КОРРЕСПОНДЕНТЫ

В доме Громачевых словно поселилась добрая фея, началась непохожая на прежнюю жизнь.

Матреша оказалась хлопотливой хозяйкой. Она минуты не могла посидеть без дела: то стряпала, то намывала, то гладила или штопала. Мальчишкам заплатала все старое белье, связала по паре веревочных тапочек и подшила их кожей. На пионерские сборы выпускала Димку и Ромку только тщательно осмотренными, в отглаженных рубашках и штанах.

При ней мальчишки-ежики словно оттаяли: не слыша раздраженного, визгливого голоса мачехи, избавясь от ее затрещин, оплеух и унизительных порок, они как бы сами подобрели, сделались более серьезными и покладистыми. Не войдешь же в сверкающую намытыми полами комнату с заляпанными, грязными ногами. Не наденешь на невымытую шею белоснежную рубашку. Опрятность стала как бы девизом дома Громачевых.

Димке Матреша уделяла особое внимание. Уж больно мальчишка был тощим и бледным. Не зря соседские девчонки прозвали его лягухой.

— Видно, малокровие или глисты завелись, — сокрушалась Матреша. — Надо цитварное семя достать.

Она добывала у жены пастуха парное молоко и по вечерам отпаивала им мальчонку. Варила какие-то целебные травы и давала пить. Хоть Димка еще и оставался тощей лягухой, но ребра у него уже не торчали, как прежде, и лицо несколько округлилось.

На третий день после ареста Анны Ромка сходил в пионерский клуб и, рассказав о происшедшем вожатому, спросил:

— Нас теперь выгонят из пионеров?

— Арестовали ведь не вас, а мачеху? — сказал Тубин. — Вы-то при чем? К тому же вас рекомендовал Живнин. И отец у тебя кто? Рабочий?

— Помощник машиниста.

— И мать, наверное, другой была.

Вожатому и невдомек было, что мальчишки уже побывали на рискованном пути. Лишь Живнин сумел понять романтические натуры сорванцов и найти им новое увлечение. Не будь Николая — неизвестно, чем бы они кончили.

— Чем же ты хотел бы заняться в нашем отряде? — спросил Тубин.

— Не знаю. Я умею только рисовать, читать вслух и запоминать.

— Пока мне понадобится только твое умение рисовать. Сумеешь стенную газету выпускать?

— А что это такое?

— Ну, обыкновенная газета со статьями, заметками и карикатурами… только она на стене висит. Кого бы ты взял себе в помощники?

Вспомнив умение Гурко говорить языком книжных героев, Ромка решил, что и писать он сможет с той же сноровкой, поэтому первым назвал его имя, а вторым — Арифа Юварова, скуластого черноглазого мальчишку, продававшего вразнос газеты. Они показались ему самыми подходящими сотрудниками.

На пионерском сборе, когда выбирали совет дружины, была утверждена и редколлегия стенной газеты «Юный пионер». Ромка получил десять листов полуватмана, коробку красок, несколько кисточек, перьев и карандашей.

Чтобы поразить всех, первый номер газеты Ромка и Гурко готовили тайно в доме Громачевых. Мальчишки склеили два больших листа: на одном поместили передовицу, написанную Тубиным, краткую биографию и фотографию Николая Живнина, заметки санитарного звена и шефов — девушек швейной мастерской, на другом были карикатуры и происшествия. Основным добытчиком материала для этого листа стал Ариф Юваров. Бегая с газетами по всему городу, он был свидетелем многих происшествий.

Ромка изобразил двух красноносых пьяниц, стрелочника Ватрушкина и скорняка Сырцова. Замахиваясь палками, со зверскими лицами они гнались за панически убегавшими женами. Под карикатурой сообщались адреса драчунов и какие увечья они нанесли.

В другой заметке изысканным стилем Гурко красочно описывалось, как жена телеграфиста, приревновав мужа к билетной кассирше, сперва попыталась облить соперницу серной кислотой, а затем сама проглотила горсть каустической соды. Едкий натр так прожег ей язык, что он чудовищно распух и высунулся изо рта чуть ли не на три вершка.

Тут же была помещена иллюстрация: лежащая в гробу женщина с высунутым толстым языком.

Дальше шли рассказы о торговке овощами, которая откручивала головы соседским курам, пробравшимся на ее огород, и о знахарке, продающей темным женщинам приворотное зелье, от которого чуть не умер регент церковного хора.

Под рассказами Ромка нарисовал летящих во все стороны обезглавленных кур и регента, приложившегося к бутылке, где плавал зеленый чертик.

Самая крупная карикатура была на начальника военизированной железнодорожной охраны. Он стоял в длиннющей шинели перед удивленным паровозом и выпускал изо рта голубые пузыри.

История была забавной. Начальник охраны, оставив вместо себя дежурить рябого помощника, пошел в гости к его жене. Рябой, не будь дураком, передав дежурство стрелку, ночью явился домой. Застав начальника у жены, он не дрался и не скандалил, а предложил мирно распить бутылку водки. Для закуски рябой принес серое стиральное мыло и нарезал его, как сыр, кусками. Начальник попытался было отказаться от угощения, но под угрозой револьвера вынужден был пить и закусывать мылом. После четвертой стопки его стало корчить от колик в животе и мыльных пузырей, выходивших изо рта.

Кроме того, в отделе происшествий сообщалось о торговках, подравшихся на рынке; о стороже банка, бежавшем по городу в кальсонах, потому что у него в бане утащили одежду; об охотнике, который заряжал при свете свечи патроны дымным порохом, опалил себе лицо и устроил пожар; о мальчишке, родившемся с шестью пальцами на руках.

Прибив стенгазету на деревянный щит для городских объявлений, который стоял на улице рядом с пионерским клубом, Ромка и Гурко стали ждать, как их работу расценят обыватели.

Время было раннее. Люди торопливо пробегали мимо. Потом какой-то грамотей остановился и с рассеянным видом начал разглядывать карикатуры и читать подписи. Добравшись до происшествий, он хохотнул и, подозвав проходившего мимо приятеля, вслух прочел историю о мыльной закуске.

Вскоре у пионерской газеты скопилась толпа гогочущих мужчин и женщин. Заметки вслух перечитывались и тут же обсуждались.

— Ай да пионеры! Ну и дают.

Ромка и Гурко были довольны. Их творение, наверное, еще долго будоражило бы горожан, если бы не прошел мимо культпроп укома — высокий очкарик в серой толстовке. Любопытствуя, по какому поводу толпятся люди, он протолкался к стенгазете и хмурым выбрался из толпы.

Заметив двух мальчишек с красными галстуками, очкарик подошел к ним и спросил:

— Где ваш вожатый?

— Еще не приходил, — ответил Ромка.

— А кто газету вывесил?

— Мы, — гордо признался Гурко. — Раньше всех встали и принесли.

— А почему же вы ее на улице повесили?

— А клуб еще закрыт.

— И предварительно ее никто не читал? — продолжал допытываться очкарик.

— Нет.

— Раз это ваша инициатива, то сейчас же снимите стенгазету и принесите в уком партии.

Сказав это, он зашагал дальше, а мальчишки кинулись в толпу выполнять приказание, но женщины удержали их:

— Да погодите же, дайте дочитать!

Только минут через пятнадцать Ромке и Гурко удалось снять стенгазету и свернуть в рулон. И вот тут появился Геня Тубин.

— Покажите, что вы настряпали, — потребовал он.

Открыв ключом дверь, Тубин прошел в клуб и там, расстелив газету на столе, принялся читать ее. Мальчишки молча следили за вожатым. Тот старался быть серьезным и сосредоточенным, но, добравшись до происшествий, не смог скрыть улыбку. Кончив читать, Геннадий схватился за голову.

— Ну и намылят же мне за вас шею! Наверное, на бюро вызовут. Чего вам взбрело все сплетни городские собрать? Разве это пионерское дело?

— В каждой газете происшествия печатают, — ответил Ромка.

Вожатый ушел, а мальчишки остались убирать клуб: подметать пол, обтирать пыль.

Тубин вернулся из укома расстроенным, но неунывающим.

— Выговор схлопотал, — сказал он. — Придется редколлегию создавать… Сам в нее пойду… еще нам дают сотрудника местной газеты…

— А нас что — прогонят, да? — спросил Ромка.

— Да нет, вроде даже похвалили. Говорят, ребята способные, пишут смешно и рисуют здорово, только их учить надо. Так что собирайте материал для следующего номера.

Юных корреспондентов в ту пору выбирали на пионерском сборе. Ромка и Гурко после скандального номера стенгазеты стали знаменитостями. Их имена выкрикнули первыми.

Став корреспондентами, мальчишки решили писать по очереди. Первую заметку, изорвав половину тетради на черновики, написал Ромка. Он расхвалил пионерок за то, что те залатали маленьким детдомовцам прохудившуюся одежду.

Эта заметка была напечатана в местной газете. Гордясь своей корреспонденцией, Ромка купил три номера газеты и, подарив один из них Гурко, сказал:

— А тебе надо продернуть Ржавую Сметану. Он ведь спекулянт и эксплуататор, наживается на труде мальчишек.

В тот же день, как заправский репортер, Зарухно узнал у мальчишек, живущих по соседству с Антасом, что тот уже скупает у старух, бывших дворянок, книги в кожаных переплетах, альбомы, старинные рукописи и ноты. Все это сплавляет в Питер. Но и цветные металлы не упускает. Зная, что мальчишкам их уже негде искать, подбивает храбрецов добывать их на артиллерийском полигоне. Там на стрельбище и вокруг воронок в лесу можно найти свинцовые колпачки, позеленевшие гильзы, картечь, медные пояски и белый металл.

В изломанный лес полигона лишь раз в неделю пропускали грибников. Вместе с ватагой женщин, приспособив на плечи кузовки, ходили и мальчишки. Но они мало набирали рыжиков и волнушек, потому что ползали вокруг воронок и просеивали меж пальцев землю.

Иногда они натыкались на неразорвавшиеся снаряды. Хотя артиллеристы строго предупредили, что их трогать нельзя, храбрецы все же пытались отвинчивать боеголовки. Из обезвреженного стакана можно было добыть картечь и медь.

Об опасном промысле Гурко написал в газету. Но его заметку почему-то не напечатали, а отослали в отдел народного образования. Там время было отпускное, и расследованием никто не занялся.

В конце августа трое мальчишек нашли в лесу неразорвавшийся старый снаряд и стали его развинчивать…

Взрыв был неожиданным. Прибежавшие к свежей воронке грибники нашли бившихся на земле окровавленных подростков.

Грибники принесли покалеченных мальчишек на пост артиллеристов. Пока запрягали лошадь в двуколку, от потери крови двое ребят скончались. Лишь третьего удалось доставить в госпиталь живым.

Слух о случившемся мгновенно разнесся по городу. Возбужденные Ромка и Гурко побежали к Тубину и рассказали все, что знали об Антасе.

— Что же вы прежде молчали? — укорил их вожатый.

— Мы не молчали… Я в газету написал, но там мою статью куда-то дели, — пожаловался Гурко.

— Этого я так не оставлю, — пообещал Тубин. — Покажите, где плавильные печи?

Мальчишки повели его в Глинковские заросли, но там кто-то успел разрушить плавилки и остатки их столкнуть в пруд. В прозрачной воде нетрудно было разглядеть закопченные кирпичи и прогоревшую жесть.

— Заметает следы, — определил Тубин. — Его надо дома накрыть.

Дома они Антаса не застали. Перепуганные родители альбиноса клялись, что не знают, где сейчас находится их сын.

— Он кончил школу и живет самостоятельно, — уверяли они. — С нами не считается. Собрал чемодан и уехал.

Розыски ничего не дали. Ржавая Сметана исчез из города и больше в нем не показывался.


Наступил новый учебный год. В школе, как всегда, пахло мелом, чернилами, карболовкой и… скукой.

Хуторяне к первому сентября не приехали. Они еще занимались уборкой урожая. Интернатская половина школы пустовала. Директор не позволял учителям двигаться вперед по программе, занимались повторением.

Мальчишки и девчонки седьмого класса уныло сидели за партами и с тоской смотрели в окна, за которыми сиял под голубым небом огромный мир с его лугами и речками, с лесами и болотами, наполненными таинственными шорохами и всякими неожиданностями. Там было купанье, рыбалка, грибы и ягоды, а здесь — повторение того, что уже осточертело.

Все меньше и меньше по утрам собиралось учеников в классах. Не решались нарушить дисциплину только пионеры. Братья Зарухно и Громачевы приходили в школу в красных галстуках и стойко высиживали все уроки.

Заниматься в пустых классах и учителям было неинтересно. Одни из них, дав задание, занимались рукоделием, другие, обложившись бумагами, что-то писали, не обращая внимания на учеников.

Ребята тем временем играли в перышки, в крестики, обстреливали девчонок жеваными шариками, читали книжки о похождениях знаменитых сыщиков Ника Картера, Шерлока Холмса, Ната Пинкертона.

Ромке было тошно от пустой траты времени, и он написал о порядках в школе в газету. Заметку напечатали и поставили подпись: «деткор Р. Гром».

В день выхода газеты директор школы по каким-то делам оказался в уездном отделе народного образования. Там, видно, взяли его в оборот, потому что вернулся он в школу отнюдь не в благодушном настроении.

Вызвав к себе Громачева, Щупак некоторое время с интересом разглядывал его через пенсне, затем, указав на газету, спросил:

— Ты писал эту кляузу про нашу школу?

Ромка не спешил с ответом.

— Дайте посмотреть, — попросил он.

Внимательно прочитав заметку и убедившись, что в ней нет искажений, Громачев сознался:

— Да, я писал; но не кляузу, а правду.

— Какая же у тебя, сопляка, может быть правда, если ты еще ни в чем не разбираешься…

Щупарик был разъярен. Стуча пальцами по столу, он принялся объяснять, как должен вести себя ученик, любящий свою школу и преподавателей. Он говорил пространно и занудливо. Ромка смотрел на него чистыми глазами и не улавливал ни слова из того, что вдалбливал ему директор. Он умел выключаться, и директор, заметив это, пришел в бешенство. Затопав ногами, он стал выкрикивать, что наказывает ученика пятичасовой отсидкой в голодальнике.

— Юных корреспондентов за правду нельзя преследовать, — с достоинством напомнил ему Громачев.

— Я тебя, подлец, наказываю не за статью, а за нахальное и неуважительное отношение к старшим, персонально — ко мне, к директору.

— В чем же выразилось мое неуважение?

— Ты не думай, что я слепец. Даже когда ты молчишь, тебя выдает наглый взгляд. Я все вижу. А сейчас — марш в класс. После уроков явишься для извинения и отбывания наказания. Иначе — за поведение двойка.

У директорского кабинета Ромку поджидали братья Зарухно. Узнав, о чем шел разговор, они решили защитить товарища.

— Пойду на плаху, но напишу в ту же газету о гонениях против юного корреспондента, — поклялся Гурко. — Пусть Щупарик готовится ко второму удару.

— А я соберу подписи всех ребят, — пообещал Нико.

Когда после уроков Ромка отбывал свои часы в голодальнике, к нему старым путем через фрамугу пробрался Гурко и положил на парту черновик статьи под названием «За правду — в голодальник». В ней сообщалось:

«Третью советскую школу в простонародье называют хуторской. И это не зря. Все в ней приспособлено для богатых хуторян — кулаков. И занятия в нашей школе начинаются не как всюду — в сентябре, а после уборки урожая — первого октября. В этот день двор школы будет заполнен подводами, прибывшими из тех мест, где еще недавно укрывались банды Серого. Празднично разодетые хуторяне привезут не только своих чад, но и подарки для учителей. Больше всего их достанется жене директора школы. В ее погреб будут сгружены кадушки и мешки. Кто из хуторян забудет это сделать — может оказаться без места в интернате. Жена директора всесильна, скупых она не жалует.

Наш юный корреспондент Р. Гром написал только о том, что местные школьники и учителя в ожидании хуторян вынуждены целый месяц бездельничать. Заметка была напечатана в газете. В тот же день на юнкора обрушился гнев директора: пионер был оставлен без обеда и заточен в пустой класс.

Р. Гром не пал духом. Он твердо сказал: «Только мое тело в вашей власти. Вы можете запереть, сжечь или убить, но не завладеть моей совестью. Я погибну, а правда будет жить. Не ждите от меня просьб о помиловании».

Мы, пионеры отряда имени Николая Живнина, протестуем против измывательства над корреспондентом и просим навести советские порядки в школе».

— Ну и ловок ты врать! — сказал Ромка. — Разве я вел такой дурацкий разговор с Щупариком? Враки нужно выбросить из статьи. И подредактировать ее не мешает. Что значит «в простонародье»? Так в старых книгах выражались. А вообще-то молодец, здорово написал!


Младшему Зарухно не везло: его статья опять не была напечатана. Но все же она сделала свое дело. Первого октября в школе появилась комиссия: три женщины и двое мужчин. Все они с серьезными лицами ходили между телегами и пытались разговаривать с хуторянами. Но те были неразговорчивыми.

Члены комиссии, посоветовавшись, отправились на дом к директору. Там их встретила дородная Эмма Януарьевна. Узнав, что непрошеные гости хотят осмотреть ее погреб и хлев, она подбоченилась:

— А кто вы такие, чтоб в мой погреб нос совать? Милиция?

— Нет, мы не милиция. Мы комиссия наробраза, — вежливо сказал очкарик в кожанке. — На директора школы поступила жалоба. Нам поручено проверить.

— А почему вы ко мне пришли? — спросила огородница. — Разве и на меня кто жаловался? Дом и пристройка — моя собственность. Я от родителей в наследство получила. Так что проверяйте погреба директора, а не мои. Без милиции никого не пущу.

Члены комиссии, не зная, как быть, потолкались во дворе и, вернувшись в школу, пошли искать директора. Он в это время водил по классам хуторян и говорил, что их дети будут рассажены на самые близкие от учительского стола парты.

Комиссию он встретил с показным радушием и, узнав о грубом поведении Эммы Януарьевны, сокрушенно сказал:

— Что же вы сразу не пришли ко мне? Можно было избежать недоразумений. Да, да, к сожалению… как бы сказать мягче… несколько прямолинейна. Видимо, сказывается грубое воспитание в детстве. Прошу простить ее и не обижаться. У меня лично действительно нет никаких погребов и складов. В доме Эммы Януарьевны я лишь жилец. В моем ведении — интернатские кладовые. Но они достояние родителей и поварих.

— Нам бы хотелось выяснить: случается ли вам получать подарки от хуторян? — стал допытываться председатель комиссии.

— Не буду скрывать… бывает, бывает, — подтвердил Щупак. — Но я и мои коллеги принимаем их только по одной причине: чтобы не обидеть сельчан. Позвольте полюбопытствовать, кто мог заподозрить нас в неблаговидных поступках?

Ему дали статью, подписанную братьями Зарухно, Антоном Милевским и Димой Громачевым. Дочитав ее до конца, Витольд Робертович рассмеялся.

— И взрослые люди эту мальчишескую выходку приняли всерьез? Даже создали комиссию, — изумился он. — Да знаете ли вы, какие это отъявленные негодяи?

И Витольд Робертович, сгущая краски, рассказал о хищении книг.

— Но наказывать ученика за напечатанную в газете заметку непедагогично, — заметила женщина в шляпке.

— Да разве я позволил бы себе! — горячо возразил Щупак. — Громачев был наказан за непочтение к старшим. Я должен заметить, что все эти ученики, подписавшие статью, вполне оформившиеся правонарушители. Их нельзя держать в нормальной школе. Они развратят учеников, дурные поступки заразительны…

Витольду Робертовичу удалось убедить, что статья написана мальчишками из дурных побуждений — желания отомстить ему за частые наказания.

Не понимая, как такие сорванцы могли стать пионерами, члены комиссии отправились к Тубину. Расспросив его о братьях Громачевых и Зарухно, они сообщили, к каким выводам пришел Щупак. Пионервожатый недоуменно развел руками.

— Я не знаю педагогических способностей директора школы, — сказал он, — но вижу, что он мастак наговаривать на ребят и желает опекать только кулацких детей.

— Ну зачем же так резко? Сгущать краски не будем. В его просьбе есть резон: интернат должен быть школой для сирот и ребят из далеких селений. А смешанный состав усложняет обучение.

— Но за пионеров, написавших заметки, я буду воевать: не позволю выгонять их из школы. К тому же вам не удалось проверить факты поборов. Не спешите с выводами. Разрешите мне поговорить с ребятами.

Вожатый вызвал братьев Зарухно и Громачевых.

— Почему вы написали в газету? — спросил он. — Только без вранья, иначе разговор будет коротким.

— А чего нам врать? — сказал Гурко. — Первый раз писал Ромка. Он везучий: его статью напечатали. Вторая статья моя. Но мне не везет: мои сочинения не печатают, а посылают на расследование. Я твердо знаю: Щупарик — взяточник. У моей матери остановилась приятельница. Она привезла в школу двух дочек. Но их не приняли, потому что не было подарков.

— Эта хуторянка еще здесь?

— Она остановилась у нас. Хочет хлопотать.

— Сведи меня к ней.

Тубин сходил к Зарухно и поговорил с опечаленной хуторянкой. Оказывается, существовало негласное правило: кто отдает детей в интернат, прежде всего договаривается с Эммой Януарьевной, сколько и чего нужно привезти в виде подарков.

— У меня очень долго болел муж, — утирая слезы, продолжала рассказывать хуторянка. — Все ушло на докторов и лекарства. Мне нечего было подарить, а девочек пора учить. Директор сказал, что я слишком поздно привезла их. Хотя в тот же день приняли мальчишек из соседнего хутора. Если я попрошу его в долг, примет он моих девочек?

— Не вздумайте этого делать, — предостерег ее Тубин. — Я сведу вас в наробраз. Нужно разоблачить хапугу. Ваших дочек без всяких подарков примут в интернат.

— Нет, нет, что вы! Никуда я не пойду. Потом моим девочкам житья не будет.

Уговорить вдову не удалось. Тубин сходил в милицию. Товарищи Живнина придумали, как можно все выяснить.

Вечером на школьной улице раздались милицейские свистки. Ловили какого-то воришку, якобы перескочившего за высокий забор огородницы.

К Эмме Януарьевне явились два милиционера. Вежливо козырнув, они попросили показать помещения.

— Преступник где-то у вас скрылся.

Перепуганная огородница разрешила им осмотреть сарай и сеновал, но в погреб не пустила.

— Он все время на замке, — сказала она. — Сюда никто не мог забраться, запор не сорван.

— Все же разрешите взглянуть.

— В этот погреб я никого не пускаю.

— Дайте ключ, — потребовал милиционер.

Эмме Януарьевне ничего не оставалось, как передать ключи. Погреб был заполнен бочонками, кадушками с маслом, медом, соленьями и ягодами.

— Откуда у вас эти богатства? — поинтересовались милиционеры.

— Делаю запасы на зиму, — ответила огородница. — Потом втридорога платишь.

— Все на рынке закупали?

— Э… не все, больше заказывала… знакомые крестьяне привозили.

— Кто они? Из каких деревень?

Эмма Януарьевна, чувствуя, что запутывается, обозлилась:

— А вам какое дело? Продукты неворованные, я деньги платила.

— А нам думается, что никаких денег вы не платили, — заметил милиционер. — А ну-ка покажите нам подполье и чердак.

Эмме Януарьевне пришлось вести непрошеных гостей по своим владениям. В подполье у нее стояли бочки с соленой капустой, огурцами, лари, наполненные картофелем и овощами.

Печной стояк на чердаке был превращен в коптильню. В глубокой нише на крючьях висели окорока, корейка, колбасы.

— Зачем вам столько на двоих? — спросил милиционер. — Вашими припасами можно роту солдат прокормить.

Эмма Януарьевна, боясь наговорить лишнего, умолкла. Пришедший Витольд Робертович оказался более находчивым.

— Это продукты общественные… Родители завезли больше, чем могут вместить наши интернатские кладовые. Эмма Януарьевна была столь любезна… позволила временно разместить у нее.

— Покажите кладовые интерната, — попросил милиционер.

Щупак неохотно повел их в школу, он знал, что интернатские кладовые и погреба не заполнены и наполовину.

Увидев пустующие лари и полки, милиционер спросил:

— Почему вы здесь не разместили интернатские продукты?

— Не понимаю… Я был неправильно информирован. Уверяю вас… Какое-то недоразумение…

Но его словам уже не было веры. Милиционеры составили протокол и опечатали все кладовые и погреба.

Суда не было, потому что хуторяне, выгораживая Щупака, следователям говорили, что они привезли продукты для общего пользования. Все же отдел народного образования отстранил Витольда Робертовича и на его место прислал нового, толстого и добродушного директора — Яковлева Николая Николаевича. Ученики мгновенно из инициалов состряпали ему кличку — Янн.

Загрузка...