; однако векселей не дал, а дал наличные.

Свадьба была не пышная. «Непроизводительный расход», — говорил Стрекалов. «Много народа!» — согласилась Настасья Дмитриевна. Как до свадьбы Настасья Дмитриевна не считала в числе своих обязанностей принимать слишком нежные ласки от Николая Николаевича, так теперь она считала своей обязанностью принимать жаркие поцелуи без всякого смущения. Она, молодая, свежая и красивая, полная сил и здоровья, отвечала на ласки жгучими ласками. Она отдалась на законном основании, без одуряющей страсти, но зато, раз отдавшись, она не стеснялась; женская стыдливость точно разом исчезла, заменившись самым откровенным служением богине сладострастья. Она смотрела на брачное ложе (освидетельствовав сперва безукоризненность чистоты белья), как на место, где натуре дозволено все то, чего натура, с наклонностями животного, разнуздавшись, потребует…

Даже Николай Николаевич не без удивления заметил, что его молодая жена слишком «горячо и часто его целует».

— Помнишь, Настя, как ты не позволяла себя целовать, бывши невестой?..

— Тогда — другое дело, а теперь я твоя пред людьми и богом…

В первое же утро супружеской жизни Настасья Дмитриевна показала, что она не забывает и других своих обязанностей. Заметив, что сливки к кофе были не слишком горячи, она сделала выговор лакею, предупредив его своим ровным металлическим голосом, чтобы вперед этого не было, и когда Николай Николаевич хотел поцелуем смягчить ее первое после свадьбы неудовольствие, она не без стыдливости заметила по-французски, что «при людях целоваться стыдно», и повторила лакею выговор.

Любила ли она?

По-своему, конечно, любила, хотя в ее проявлениях любви было не менее, если не более, того холодного, обстоятельного разврата, за который так бичуют продажных женщин. Последние развратны по нужде или из любви к роскоши; Настасья Дмитриевна — по святой обязанности.

Кто лучше?