Без исхода

V

Гимназический курс кончен. Цель впереди — университет. На пути Глеб завернул домой. Опять знакомый городок на Волге ясно рисуется перед Черемисовым. Стоял жаркий июльский день. Городок словно вымер. На улице ни души; только свиньи, куры да гуси лениво бродили у заборов. Даже деревья печально свесили свои листья, точно млея под невыносимым зноем. Вот и хроменький домишко в пыльном, кривом переулке; знакомая калитка со старой щеколдой. Мертвая тишина царила в домике, когда вошел Глеб. Все спали, кроме кухарки, не заметившей гостя и лениво перебиравшей в кухне какую-то рухлядь. И мебель, казалось, встретила гостя нерадостно, точно говорила: чего пришел? Разве не видишь, что мы постарели и сделались совершенными калеками? И неизбежная герань на окнах как-то пожелтела, осунулась… И кот, дремавший посреди комнаты, глядел совершенным стариком…

В грустном расположении духа присел Глеб к окну и тупо глядел на двор, где в навозе бойко возился петух. Из соседней комнаты доносился храп отдыхавшей семьи, прерываемый оханьями, вздохами и икотой.

Долго просидел так Глеб.

Не особенно была радостна встреча его с семьей. Он увидел старый содом: постаревшую мать, нередко прибегавшую к водочке, отца, окончательно спившегося (его выгнали из службы, и он чуть не христарадничал), братьев, писцов в губернском правлении, умевших ловко прятать гривенники, и сестер, которые так и глядели публичными женщинами. Крепко призадумался Глеб, и не юношескою ненавистью сверкнули его глаза. Он отдал матери прикопленные им в гимназии от уроков пятьдесят рублей и решил через несколько дней пробраться в Петербург.

— Зачем, зачем? — закричали все родные.

— Оставайся здесь! — строго сказал отец. — Поступишь на службу, дадут жалованье, помогать нам будешь…

— Я, батюшка, учиться еще должен. После больше помогу. Я в Петербург через три дня поеду!

— А этого хочешь? — начал было старик, показывая сыну ослабевший, нетвердый кулак.

— Папенька, — задумчиво проговорил Глеб, — я не ребенок и кулаков не боюсь. Разве так лучше жить?..

Все недоумевали. Старик понурил голову.

— Разве лучше этак безобразничать! — повторил сын. — Не удерживайте меня здесь, папенька… я не останусь…

— Иди, Глеб, иди!.. — покорно ответил старик.

— И знаете еще, что я вам скажу, — нежно говорил Глеб, оставшись глаз на глаз с отцом, — не бейте мать. Вы ее совсем забьете.

Старик что-то хотел сказать, но точно подавленное рыдание застряло в горле, и он только махнул рукой.

— А сестры что? — продолжал он. — Разве только по вечерам на улице хлеб доставать?..

— Капиталу нет, Глебушка… Если бы да капитал… — оправдывался старик.

— Господи! Да разве я смею винить вас! — с отчаянием крикнул Черемисов. — Я понимаю, что и вам тяжело…

У старика градом закапали слезы. Сын с воплем боли припал к его изможденной руке.