Неслышный зов

КОМУ МОЖНО ДОВЕРИТЬСЯ?

В последние дни работа с Кичудовым почему-то не спорилась. Что-то мешало продвижению вперед. Это свидетельствовало о каком-то изъяне.

«Не халтурим ли мы? — подумалось Роману. — Не на ложном ли мы пути? Ведь договор с издательством заключен не потому, что мы не могли молчать, а для заработка, чтобы не вступать в студенческую артель, не горбатиться на погрузке и выгрузке в порту».

Рукопись, пока она еще не завершена, следовало бы показать кому-то опытному. Но чей вкус устраивал бы Громачева? Кому бы он мог довериться? Таких надежных друзей среди литераторов у него не было. «Может, обратиться к кому-нибудь из маститых? — рассуждал он. — Но кто возьмет читать незаконченную книгу у незнакомых студентов?»

Его бы вполне устроил литературный вкус и опыт Мокеича, но разве не предел подлости обращаться за помощью к человеку, у которого намерен увести любимую женщину?

В очередной вторник, словно уловив затруднения Романа, Сусанна напомнила, что его хочет видеть Мокеич. У него накопились какие-то дела по литературной группе, требующие хлопот и беготни. «Довериться он может только тебе».

— Но смотри, перед его внимательными глазами не дрожи, держись естественно, как держатся с давнишними друзьями. Я тебе не любовница, а свой парень, с которым можно не стесняться. Но не переигрывай. Он тонко чувствует ложь. Приходи в пятницу, я по этому случаю испеку пирог.

Захватив с собой второй экземпляр отпечатанных глав рукописи, Громачев в пятницу вечером отправился в гости к Мокеичу.

Тот сидел, как после бани, в белой рубахе с расстегнутым воротом, в светло-коричневых бумажных штанах и сандалиях на босу ногу. Он был наглажен, намыт, но с веснушками, видно, ничего нельзя было поделать, они густо выступали на бледном, не принимающем загара лице и на ушах.

Приходу Громачева Мокеич обрадовался, но ворчливо заметил:

— Появился-таки! Неужто минутки свободной не находилось? Пришлось посыльных посылать, пирогом заманивать.

— Честное слово, как белка в колесе кручусь, — пожаловался Роман. — А сегодня на все плюнул и пришел.

— Правильно сделал. Не поддавайся суете.

Мокеич усадил его перед собой и принялся расспрашивать о студентах парттысячи. Ему, сидевшему почти безвыходно дома, все было интересно. Он жаждал общения с живой средой.

— А мы с Кичудовым пишем книгу о современном студенчестве, — сказал Роман. — Может, на досуге прочтете? Ваше мнение для нас было бы ценным.

— Что ж, с удовольствием. Но почему не один, а с каким-то Кичудовым?

— Так получилось. Одна голова хорошо, а две лучше. Сейчас все призывают к коллективному творчеству.

— Коллектив нужен во многих делах, но не в писательском. В нашей специальности огромное значение имеет индивидуальность художника, его мысли, устремления. Так что не слушай крикунов из ЛАППа. Они вводят молодежь в заблуждение. Помнится, что ты, когда был безработным, повестушку писал. Даже отрывок из нее печатали. Где же теперь твое творение?

— Лежит в архивной папке и, видимо, дозревает, так как говорили, что оно сыроватое. В двух редакциях отказали. Не решаюсь к нему прикоснуться, авось само дойдет, — невесело шутил Громачев.

— А ты кому-нибудь нейтральному показывал? Бракуют ведь по разным причинам, иногда по групповым соображениям. Засядет шайка в журнале и только своих печатает, да изредка корифеев, для солидности. Привнеси в следующий раз — может, я чего-нибудь присоветую.

— У вас же своих дел по горло.

— В том-то и дело, что не стало их вдруг. Прежде жизнь тянулась медленно, словно поезд шел пыхтя в гору. А потом понеслась неудержимо, словно под уклон… И тормоза не действовали. Так и думал: либо соскочу с рельсов и кончится все катастрофой, либо вырвусь в деятели… стану известным литератором. Сам не заметил, как порок сердца нажил и работоспособность потерял. Когда сердце не болит — его не принимаешь в расчет. Так оно и должно быть. А я, брат, теперь чувствую свое сердце. Конечная станция приближается. Но я ведь без привычного дела не могу существовать. Так что чтение твоей рукописи будет не обузой. Мы же должны помогать друг другу нащупать свою тропку. Сам ведь ее не всегда отыщешь. Иногда хватаем, что поближе и попроще, а настоящее откладываем на потом, на когда-нибудь. А появится ли это «когда-нибудь»?

— Хорошо, я принесу рукопись.

В это время Сусанна внесла пирог с черникой.

— Кончайте свои дела. Будем пить чай. Наговоритесь еще.

За чаем Сусанна подкладывала самые сочные куски пирога Мокеичу, а тот восклицал: «Ну и вкуснота!» Он благодарно гладил руку жены и искоса посматривал на студента: как тот на это реагирует? А тот делал вид, что его больше всего занимает пирог. В усердии он перемазал не только руки, но и кончик носа. Это вызвало смех у довольной хозяйки. Ее поддержал Мокеич:

— Вот это по-нашенски. Если усадили к пирогу — не отвлекайся ни на что другое!

Когда с пирогом было покончено, Сусанна взяла полотенце и повела Романа в ванну вымыть лицо и руки. По пути она негромко сказала:

— Так держись, но не переигрывай!

В домашнем халатике, с волосами, перехваченными круглой гребенкой, с ниткой кораллов на шее, Сусанна была хороша в этот вечер. Так и хотелось поцеловать ее в разгоряченную щеку. Но она строгим жестом остановила его:

— А вот это уже ни к чему.

«Ну и артистки женщины! — подумал Громачев. — Где и когда они всему этому учатся?»

Они очень быстро вернулись к столу, но Мокеич что-то неладное усмотрел в их походе в ванную и как бы в шутку заметил:

— Ты смотри не отбивай у меня жинку!

В этом чувствовалась угроза и просьба больного.

— Не отобьет, я для него старуха, — отозвалась Сусанна.

Роман, как бы делясь секретом, сказал:

— В институте я было собрался приударить за одной кралей по фамилии Рубинская. И вдруг эта приметная девица оправдала свою фамилию.

Роман вкратце, правда несколько утрируя, пересказал содержание статьи Рубинской.

— Забавная девица! — воскликнул Мокеич. — А не красуется она?

— Мой друг, бывший водолаз Пяткин, не сомневается в этом. Уж слишком у нее голубые глаза и неземное ангельское лицо.

— Таким не попадайся. Заведи себе ягодку-девчонку земную, — посоветовал Мокеич. — Я не хочу сказать какую попало, нет. Но если заметишь, что она смеется над тем же, над чем и ты, — это самый верный признак, что она тебе подходит. А на тех, которые хитрят и завлекают нашего брата подкраской, не обращай внимания.

— Значит, ты меня за смешливость в жены сманил? — как бы возмутясь, спросила Сусанна.

— Нет, у нас с тобой другие мерки. В юном возрасте они непостижимы.

Через неделю Роман без предупреждения зашел к Мокеичу. Дверь открыл сам хозяин. Сусанны дома не оказалось.

— Входи, входи… есть разговор. Прочитал я ваше творение. Может, чайку поставить?

Роману хотелось скорей услышать мнение об их работе с Кичудовым, и он сказал:

— Спасибо, я недавно перекусил.

Мокеич подошел к столу, развернул папку с главами студенческой повести, как бы сосредоточиваясь, постоял с закрытыми глазами и не без укора сказал:

— Слишком модничаете. Хвастаетесь своей образованностью. А художественная проза этой шелухи не терпит.

— Так что же, нет смысла продолжать?

— Почему же? Экспериментируйте. Пока можно, набивайте руку. Только больших надежд на подобное фокусничанье не возлагайте. Относитесь как к пробе пера. И ученость поубавьте. Нахватались вершков в институте и думаете, что все науки постигли. Впрочем, писать прозу в юном возрасте трудно. Ведь многого не понимаешь, хотя воображаешь себя умником и судьей. Это я не о тебе, не обижайся, себя вспомнил. Но я не пример. Может, ты из породы Лермонтовых. Но запомни — каждую книгу надо писать как единственную, не оставляя надежды, что когда-нибудь напишешь новую.

— А как же набивать руку?

— Ты прав, практиковаться надо с раннего возраста, а всерьез писать, когда опыт обретешь и определишь свое отношение ко всему окружающему… и когда потянет поделиться мыслями. Надо только не отступать, а фанатически бороться за осуществление своих мечтаний. И помни другое: писательская деятельность всегда под всеобщим вниманием и судом. Всякий норовит писателя учить. Надо уметь переносить чрезмерные похвалы и охаивание. Думай больше о читателях, а не о критиках. Читатель похож на футбольного болельщика. Придя на стадион, он желает чувствовать себя победителем, хотя и не участвует в борьбе. Вот почему он не прощает игрокам ошибок, требует полной отдачи сил. Сердится на нерасторопных и невезучих. Хотя сам, наверное, не попал бы в пустые ворота. Читатель с такой же требовательностью ждет от писателя ярких и смелых поступков, острой сатиры, тонкого изображения, так как ему кажется, что он участник описываемых событий, что он и есть тот смелый человек, бесстрашно выступающий против грубой силы, принуждения, несправедливости. Читатель ничего не прощает, если ты не потрафил ему.

— А если этот читатель не единомышленник? Мне наплевать на него, — возразил Роман.

— Сумей и на него воздействовать глубиной твоих убеждений, перетащить на свою сторону. Я не очень люблю Достоевского. Заболеваю, когда попадаю в мир его героев, бросаю на время чтение. Но я ощущаю огромное воздействие гения, который не является моим единомышленником. Он не боялся оттолкнуть читателя, он навязывал свои идеи.

— Так что — не обязательно надо ублажать читателя?

— Если у тебя есть силы сопротивляться — иди против течения к заветному маяку. Для этого понадобится опередить свой век и сделать открытия для будущих поколений. Но мы забрались в дебри. Давай снизимся к вашей работе. Это современно, но еще не художественная литература, а скорей журналистский поиск, нащупывание выразительных средств. Если молодежное издательство примет, то пусть печатает. Но вторую книгу писать в такой манере не следует… И парой писать незачем. Зачем тебе Кичудов? Ищи самостоятельно только свою тропку. Да, кстати, принес старую повестушку?

— Приволок. Только она сильно помарана… и не вся чепуха вытравлена.

— Ничего, разберусь. Оставь на недельку. Буду читать не спеша, с карандашом. Люблю пометки делать. Видно, редакторский зуд не прошел. Все же давай чайку сгоношим, — вдруг предложил Георгиевский. — А то что-то в горле запершило.

Они вместе пошли на кухню, разожгли примус и поставили на него чайник.

К чаю, кроме сухариков и клубничного варенья, Мокеич ничего не нашел. Они черпали варенье из банки ложками, пили чай без сахара и говорили обо всем, что приходило на ум. Неожиданно Мокеич, внимательно вглядываясь в Романа, спросил:

— Как ты думаешь, изменяет мне Сусанна или нет?

В ожидании ответа он как-то напрягся, точно ждал удара. А у Романа все внутри сжалось: «Сейчас по лицу и глазам прочитает мои мысли. Надо не дрогнуть, выдержать взгляд. Впрочем, я не обязан отвечать на вопросы, порочащие женщину. К тому же, как можно изменить человеку, которого не любишь? Скорей она изменяет мне, раз живет с ним под одной крышей!»

— Не знаю… И знал бы — не сказал, она мой друг, — ответил Роман. — Хотя не раз приходилось ее спасать от настойчивых ухажеров.

— Спасибо, если выручал. Она ведь тебе симпатизирует. — И он опять принялся буравить Романа зрачками. — Понимаешь, из-за болезни или чего другого на душе неспокойно. Какой я ей муж!

В это время в наружных дверях повернулся ключ.

— Она, — узнал Мокеич. — Забудь наш разговор, — попросил он. — Не было его, понимаешь?

Роман кивнул головой в знак согласия.

Сусанна вошла порывисто, словно гонимая ветром, и внесла в комнату свежесть улицы. Увидев Романа, удивилась:

— О, у нас гость! Что ж ты его пустым чаем угощаешь? Давайте начинать все сначала. У меня есть ветчина, пирожки и сырковая масса.

Выложив все покупки на стол, она захватила чайник и ушла на кухню заново заваривать чай.

— Что бы я делал без нее, а? — спросил Мокеич, как бы прося помочь ему сохранить Сусанну.