Без исхода

XLVII

«Зло слишком велико, но мы одумались и, с помощью божией, вырвем его с корнем. Пора, наконец, положить предел тому безумству, которое грозит охватить всю Россию. Ваша записка, почтеннейший Александр Андреевич, принята к сведению, и дано соответствующее распоряжение об обуздании дерзости тех лиц, о которых вы сообщали. Давно пора действовать по-суворовски, ввиду того, что по всей Европе…»

Александр Андреевич остановился, отложил письмо, которое только что читал, и заметил:

— Интересно знать, кто это старику такие трогательные письма сочиняет? Светлейший сам не особенно тверд в грамматике, хоть и любит сочинять мемории… Что, трогательно, Афанасий Яковлевич, а?..

Рыбаков усмехнулся.

— Читать, что ли, дальше? Дальше будет еще трогательней! — улыбнулся Колосов. — Ведь старика нынче пригрели, так что бедняга спит и видит, как бы что-нибудь уничтожить… Одна беда: вот тут, — указал Колосов на голову, — недостаток. Никак не может разорить вовремя и уничтожить согласно с обстоятельствами дела. Вечно невпопад действует. Уничтожает то, что хотят сохранить, и разоряет то, чего по времени не должно… ну, и опять беднягу на солнышко… Таким манером светлейший злобствует и фрондирует. Недавно выдумал новую систему интендантств — отказали; то-то петушился! Однако слушайте.

И Колосов стал читать:

«По всей Европе идет брожение умов, ниспровержение религии, семьи, — именно тех элементов, фундаментов, так сказать, на которых покоятся государства. Ввиду этого надо положить предел и задушить гидру в самом ее зародыше. Мною опробованы меры, в записке, при сем прилагаемой, из коей вы увидите, чего должно держаться…»

— Ну, дальше не особенно интересно! — хохотал Колосов, — все идет спряжение глаголов: разорить и уничтожить, а под конец снова старик хочет вырвать зло с корнем. Все это, само собою разумеется, очень утешительно, но нам-то с вами, Афанасий Яковлевич, от этого не легче. Этот billet doux[47] получен недели три тому назад, а зло, в образе Крутовского, как ни в чем не бывало разгуливает по Грязнополью и, как я слышал, готовит насчет ваших подрядов такой чудовищный пасквиль, что грязнопольцы все пальцы оближут от удовольствия.

Рыбаков сердито крякнул и проговорил:

— Что же нашел этот мерзавец в моих подрядах? Кажется, дело чисто.

— Для нас-то оно чисто, а для «этого мерзавца», пожалуй, и не совсем.

— Вы полагаете, генералу сообщено мнение светлейшего?

— Знаю наверное, что сообщено, но он не обратил на это мнение большого внимания… Либерал ведь! — усмехнулся Колосов, — занимается ногтями и Ленорм… А ведь бабочка — деликатес!

— Недурна! — прищурил свои глазки Рыбаков.

— Гм, недурна! не то слово — огонь-баба. Да-с, не обратил внимания и, по молодости лет, шутит с огнем.

— Так вы изобразите в письме новую меморию, Александр Андреич?

— За этим дело не станет, я такую меморию изображу, — смеялся Александр Андреевич, — что либерал наш перестанет шутить с нами, выборными всея земли; вы с своей стороны тоже примите меры.

— Какие?

— Адрес соорудите на имя генерала… натурально, адрес самый почтительный и скромный. Заявите глубокое уважение; даровитый администратор, мол, шествующий по стезе прогресса, это с одной стороны, а с другой, мол, честь граждан страдает от присутствия гнусного пасквилянта… соблазн обывателям… неблагонадежные элементы… разрушительные начала… добрая нравственность… молодые девушки и все такое, — вы ведь все это до тонкости знаете, немало писали с Кашкадамовым адресов… И в заключение опять преданность, чувства, знаете ли, самоотвержение и в виде эпилога: «Мы тебя любим сердечно!» Оно выйдет и комплимент, и угроза, а, главное, современно… ветерок-то задувает северный… А князь наш тем временем возопит, как оглашенный, я его понажму, — оно в два огня выйдет превосходно! Когда вы можете соорудить эту штуку?

— Сколько подписей нужно?

— Чем больше, тем лучше.

— В два дня соорудим.

— И превосходно, а теперь позавтракаем.

И оба джентльмена пошли завтракать. Трогательный адрес, по рецепту Колосова, был поднесен через неделю, и в тот же день генерал получил пренеприятное письмо, после которого он поморщился и заметил:

— Они этого хотят… пусть делают, а я умываю руки. Marie сердиться не может: я слово сдержал, и не моя вина, если сделалось не по-моему!

Вслед за тем он послал за правителем канцелярии.

Вечером на другой день генералу доложили, что его желает видеть какая-то дама по весьма важному делу. Генерал приказал принять, наскоро оправился и сел к столу. В комнату торопливыми шагами вошла Ленорм.

— Marie!.. Что это значит, какой ветер занес вас ко мне? Садитесь…

Но вместо того чтобы садиться, Ленорм подошла к нему и сказала с иронией:

— Так-то вы сдержали свое слово?..

Генерал понял, в чем дело, и старался объяснить, что он тут ни при чем.

— Не говорите вздора… замолчите… Я прошу вас… Ради бога оправдайте их…

— Я, право, ничего не могу сделать.

— Не можете? — метнула глазами девушка.

— Не могу…

— И для меня?

— Вы знаете, Marie, как я вас люблю, но…

— Без но, — перебила Ленорм, — да или нет?

— Marie, да вы с ума, что ли, сошли? Вы требуете невозможного.

— Да, я с ума сошла и для доказательства — я больше вас не принимаю… слышите?..

Генерал хотел было что-то сказать, но она быстро поднялась и, опустив вуаль, так же быстро вышла из кабинета.

— Экая взбалмошная женщина! — проговорил ей вслед генерал и нервно заходил по кабинету.

Пролетка Ленорм остановилась в глухой улице, у небольшого домика. Она велела кучеру подождать, а сама вошла во двор и спросила Черемисова. Ей указали комнату, куда она быстро вошла. Она застала Глеба за сборами.

— Здравствуйте, Глеб Петрович! Давно вас не видала, захотела сама проведать… Не ожидали? — проговорила Ленорм, снимая шляпку и перчатки.

— Нет. Садитесь, пожалуйста, и извините за беспорядок — собираюсь.

— Куда?

— В Питер.

— Послушайте, Глеб Петрович, — заговорила она мягким, ласкающим голосом, — я приехала предупредить вас… Еще есть время…

Она с любовью глядела на Черемисова, который в изумлении стоял посреди комнаты и слушал ее бессвязную речь.

— К чему ехать туда? Не поезжайте, а лучше…

Она остановилась и не смела договорить.

— Что лучше?

— Поедемте вместе завтра… за границу… Я все это устрою! — совсем робко, едва слышно проговорила девушка.

— Зачем? — холодно спросил Глеб.

— Как зачем? Разве так лучше: вечно с места на место? Вот вы хотели попасть в деревню, а едете невольно в Петербург.

— Что ж? — пожал плечами Черемисов.

— Послушайте, я, конечно, не смею признаться… я… нет, не то… боже! Что за вздор я говорю!

Она порывисто бросилась к Черемисову и припала к нему на грудь… Глеб тихо отстранил девушку и усадил ее на диван.

— К чему вечно биться, как рыба? Из-за чего надрывать свои силы? Разве жизнь и без этого не хороша? Разве вы и полюбить не можете? Разве я так не люба вам? Ну, если со мной не хотите ехать, поезжайте одни, возьмите у меня деньги.

Она заглянула ему в лицо. Он молча пожал ей руку, но не сказал ни слова. На лице его она прочитала ответ. Ждать было нечего. Она поднялась с дивана и стала собираться. Когда Глеб прощался с нею, она горячо обняла его и быстро вышла из комнаты.

Глеб поглядел ей вслед и в раздумье проговорил:

— Славное сердце у этой женщины!

Только что он успокоился от этого неожиданного посещения и заботливо принялся за прерванную работу, как через полчаса постучали в дверь. Он проговорил обычное «войдите» и протирал глаза от удивления. Перед ним была Ольга…