Без исхода

XXXII

После отъезда доктора Крутовской долго еще смеялся и пошел в аптеку; вернувшись, он подсел к жене и, обнимая ее, сказал:

— Люда, прости меня, голубчик; я черт знает что наговорил… прости!

— Я не сержусь, Володя…

— Не сердись… Просто такая досада давеча была, такое раздражение… извини…

И Крутовской снова нежно и искренно обнял Людмилу Николаевну. Она из любви к мужу удерживала готовые вырваться из груди рыданья и утирала глаза.

— Что тебе доктор говорил?.. Ничего опасного?

— Завтра Лешка будет здоров. Простой легкий грипп, который для важности немец назвал катаром легких…

— Правда? — испуганно допрашивала Людмила Николаевна.

— Успокойся, правда… Правда, моя милая графиня!..

И Крутовской не без смеха рассказал о своей проделке с доктором и об удивлении немца.

— Да вот еще что… да ты что же, Люда?..

Крутовской остановился. Людмила Николаевна истерически рыдала. Ее поражали такие резкие переходы в характере мужа. Легкость, с которою он от тяжкого упрека переходил к ласке и смеху, больно кольнула ее… Давно скрываемое подозрение, что муж ее не очень любит, снова всплыло наружу, и слезы, горькие слезы лились из глаз молодой женщины, облегчая ее горе. Он нежно взял ее руки, гладил их и, словно ребенка, стал успокаивать, называя самыми нежными именами… Она улыбнулась сквозь слезы.

— Любишь ли ты меня, Володя? — с какой-то странной, недоверчивой улыбкой спросила она, робко пряча свое лицо на его груди.

— А то нет?..

— Странный ты какой-то…

— Уже такой, Люда, уродился…

— Знаешь ли что? ведь я тебе не пара! — тихо, совсем тихо шепнула Людмила Николаевна.

Крутовской промолчал. Она ждала, что он станет спорить. Несколько минут прошло, оба молчали.

— Ты часто раскаиваешься, что женился на мне? Скажи, часто? — наконец заговорила Людмила Николаевна.

— Полно тебе, Люда, вздор городить…

— Нет, Володя, не отвиливай… Правду, по совести скажи!..

И она смотрела своими ясными, чистыми глазами в лицо обожаемого Володи.

— Что же ты молчишь?

— Да полно, Люда, глупости спрашивать…

— Раскаивался?.. сожалел?..

— Да нет же…

— Никогда?..

— Никогда! — промолвил Крутовской, целуя жену.

Людмила Николаевна нервно бросилась к нему на шею и, крепко стиснув, прошептала:

— Если б ты только знал, как я тебя люблю!

Она повеселела. Крутовской рассказал ей о встрече с Лампадовым и о Фенечке и, конечно, нашел в жене самого сочувственного помощника. Она завтра же обещала написать Черемисову и вместе с ним сходить к Фенечке, и если та согласится, пригласить ее к себе, пока не устроится дело. Она заранее надеялась на успех и детски радовалась случаю быть полезной ближнему.

— Черемисов достанет денег… Он добрый… Отчего ты сам не сходишь к нему и первый не протянешь руки? Ведь ты виноват, Володя?

— Схожу, Люда, но не теперь… после…

— Ну, хочешь, я помирю вас?..

— Нет, Люда, ни слова обо мне не говори…

— Экий ты какой…

— Гадкий? — подсказал Крутовской.

— Самолюбивый! — покраснела Людмила Николаевна и, сказав это, испугалась: не обидела ли она своего Володю?

— Полюби нас черненькими, а беленькими всякий полюбит! — засмеялся Крутовской, уходя в кабинет.

Он сейчас же засел за стол и стал писать. Он писал скоро, нервно и при этом возбуждался во время работы до того, что злость, казалось, сама капала с его пера. Когда он кончил и прочел, то даже сам удивился желчи и яду, которыми был пропитан его небольшой рассказ о предводителе-донжуане. Читая этот рассказ, казалось, что такого злодея, как Колосов, еще свет не родил, и что ему мало виселицы, и все это описывалось страстным, убежденным языком под диктовку горячего, возмущенного сердца.

Вместе со статьей Крутовской послал в редакцию письмо, в котором ругался беспощадно за невысылку старого гонорара и требовал немедленно выслать деньги. «Теперь редактор, наверно, вышлет. Небось проберет его трехэтажную шкуру!» — наивно надеялся Крутовской, запечатав письмо, и, усталый, бросился в постель.

Людмила Николаевна еще долго сидела у постели сына, и только убедившись, что жар спал, она разделась и легла, счастливая после объяснения с мужем. Она уже совсем забыла о прошлой сцене, а только помнила его ласковые взгляды и его уверенья, что никогда раскаянье не закрадывалось в его сердце. Людмила Николаевна тихо заснула с мыслью о муже и сыне.