Неслышный зов

МАЛЬЧИШКИ

Городишко был небольшим. Его разделяли на три части река и железная дорога.

Громачевы поселились за железной дорогой, у кромки леса. Здесь, на окраине городка, всегда было тихо, только по утрам, едва лишь светало, зычно пела пастушья труба и улицы, переулки наполнялись звяканьем колокольцев, ботал, блеянием, мычанием.

Прежде Громачевы жили на колесах — в раскачивающейся и скрипучей теплушке, которая странствовала вместе с ремонтной бригадой по фронтовым железнодорожным узлам.

С малых лет Ромка и Дима знали, как многоголосо завывают немецкие цеппелины, что такое бомбежка и артиллерийские обстрелы. Игрушками у них были отстрелянные гильзы, свинцовая шрапнель, осколки снарядов, бомб.

Им запомнились тряские переезды и вечерняя ласка матери. Уложив троих братишек на нарах в один ряд, она сама вскарабкивалась наверх и устраивалась с малышкой Ниной у стенки. Притихнув, мальчишки ждали, когда мать перестанет возиться с сестренкой и начнет укрывать их, да не просто, а погладив каждого и несколько раз поцеловав. От ласкового прикосновения ее рук и губ становилось легко и радостно на душе.

Зимой дощатая теплушка, в которой ютились еще три семьи железнодорожников, так промерзала, что к заиндевевшей стенке пристывали не только наволочки, одеяла, но и кудряшки малышей.

Первым в вагоне простудился и умер от воспаления легких младший мальчишка, Алешка. Стали кашлять и другие обитатели теплушки. Отец и его товарищи, опасаясь, что холода погубят их жен и детей, упросили начальство отправить семейные вагоны под Петроград, где, по слухам, можно было найти свободное жилье. Но слухи не оправдались. На небольшой узловой станции вновь прибывших сумели поселить только в сыром подвале. Здесь было еще хуже, чем в теплушке.

Вызванный телеграммой Громачев застал жену и дочь в постели. В отчаянии он сумел уговорить стрелочника сдать две комнатки в своей избенке. Но было уже поздно. Заболевшие угасли почти одновременно: девочка утром, а жена в сумерки.

Когда оба гроба увезли на кладбище, в комнатах принялась хозяйствовать Анна — сестра жены. Так что мачехой у Ромки и Димы стала не чужая женщина, а кровная тетя.

Анна была женщиной решительной, она заставляла называть себя мамой Аней и круто расправлялась, если не выполнялись ее прихоти. Братишкам невольно приходилось говорить ей «мама», но словом «ты» они никогда не приближали ее к себе: обращались к ней только на «вы». И это Анне нравилось, потому что так было заведено у господ, у которых прежде она служила в горничных.

Михаил Андреевич Громачев, несмотря на воинственно закрученные вверх кончики усов, был человеком добрым и покладистым. Он редко сердился на сорванцов и если брался за ремень, то лишь по настоянию Анны, и стегал не больно, хотя замахивался свирепо. Зато сама Анна была щедра на подзатыльники, оплеухи и порки.

Старший Громачев неделями пропадал в поездках. Он мечтал стать машинистом, но мешало малое образование: Михаил Андреевич учился всего две зимы. Чтобы удержаться хотя бы в помощниках машиниста, ему приходилось кочегарить и соглашаться на дальние поездки.

Мальчишкам на всю жизнь запомнился смешанный запах горелого угля, железа и мазута, которым насквозь были пропитаны отцовский сундучок и дорожная одежда.

Анна осталась жить с мужем сестры не потому, что полюбила Громачева, просто никто другой ей в ту пору не подвернулся, а женщине хотелось обзавестись своим домом и семьей. К тому же она дала слово умирающей сестре вырастить мальчишек. Длительные отлучки мужа ее не огорчали, она лишь корила его за малые заработки и неумение устроиться в жизни.

Рядом с двором, в котором обитали Громачевы, высилась пустующая вилла питерского богача, куда-то исчезнувшего после революции. Сад и виллу охранял бородатый извозчик Трофим Фоничев, бывший дворник, живший в бревенчатом домишке за каретником.

Весной местный Совет, не зная, куда девать все прибывавших и прибывавших беженцев, решил заселить пустующие дачи питерских богачей.

К вилле подъехали на подводах пять семейств поляков, литовцев и белорусов. Это была голытьба, потерявшая свой скарб. Война их не только выгнала с насиженных мест, но и разорила.

Извозчик Трофим встретил непрошеных жильцов у ворот, держа в руке топор.

— Не пущу! — тряся бородой, предупредил он. — Без хозяина не велено.

Его принялись урезонивать:

— Чудила, ты что — про революцию ничего не слышал? Конец богачам! Твой, видно, давно за границу драпанул, не вернется больше.

Но Фоничев был непреклонен.

— Зарублю! — угрожал он. — Не позволю голодранцам загаживать дом.

Пришлось посылать за милицией.

К вилле пришел член исполкома с двумя стрелками с красными повязками на руках.

— Ты что же это, приказа Комитета рабочих и солдатских депутатов не выполняешь? — грозно спросил исполкомовец. — Хочешь, чтобы мы тебя на месте, как буржуйского холуя, расстреляли? А ну положи топор и проваливай!

Топора Трофим не бросил, но и перечить больше не стал, отдал ключи и сказал:

— Ты в ответе будешь. За каждую вещь взыщу. Все они у хозяина записаны.

В тот же день Трофим отгородился от беженцев забором из горбылей. Он сделал проезд к воротам, взял себе огород, каретник и сарай, а чужакам оставил лишь калитку и частицу сада, заросшего одичавшими лупинусами и шиповником.

Новые жильцы сняли с веранды щиты, распахнули ставни. И сразу вилла ожила, стала зрячей.

Во дворе появились босоногие, замурзанные ребятишки. Девчонки забрались на погреб, поросший травой, стали собирать подснежники, а мальчишки, повиснув на раскрытой калитке, принялись кататься вперед и назад.

Приехавшие говорили на забавной смеси русского, польского и литовского языков. Ромка с Димкой их вначале плохо понимали, но потом освоились и сами научились говорить на жаргоне западных беженцев.

У беженцев не было ни столов, ни стульев, ни кроватей. Они спали вповалку на соломенных матрацах. Обедали на перевернутых ящиках, сидели на кругляшах, отпиленных от старых пней. Каждую мелочь — утюг, примусную иголку, противень, каталку, ручную мельницу для кофе — они выпрашивали у соседей.

Огородов беженцам не дали, поэтому они без стеснения раскопали всю улицу перед виллой, оставив лишь узкий проезд, и на своих полосках посадили картофель.

Замурзанные дети соседей всегда были голодными. Они обсасывали пахнувшие медом головки клевера, грызли сочные дудки, вывешивающие гроздья белых цветочков, похожих на пену. Дрались из-за щавеля и съедобных корешков.

Ромка с Димкой тоже были драчливыми бесенятами, минуты не могли просидеть спокойно, норовили схватить то, что не дозволено, вскарабкаться туда, куда запрещено. Если они падали и ушибались по своей вине, то старались не плакать.

В ту пору их все интересовало. Ради познания они готовы были сунуть в рот уголь, стекляшку, пуговицу, известь, пролезть в самую узкую щель, лизнуть на морозе металлическую ручку двери, тронуть пальцами раскаленную плиту, спрыгнуть с крыши, разбить камнем заржавленный патрон. Лишь чудо спасало мальчишек от взрывов, отравлений и гибели.

Анна чуть ли не каждые два дня устраивала братишкам «баню»: сняв с них рубашки и штанишки, порола ремнем, чтобы не пачкались и не рвали одежду, затем отмывала в лохани с их голов, рук и ног смолу, сажу, чернила.

Ромка с Димкой почти всегда чувствовали себя голодными и, страдали от недостатка сладкого. Вместе с беженцами они ходили за земляникой и приглядывались к соседским садам, где уже начали наливаться сливы и груши.

Особо их внимание привлекала карабовка — небольшие оранжево-румяные яблочки почти медовой сладости. Они поспевали раньше других летних сортов, но их трудно было добыть. Хитрые хозяева не разводили карабовку, чтобы не привлекать внимания мальчишек в саду. Да и яблоки вырастали мелкими, нетоварными. Выгодней было выращивать зимние сорта: антоновку, титовку, анисовку.

У Трофима Фоничева кудрявая карабовка росла среди большого картофельного поля, обрамленного с двух сторон полосами низкорослого овса. Здесь кустарники заболоченной рощицы подходили к самому забору. Никто из мальчишек не решался пробраться к одинокой яблоньке, так как во время отлучек Трофима по участку расхаживала рослая овчарка Фульда, спущенная с цепи. Лишь Рома с Димой не боялись ее, так как еще щенком они подкармливали собаку костями и супом. Увидев братишек, Фульда обычно виляла хвостом и даже ластилась. Опасались они только Фоничева. Трофим за свое добро мог убить человека. Говорили, что бродягу, который на рынке стащил у него торбу с овсом, бородач так ударил кулаком по виску, что у того выскочил глаз и повис на жилке.

Но если хочется сладкого, пойдешь на любой риск. Рома с Димкой выжидали, когда Фоничев запряжет в телегу толстоногого битюга и укатит со двора. Едва скрип колес замолкал, они бегом устремлялись к кустарнику. Там внизу были оторваны две заборины. Мальчишки осторожно раздвигали их и, поглядев, не ходит ли по участку жена Трофима Матреша, пролезали в огород.

В огороде действовали с оглядкой, не спеша: сперва на четвереньках пробирались вдоль овса, огибали полоску, выходили на картофельное поле и, выбрав борозду пошире, терпеливо ползли по ней почти на животе, да так, чтобы не помять ботву.

Добравшись к яблоне, братишки переворачивались на спину и некоторое время отдыхали, глядя в небо. Страх и длительное ползание обессиливали их.

Карабовка росла странно: темный ствол, едва показавшись от земли, разветвлялся на четыре тонких. На нижних ветвях яблочки зрели с запозданием, зато на верхних быстро румянились и становились сладкими.

Подниматься во весь рост было опасно: хозяйка могла заметить воришек из окна, выходившего на огород. Поэтому Ромка придвигался к яблоне и босой ногой легонько толкал один из стволов. От сотрясения самые спелые и сочные яблочки отрывались и падали на рыхлую землю.

Братья подбирали их ползком и, спрятав за пазуху, с такими же предосторожностями покидали огород и сдвигали на место заборины.

Постепенно Громачевы очистили бы всю яблоню, но Трофим, видно, почуял неладное. Однажды, оставив где-то битюга с телегой, он в неурочное время вернулся домой и в окно приметил, что кто-то легонько встряхивает яблоньку. Боясь, что воры уйдут, Трофим выпустил на огород Фульду и заорал:

— Вперед! Ату их! Взять!..

И, схватив палку, сам ринулся к яблоне. Но она росла далеко от дома. Задав стрекача, ребята успели добежать до забора. Здесь овчарка догнала их и… не тронула, а лишь игриво затявкала. Ромка и Дима без помех прошмыгнули в дырку и помчались к густым зарослям ольшаника…

За спиной они услышали внезапный вой и визг Фульды. Разъяренный Трофим с ходу принялся бить собаку за то, что она упустила воров. Если бы он нагнал мальчишек, то и им досталось бы не меньше.

Часа три Рома с Димкой не возвращались домой, боясь, что Трофим поджидает их с палкой где-нибудь на улице. Но ни у калитки, ни во дворе никого не было. И Фульда у соседей не звенела цепью. «Значит, Трофим уехал, раз собака спущена с цепи», — решили ребята.

На кухне они застали жену Трофима Матрешу. Соседка, плача, жаловалась Анне:

— Покалечил мой изверг Фульдочку… Всю палку об нее изломал за то, что воров не тронула! Хребет, видно, перешиб… Ходить, бедняга, не может, лежит на огороде и стонет.

— А вы где бегаете? — набросилась на ребят Анна. — Не докличешься вас. Видели, кто к соседям за яблоками лазал?

— Это не с нашей улицы, — соврал Ромка. — Чужие.

— Мой ирод тоже говорил… Хитро очень лазали, с умом, — вставила Матреша. — Энто дело не малышей.

Ребята вместе с женой Трофима пошли взглянуть на Фульду.

Собака лежала на траве невдалеке от лаза и тяжело дышала. Глаза у нее были тусклыми, а черный нос запекся. Димка жалостливо погладил морду, и овчарка лизнула ему руку.

У Ромки невольно навернулись слезы — ведь собака пострадала из-за них. Мальчишки попытались было поднять Фульду. Собака застонала.

— Оставьте ее, не трогайте, — сказала Матреша. — Подохнет, наверное: ничего есть не хочет.

Димка принес Фульде мозговую косточку, выпрошенную у Анны, а Рома — супу. На косточку собака даже не взглянула, а суп начала было лакать, но ее тут же вырвало.

К вечеру Фульда, казалось, заснула. Димка потрогал ее и попятился. Собака стала твердой. От нее веяло таким холодом, что ребятам стало страшно.

— Сдохла, — сказал Димка и захныкал.

С той поры мальчишки возненавидели извозчика.

На другой день, как только Трофим уехал со двора, Ромка побежал к беженцам и по секрету сказал, что Фульда сдохла и, пока Фоничев не заведет новую собаку, можно вволю наесться спелой карабовки.

Он привел всю ватагу к лазу. Храбрые мальчишки не захотели лезть в узкую дыру. Раскачав подгнивший столб, они повалили забор и всей оравой ринулись в образовавшийся проход. Впереди по огороду мчались рослые мальчишки, а за ними — мелюзга.

Вскоре вся карабовка была облеплена сорванцами.

Затрещали ветви, посыпались на землю яблоки. За каких-нибудь три минуты дерево начисто было обобрано, а полоски овса вытоптаны…

Утром озлобленный Трофим пришел с топором и под корень срубил яблоню.

Так была отомщена Фульда.