Неслышный зов

САМОГОНЩИКИ

Измотанная дневными заботами Миля Зарухно любила по вечерам отдыхать за картами. Она не гадала, как цыганка, и не раскладывала пасьянсов, а играла в грубую мужскую игру очко. Для карт Миля завела особые деньги. Она их никогда не смешивала с хозяйственными, которые получала от мужа. Обычно все торговые сделки маклаков заканчивались вспрыскиванием: на столе появлялся самогон или брага. Подвыпившие хуторяне и перекупщики, жаждущие острых ощущений, не прочь были попытать счастья. И тут они слышали голос Мили. Вытащив из кармана фартука засаленные карты, она спрашивала:

— Кто желает сыграть по маленькой? Присаживайтесь.

Охотники почти всегда находились. Они устраивались за малым столом, вытаскивали из кармана мелочь и клялись:

— Вот проиграю это и ша! Иначе без штанов останешься.

Миля только ухмылялась, клятвам она не верила, сама же играла спокойно, не азартничая.

Мальчишек взрослые не допускали к игре. Подростки могли лишь стоять за спинами сражающихся и молча наблюдать, как те стремятся набрать двадцать одно очко.

Гурко и Нико больше всего любили следить за игрой своей дайори, предпочитавшей банковать. Поставив пятьдесят тысяч дензнаков, Миля ловко раздавала карты и подбивала игроков на крупные ставки.

— А ну покажите, не вывелись ли мужчины!

И мужчины показывали себя. То и дело слышалось:

— На всю иду… ва-банк!

Если сумма в банке была небольшой, Миля молча выкладывала карту, а если накапливалось много денег, твердо говорила:

— В долг не даю. Где обеспекция?

И храбрец, забыв о недавней клятве, вытаскивал червонец из неприкосновенного запаса и выкладывал на стол рядом с банком. Лишь после этого получал карту, но сразу не открывал ее, а, наложив на старую, медленно выдвигал краешек, чтобы не спугнуть очки.

Если к десятке приходила «картинка», то игрок, облизывая сохнувшие губы, прикупал еще карту и вновь медленно вытягивал ее. Все следили за выражением его лица: озарит ли его радость или оно останется мрачным. Чаще всего игроки в досаде бросали карты.

— Перебор, — упавшим голосом говорили они. — К тринадцати туза — настоящая буза!

Стремясь отыграться, партнеры теряли контроль над собой, шли по банку на плохой карте, и Миля, конечно, легко обыгрывала их. Если ей удавалось снять крупный банк, то ребята, волновавшиеся за свою дайори, получали по двадцать пять тысяч на кино.

Миля Зарухно так пристрастилась к картам, что, если не было взрослых партнеров, призывала мальчишек сразиться с ней.

Мальчишки играли на спички, но азартничали не менее взрослых. Взрослые, если они проигрывали, могли поставить на кон свою одежду, сбрую, непроданные товары, а с мальчишками Миля поступала круто. Обычно она говорила: «Отец бил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался». И больше карт не сдавала. Разжалобить ее было невозможно.

Очко со своими волнениями, удачами и неудачами притягивало и Ромку. Иногда он примазывался к взрослым — тайно добавлял дензнаки к большой ставке. И в этом примазывании ему везло.

К Зарухно часто заходил выпить и сыграть в очко инвалид с деревянной ногой, которого звали Веней-сапожником. Этот сорокалетний бедолага, умевший тачать фасонистые дамские сапожки с высокими тонкими каблучками, в дни загулов мог пропить не только свою одежду, но и обувь заказчиков. Поэтому модницы, принеся заготовки, почти поселялись в его избушке-развалюхе. Они приходили с вязаньем или с каким-нибудь другим делом, садились рядом и ждали, когда Веня забьет последний гвоздик. Некоторые даже готовили бобылю завтраки и обеды, только бы он не отрывался от работы. А если дня не хватало, заказчицы забирали незаконченные сапожки домой, а утром возвращались с ними на дежурство. Расплачивались они только после примерки, когда сапожки были на ногах.

Ромка любил наблюдать за смелыми ставками бесшабашного инвалида. Однажды, когда шла крупная игра с перекупщиками, к сапожнику пришел бубновый туз. Веня хотел ударить по банку, но у него не хватало денег на покрытие крупной суммы. И Ромка решил примазать все свои деньги, припрятанные на кино.

К тузу они прикупили короля.

— Как быть? — шепотом спросил у него Веня.

— Бери еще, — посоветовал Ромка.

— Нет, брат, там крупная идет, — возразил сапожник и уже с наигранным весельем сказал банкующему: — Хватит, сумей набрать столько же.

Шла действительно ненужная им карта — восьмерка. Но у банкующего на столе была девятка. Получилось семнадцать очков.

— Казна, — печально сказал тот. — Ваша взяла.

Он не знал, что у инвалида недобор. Ромка, видя, как все его деньги уплывают в общую кучу, не смог удержать слез.

Сапожник тоже расстроился.

— Постой, — сказал он. — Без пиджака останусь, а этот банк сорву.

Карта к нему пришла неважнецкая — дама. И Веня все же снял с себя пиджак, поставил на кон и сказал:

— Баш на баш! Прикупаю две карты.

К нему пришла десятка и шестерка, набралось девятнадцать очков. Но их не хватило: банкующий набрал двадцать.

Уходя в нательной рубашке домой, Веня подтолкнул Ромку и сказал:

— Пошли, дело есть.

По пути он спросил:

— Ты Нюру-самогонщицу знаешь?

Как не знать, Анна не раз посылала за самогоном. Это вонючее питье нужно было проносить спрятанным под рубахой либо в корзине. За самогоноварение сажали в тюрьму.

— Так вот, — продолжал инвалид, — Нюрку нужно выследить. Сама она аппарата не имеет. Самогон ей чухны из хуторов привозят. Они там на отшибе из всякого дерьма его гонят, а здесь лопатой деньги гребут. Но попадаться не хотят, за своим товаром в лес приглашают. Я как-то пробовал подглядеть, но где мне за Нюркой угнаться! Упустил хитрюгу. А ты парнишка шустрый. Только не попадайся. Нам главное не Нюрка, а чужие. Если подглядишь, где они свой товар прячут, будем с деньгой. Понял?

Роль разведчика Ромку устраивала. Он только спросил:

— Может быть, взять ребят с собой?

— А вот это уж ни к чему, — возразил Веня. — Только вдвоем.

Они условились, что удочки и червяков Ромка заготовит с вечера. Веня разбудит его на рассвете, после первых петухов, и они как бы пойдут на рыбалку.

С вечера Ромка долго не мог заснуть, все обдумывал, как он будет ловко следить. Казалось, не успел он уснуть, сразу же послышалось звяканье стекла. Это инвалид едва слышно стучал ногтем в окно.

Быстро одевшись, Ромка выскочил во двор. Еще едва светало. Дорожки и трава были мокрыми от росы.

— Э, брат, босым негоже, — заметил Веня. — Я тут тетке одной поршеньки сделал. Пойдем, наденешь их. Заказчице скажу, что размачивал для мягкости.

Захватив удочки, он привел его обуваться к своей развалюхе.

Со двора они вышли раньше Нюрки. И, лишь войдя в лес, стали поджидать ее у тропы.

Не успел сапожник выкурить цигарку, как самогонщица показалась на опушке. Голова ее была по-деревенски повязана платком, а за спиной виднелся кузовок.

— Пойдешь следом, — гася цигарку, шепнул Веня. — Чтоб ни одна ветка не хрустнула. Помни: важней всего чухны. Как выследишь, прибегай на Кривое озеро, я буду У ручья.

Выйдя на тропу, Нюрка пошла быстрей. Ромка двинулся следом, норовя идти по зеленому мху, скрадывающему шаги.

Самогонщица часто останавливалась и прислушивалась: не идет ли кто за ней? Ромке приходилось притаиваться за кустами, за стволами деревьев.

Так он прошел за ней до развилки шоссе. Здесь кончался булыжник и ответвлялись две проселочные дороги. Нюрка свернула влево и зашагала по малонаезженной колее, вившейся среди заболоченных полей, поросших густым кустарником. Кисея тумана еще не сошла с болот. Ромке легко было двигаться неприметно.

Подойдя к дремучему лесу, в котором огромные разлапистые ели создавали полумглу, Нюрка неожиданно исчезла. Мальчишка хотел было сделать перебежку, чтобы не упустить ее из виду, как вдруг услышал звяканье уздечек и фырканье лошади.

Он припал к земле и, прячась за молодыми елочками, почти ползком подобрался к двум высоким валунам. Тут, прижимаясь к замшелому камню, Ромка высунул голову и сквозь ветви куста разглядел деревенскую подводу. На ней сидели два человека: мужчина и женщина в серых домотканых куртках и длинных охотничьих сапогах. Они, видимо, завтракали, потому что Нюрка пожелала им приятного аппетита.

Мужчина сразу же соскочил с подводы и, вытащив из сена большую бутыль, оплетенную лозой, отошел к зарослям ельника.

Вскоре до слуха Ромки донеслось бульканье переливаемой жидкости. Женщина, сидевшая на подводе, приподнявшись на колени, вертела головой во все стороны и прислушивалась.

Минут через десять хуторянин помог Нюрке приладить на плечи кузов, затем всыпал в него для маскировки немного картофеля и, проводив ее до дороги, стоял там до тех пор, пока она не удалилась на изрядное расстояние.

Быстро вернувшись к подводе, хуторянин вытащил из сена еще более объемистую бутыль, оплетенную лозой, захватил из ельника меньшую и понес их в глубь болота. Ромка хотел было прокрасться за ним, но одумался. Место впереди оказалось открытое, его могла заметить эстонка. И за валуном опасно было оставаться: возвращаясь, мужчина мог заглянуть туда.

Мальчишка переполз в ельник и уже из зарослей стал наблюдать за мужчиной.

Хуторянин прошел далеко. За чахлыми деревцами Ромка примечал мелькание его серой куртки. Потом и она сгинула среди березок.

Напрягая зрение, мальчишка всматривался, но самогонщик долго не показывался. Только минут через пятнадцать он как будто вырос из-за кочки.

Сломав для приметы одну из березок, мужчина быстрым шагом вернулся к лошади, снял с ее морды торбу с овсом и, взяв за уздечку, вывел на дорогу. Здесь он вскочил на подводу и покатил в сторону города.

Не мешкая, Ромка прошел к сломанной березке. В углублении за бугром обнаружил самогон, прикрытый мхом и валежником.

Начатую бутыль, в которой еще оставалось не менее полуведра мутноватой жидкости, он перепрятал: перенес к поваленной ветром ели и запихал под ветви. А полную бутыль поднять не смог. Для него она была слишком тяжелой. Как же хуторянин таскал такую тяжесть? Видно, сильный. Попадись — убьет.

Ромка помчался к Кривому озеру за Веней-сапожником.

Инвалид заждался его. Поймав на удочку пару плотвичек и трех окуньков, он поставил жерлицы и, закурив, в беспокойстве корил себя, что на столь опасное дело послал мальчонку, а не пошел сам.

Увидев Ромку невредимым, сапожник в радости воскликнул:

— Ого, прилетел! Ну, как дела?

Мальчишка так запыхался, что не мог вымолвить ни слова.

— Попался, да? Гонятся за тобой? — допытывался Веня. — Вон стань за то дерево. Я их дубиной встречу.

— Не! — наконец удалось выговорить Ромке. — Увидел… Знаю, где прячут. Идем скорей, а то чухны вернутся.

Веня, ковыляя за ним, принялся расспрашивать, как Ромке удалось выследить самогонщиков. А тот, гордясь своей удалью, отвечал как бы нехотя, словно для него такие дела были привычным занятием.

— Молодец, — похвалил сапожник, — верно действовал, по-нашенски. Будь война, я бы тебя разведчиком взял.

Вернувшись к болоту, Ромка показал, где спрятана большая бутыль. Инвалид не утерпел, тут же зубами вытащил деревянную затычку, обернутую тряпицей, и прямо из горлышка попробовал крепость самогона.

— Первач, — определил он и хлебнул еще раз.

Опасаясь, что Веня упьется, Ромка сам заткнул бутыль и строго сказал:

— Давай унесем отсюда… и быстрей. Если чухна догонит — убьет. Он здоровенный.

Ромка помог сапожнику взять бутыль на плечо и перенести на другую сторону болота. Там они сели отдохнуть.

Веня, не совладав с собой, опять хлебнул первача.

Ромкины опасения оправдались: после третьего глотка сапожника развезло. Он уже не мог поднять бутыль на плечо. Вдвоем они потащили ее волоком по бурой слежавшейся хвое. На пригорке инвалид остановился перевести дух.

— В горле сохнет, — сказал он. — Смочить надо.

— Больно часто у тебя сохнет, — сердито заметил Ромка. — Не смей больше лакать, упьешься!

Но разве остановишь Веню, когда столько спиртного в его руках? Накренив бутыль, он стал на колено, а деревянную ногу вытянул. После изрядного глотка руки сапожника дрогнули, бутыль выскользнула из них и покатилась вниз, поливая толстой струей землю.

Ромка нагнал бутыль уже в самом низу и, когда поставил ее на попа, увидал, что самогону осталось только на донышке. Теперь он мог сам поднять бутыль. Но как быть с Веней? Не оставлять же его пьяного в опасном месте? Чтобы избавиться от ноши, Ромка разыскал глубокую выемку под корягой, выгреб из нее сгнившие листья, опустил в яму плетенку с бутылью и прикрыл сухой хвоей.

Сделав пометку на белом стволе березы, мальчишка вернулся к неподвижному инвалиду. Тот лежал в неудобной позе, ткнувшись носом в землю. Ромка растолкал его и начал просить:

— Вставай… Пошли домой!

Веня не скоро поднял голову. Осоловело поглядев по сторонам, он спросил:

— А где самогон?

— Самогонки нет, ты всю вылил, — соврал мальчишка.

Ромка помог инвалиду подняться, но тот самостоятельно уже не мог держаться на ногах. Пришлось быть живой подпоркой. Повисая на Ромке, Веня едва передвигал ноги.

Мальчишка измучился, пока они добрели до тропы.

Здесь сапожник заартачился:

— Дальше не пойду! Спать хочу, не мешай… Беги домой один.

Уложив инвалида в папоротник, Ромка побежал за помощью к братьям Зарухно.

Нико встретил его у калитки. Узнав, зачем прибежал Громачев, свистнул брату и начал по-атамански распоряжаться:

— Ты, Ромка, слетай домой и принеси какие есть бутылки. Только чистые. Гурко, готовь тележку и поищи воронку.

Не прошло и получаса, как мальчишки, погрузив в тележку кузовки, наполненные пустыми бутылками, покатили в лес.

— В самом опасном месте оставлена меньшая бутыль, — по пути объяснял Ромка. — Первой надо забрать ее. Только не подумают ли чухны на Нюрку?

— Ну и пусть! — сказал Нико. — Тебе что — самогонщицу жалко?

— Не жалко, но чего она зря будет страдать.

— Можно снять с нее подозрение, — рассудил Гурко. — Оставим чухнам записку. Будто мы из банды Серого.

— Во! Правильно, — обрадовался Ромка.

По всем признакам, эстонцы еще не возвращались на болото. Мальчишки быстро перелили самогон в небольшие посудины, а пустую бутыль водворили на старое место. Гурко на листке бумаги написал:

Эту записку он привязал к горлышку оставленной бутыли.

Затем мальчишки перенесли тележку и кузова на другую сторону болота и уже собрались двинуться по старому следу, как услышали с дороги скрип колес. Они притаились и стали наблюдать.

Хуторянин приехал не один: с ним на телеге сидели два перекупщика, которые не раз приходили к Зарухно.

К сломанной березке сперва подошел хозяин. Мальчишки видели, как он поднял пустую бутыль и, недоумевая, стал разглядывать записку. Он подозвал перекупщика. Тот прочитал записку и, с опаской оглядевшись, что-то стал объяснять.

И тут вдруг Гурко взбрело засунуть два пальца в рот и пронзительно свистнуть. Нико съездил ему по шее, заставил умолкнуть. Он полагал, что мужчины сейчас кинутся разыскивать их, а те испуганно переглянулись, поспешили к подводе. Тогда мальчишки уже втроем огласили лес свистом.

И взрослые верзилы, приняв озорников за пьяных бандитов, поторопились удрать. Мальчишки слышали, как они принялись нахлестывать коня. Телега затарахтела на неровной дороге.

Вволю нахохотавшись, ребята пошли разыскивать вторую бутыль. По пути Гурко заглянул под корни ели, видимо поваленной ветром.

— Ребята! Здесь тоже что-то спрятано! — крикнул он. — Смотрите!

И Гурко замахал серебристым обрывком парчи.

Мальчишки подошли к яме, прикрытой кучей зеленых ветвей, и принялись их растаскивать. Вскоре они добрались до взрыхленной земли, из которой торчал край позолоченной иконы. Вытащив ее, они руками раскопали мох, перемешанный с землей, и наткнулись на большой узел. В парчовом стихаре была завернута церковная утварь: серебряные чаши, подсвечники, кресты, обломки украшений. Тут же лежала церковная кружка, наполненная нательными крестиками и ладанками.

— Кто-то церковь обокрал, — догадался Нико. — Надо быстрей заявить. Беги, Ромка, в милицию, а мы покараулим.

— В милиции могут не поверить, — сказал Ромка. — И вам здесь оставаться глупо: воры увидят — живьем не выпустят.

— Верно, — согласился Нико. — Тогда давайте оставим все как было, отвезем самогон и вместе сходим в милицию.

Они так и сделали: уложив церковную утварь на прежнее место, присыпали землей и закидали лапником. Затем отыскали вторую бутыль, погрузили ее на тележку и покатили домой.

Сапожника мальчишки нашли на той же поляне, где его оставил Ромка. Он спал, пуская пузыри.

— Пьян в стельку, — определил Гурко. — Будить не стоит.

Ради смеха Нико с Ромкой сняли с тележки большую бутыль, осторожно перелили из нее самогон в «сороковки» и «чекушки» и, оставив чуточку на дне, уложили бутыль в объятия сапожнику.

— Пусть милуется! Подумает, что сам все выпил.

Привезенный самогон мальчишки спрятали на чердаке и условились никому о нем не говорить. Если родители или гости пошлют к Нюрке-самогонщице, ведь можно будет к ней не бегать, свой принести. Деньги на кино пригодятся.