Неслышный зов

БОЛЕЗНЬ

С Дремовой мы встречались в литературной группе. И всякий раз я ее провожал.

— Ты никак пажом аль хвостом заделался? — не без ехидства спросил Толченов. — Гляди, паря, скоро она тебя в холуи произведет.

— А вам что, завидно? — спросил я.

— Чему же тут завидовать. Я, брат, на своем веку не таких перепробовал, — нашенских, архангельских. А Дремова не чета им. Пошли ты ее к богу в рай!

В один из морозных вечеров, видя, как меня душит кашель, Сусанна предложила:

— Возьми ключ от моей комнаты и живи в ней. У нас в доме паровое отопление. Побудь в тепле.

— Тепло расслабляет… привык к холоду, — стал отбиваться я.

— Ничего себе привык! Грохаешь так, что слезы выступили! Не выдумывай и бери, раз предлагают.

— А ты что, к Мокеичу переберешься?

— Я к нему давно перебралась, а комнату на всякий случай держу. Так что она абсолютно свободна. Можешь сегодня же ночевать. Пойдем, покажу.

Она повела меня с Фонтанки на Чернышев переулок. Поднявшись на четвертый этаж, мы очутились в небольшой коммунальной квартире. Сусанна познакомила меня с пожилой парой жильцов и сказала:

— Это мой брат. Прошу не обижать. Он здесь ненадолго. Будет вести себя тихо.

— Очень рады, милости просим, — сказала старушка.

А ее басистый и усатый муж спросил:

— В шахматы балуетесь?

— Играю, но слабовато, — ответил я.

— Значит, как-нибудь выберем времечко. Люблю посидеть над доской.

Комната Сусанны оказалась убранной по-девичьи: кровать застелена белым покрывалом, подушки накрыты кружевной накидкой, а круглый столик — кремовой скатертью. На стене у кровати висел ковер, на котором было изображено озеро с белыми лилиями и выводками утят. На полу покоился серый, с синим орнаментом коврик и стояли шлепанцы. Ореховый шкаф и небольшой туалетный столик с множеством ящичков сверкали полировкой.

Сусанна показала, где у нее хранятся чашки, сахарницы и молотый кофе.

— Электрическая плитка и кофейник в кухне, — сказала она. — Надеюсь, сам сумеешь сварить? Правда, никакой другой еды у меня здесь не осталось. Завтра постараюсь что-нибудь принести.

Перед уходом Сусанна смерила у меня температуру и ужаснулась:

— Тридцать восемь и шесть! То-то, смотрю, какой румяный. Сейчас же в постель!

Достав полотенце, мыло, зубной порошок и щетку, она отправила меня в ванную.

Когда я вернулся, постель была уже разобрана. Сусанна дала мне две таблетки аспирина и в стакане кипяченой воды.

— Выпей и немедля ложись! — приказала она. — Я приду завтра утром. Без меня никуда не уходи.

Попав из ледника Седьмого неба в теплую комнату, я как бы стал оттаивать. И тут дрожь охватила тело…

С трудом раздевшись, я лег в постель и укрылся с головой. Дрожь усиливалась, я не мог сжать челюсти: лязгали зубы.

Потом стало жарко и тело покрыла испарина. Начал душить сухой кашель. Он разрывал легкие. Я дохал так, что в глазах плясали огненные круги и молнии.

Забылся лишь под утро в горячечном, беспокойном сне.

В комнате уже было светло, когда из розовой мути появилась Сусанна. Прохладной и мягкой рукой она тронула мой лоб.

— У тебя жар. Надо вызвать доктора.

Она ушла звонить по телефону. Вернулась со стаканом чая, в котором плавало два кусочка лимона.

— Пей. Лимон полезен.

Сусанна помогла мне приподняться и стала поить. Сделав два глотка, я почувствовал головокружение и подкатывающуюся тошноту. Боясь, что меня вырвет, я отстранил стакан, отвалился на подушки и зажмурил глаза. Мне больно было смотреть на свет.

В полдень появился доктор — тощий очкарик с холодными как лед руками. Оголив меня, он простукал грудь и стал прослушивать легкие, сердце…

— Воспаление легких, — определил доктор. — Придется ставить банки, горчичники… Регулярно принимать микстуру.

Он выписал несколько рецептов и ушел.

— Вот и позвала, — сказал я Сусанне. — Сколько хлопот доставил. Ты не беспокойся, я уйду. Только пусть головокружение пройдет.

— Выкинь это из головы. Ты погибнешь в своем холодильнике.

— Тогда отправь в больницу. Я не хочу быть обузой.

— Никуда я тебя не отпущу, буду за тобой ухаживать.

— Разве у тебя нет других дел?

— С ними можно повременить, ты дороже…

Она еще что-то говорила, но в мои уши словно прорвался шум прибоя и непрестанный звон. Я не мог уловить смысла слов. Постель качало, как лодку на волне. То суденышко вздымалось вверх, где солнце слепило глаза, то проваливалось в серую муть, кружилось в водоворотах…

Солнце, похожее на расплавленный металл, множилось, оставляя за собой пышущие жаром блины. Колышущийся знойный воздух наплывал волнами, сушил рот и горло. Я не мог выговорить слово «пить» и только шевелил шершавым языком.

Сколько времени длилось это бредовое состояние, я не представлял себе. Кто-то поил меня с ложечки, подставлял таз и держал лоб, когда тошнило, менял мокрую рубашку, укрывал.

Это же мама! Конечно, она. Я узнал ее мягкие, добрые губы. Она всегда ими прикасалась ко лбу, когда хотела узнать, не спадает ли жар. Это ее, а не чьи-нибудь руки нежно дотрагивались до меня. Как в далеком детстве, они убирали со лба волосы, накладывали холодные компрессы, гладили лицо, кормили, давали лекарства…

Я хватал мамины руки и благодарно целовал их запекшимися губами. Но я почему-то не мог раскрыть глаза и взглянуть, изменилась ли она.

— Мама, прикрой свет, — попросил я. — Мне и Диме было плохо без тебя. Где ты была столько времени? Ты ведь не умерла, нет! Я знаю, Анна нас обманывала: говорила, будто тебя вместе с малышкой Ниной закопали в землю. Анна нас колотила. Нам тебя очень недоставало. Как ты узнала, что я болен? Алла или Нина сказали? Знаешь, они славные девчонки. Иногда даже чем-то похожи на тебя… Подожди, не отнимай руку, не уходи… когда ты прикасаешься, мне всегда легче. Я скоро поправлюсь, не горюй. Скажи Сусанне — пусть не беспокоится… Как чуточку станет легче — я уйду, освобожу ее кровать. Вот нахал, пришел в гости и свалился. Сколько же дней я болею?

После многих бредовых ночей я наконец открыл глаза и не почувствовал рези. В комнате еще стояла предутренняя мгла. Рядом со мной лежала полураздетая женщина в длинных чулках, в черном трико и розовой рубашке, обшитой в вырезе тонкими кружевами. Каштановые волосы разметались по подушке и закрывали лицо. Она спала не на кровати, а на приставленных к ней стульях. На спинке висел зеленый халатик.

«Бедная мама, как она утомилась», — подумалось мне. Стараясь не шевелиться, я разглядывал смуглое тело с тонкой и гладкой кожей. «Она совсем не постарела… Ни одной еще морщинки». На локотке виднелись ямочки. Шея была полной и нежной. Я осторожно убрал с лица прядь каштановых волос и… увидел, что это не мать, а Сусанна. Полагая, что продолжается бред, я зажмурился и вновь открыл глаза. Видение не пропадало. Я тронул рукой. И Сусанна сразу вскочила.

— А!.. Что?.. Тебе плохо?

— Нет, мне лучше. А ты что, тоже больна?

— Нет, просто ты разбрасывался, бредил. Я не спала несколько ночей, а в эту не выдержала, поставила стулья и прилегла. Как чувствуешь себя?

— Каким-то опустошенным, точно из меня все выкачали и я могу взлететь. Хоть бы чего-нибудь поесть для веса.

— Значит, кризис прошел, — обрадовалась она. — Ты ничего в рот не брал… отталкивал.

Набросив на себя халат, она засуетилась.

— Сейчас вскипячу молоко и приготовлю омлет.

Не причесываясь, Сусанна убежала в кухню, а я лежа размышлял.

«Раз она здесь проводила ночи, Мокеич, конечно, злится. Вот самоотверженная! Кто бы еще так мог?..»

Вернувшись из кухни с омлетом и молоком, Сусанна усадила меня и принялась кормить с ложечки.

— Ну вот еще! — смутился я. — Дай вилку, сам попробую…

— Ладно уж, не смущайся. Я же все время тебя так кормила, иначе бы ты умер. Третью неделю лежишь…

— Так долго болею? — не поверил я. — И ты все время со мной?

— Разрывалась на два дома. Мокеич тоже занемог… Сердечный приступ. С трудом удалось в кардиологический санаторий отправить.

— И ты все делала… как санитарка? — в смятении спросил я.

— Скажу точнее: как мать сыну. Все бы отдала, лишь бы выжил. Ты в бреду меня мамой звал.

— Ну и ну, натворил же я делов!

— Все пустяки. Важно, что я тебя выходила. Кризис миновал, будешь поправляться.

Я съел омлет и выпил стакан горячего молока, заправленного маслом. Еда вызвала обильный пот. Сусанна укутала меня одеялом до подбородка и сказала:

— Спи, набирайся сил.

— А ты ничего не сообщила Юре Лапышеву? Он же не знает, куда я делся. Наверное, милицию на розыски поднял.

— Нет, все в порядке. Я ему сразу же послала открытку. А ты еще не вставай. Вот тебе свежее белье, переоденься.

— Чье оно?

— Мокеича… Он не надевал его.

Болезнь отступала. Но силы восстанавливались медленно. Я прогуливался лишь по коридору и часа полтора мог сидеть за столом с пером. А когда утомлялся, ложился в постель и старался соблюдать полный покой, если покоем можно назвать осаждающие меня мысли.

В юности многое неясно, особенно в поведении женщин. Кто для меня теперь Сусанна? Безотчетная потребность в ласке влекла меня к ней. Из всех людей на свете мне хотелось видеть только ее. Когда Сусанна появлялась, все в комнате преображалось. Становилось уютней, теплей.

Больше всего на свете я опасался выдать свои чувства, а она подбивала меня на это.

— Ты теперь самый близкий, — говорила Сусанна. — Перед тобой у меня нет никаких тайн. Где бы я ни была, я все время думаю о тебе и скучаю… Стремлюсь сюда. Не в наказание ли мне это? Я ведь не признавала ничего такого. А это и радость, и горе. Почему я не родилась позже тебя?

— Что бы тогда было? Разве возраст играет какую-нибудь роль?

— Играет, — ответила она. — И немаловажную.

Когда Сусанна ушла, я был в радостном возбуждении. Мысли о ней придавали важность всему, что я делал. Хотелось немедля сесть за стол и наверстать упущенное.