Неслышный зов

ИВАН КАЛИТИЧ

Слоник, собрав у ребят сорок восемь заявлений о приеме в комсомол, повезла их в райком. Там на заседании бюро удивились:

— Вот так заворг! А говорили — скучный парень, бесполезно посылать. А он ключик нашел к сердцам фабзавучников. Ай да Сусляков! Хотите, мы вам его в освобожденные секретари дадим?

— Какой Сусляков? Тот, что в общежитие приходил агитировать? — не без испуга спросила Слоник, а узнав, что это он и есть, стала отбиваться:

— Нет, оставьте его себе. Нам нужен парень повеселей, а Сусляков ваш зануда, все мальчишки разбежались.

— Кто же их агитировал?

— Юра Лапышев! — с жаром сказала Слоник, словно в райкоме знали столь знаменитого организатора.

— Так давай его и выдвинем.

— К сожалению, он еще не в комсомоле.

— А может, сама выдюжишь?

— Я же без году неделя в организации. Весной в Смолевичах приняли, в ноябре здесь на учет стала. Не осилить мне… опыта нет.

— Кого же вам дать? — вслух размышлял секретарь райкома, пытливо поглядывая на членов бюро.

— А знаешь, Гоша, я бы не прочь пойти, — вдруг предложил себя белобрысый, с очень бледным лицом парень. — Экспонатом сделался, вроде мумии, в музее комсомола торчу. А хочется чего-то живого. Скажу по правде: не без корысти иду, надеюсь получиться. Я ведь с пятнадцати лет мечтаю в машинисты пробиться. Во сне другой раз вижу, как веду среди леса длинный поезд и дым стелется по зеленым верхушкам. Может, вместе с ребятами экзамен сдам. Довольно в инвалидах ходить.

— Какой же из тебя машинист? И пристраиваться к юнцам поздновато, — стал урезонивать секретарь райкома. — Ты им больше в партпапаши или наставники годишься.

А Слоник не без тревоги подумала: «Достанется мне от девчат, что от такого пожилого не отбилась».

— Почему в партпапаши? — не согласился белобрысый. — Я не переросток. Мне только двадцать пятый пошел. Впрочем, называйте как хотите, только пошлите в этот фабзавуч. Не подкачаю, ребята, поверьте. Рано меня в старые большевики сплавлять.

В общем, Иван Калитич сумел убедить членов бюро рекомендовать его в отсекры фабзавуча.

Видя, что девушка из фабзавуча не очень обрадована решением бюро, секретарь райкома шепнул ей:

— Не хмурься, благодарить будешь. Ваня Калитич только на вид блеклый. Это ему в гражданскую войну досталось: на бронепоезде паром обварило. А по характеру он парень веселый и заводной, с ним не соскучитесь, ручаюсь.

Ребятам Калитич пришелся по душе, потому что легко подхватывал шутку, хлестко отвечал и смеялся заразительно. Узнав о дуэлянтах на футбольном поле, он не стал отговаривать и поучать, а лишь скептически ухмыльнулся и сказал:

— Видите ли, старики, раньше рабочему парню некуда было молодую силу направить, удаль показать. В драках себе славу добывали. Кулачные бои традицией стали. Улица на улицу шла. Нарвская застава на Московскую нападала. Ваши эти «давай стыкнемся на футбольном» — жалкая пародия, можно сказать, тень того, что было. Измельчал народ. У нас за Нарвской чаще всего дрались Богомольская улица с Огородным переулком. Сперва мелкоту посылали петушиться и толкаться. Потом заступники повзрослей появлялись, а им на подмогу — рослые дядьки. Стенкой на стенку шли. Вся застава сбегалась смотреть. Даже из центра купцы приезжали, водку победителям выставляли. Я тогда шкетом был. Всех силачей и ловких кулачников наперечет знал. Особенно полюбился мне Шурка Смирнов. Он на «Путиловце» токарем работал. Одевался модно. Сам парень статный, ловкий и сильный. Если он на чьей стороне — те обязательно побеждали. Однажды Шурка опоздал к драке. Скинул мне на руки шубу и врезался в гущу дерущихся. А какой-то парень с Огородного как звезданет мне по носу мерзлой рукавицей — я с копыток долой. Хорошо, что упал, а то покрепче бы досталось. Строгое правило было — лежачего не бить. Но и его, конечно, нарушали. Бывало, окружат того, кто вперед выскочил, и не дают упасть: перекидывают с рук на руки и лупят. Это называлось «на поддержки взять». Но если лег — не тронут, разве кто в горячке ногой пнет.

— А что же милиция? — поинтересовался один из ярунков. — Где она была?

— Милиции, старик, еще не было. А городовым и жандармам на руку, что рабочие меж собой дерутся: меньше о политике думают. У нас за Нарвской даже свои чемпионы появились. Например, Шурка с Огородного, Лешка Пудик с Лизаветинской. Он мог бочку с водой поднять. Сашка Састик с Волынки и речной пират Лешка Сатана. На всех речках, которые в Неву впадали, у парней полугички, лодки и челноки стояли. На них ходили пиратствовать: бревна с плотов угоняли, доски в устье вылавливали и плывун на дрова. А встретятся ребята с Волынки, Пряжки или Емельяновки — драка на воде. Лодки опрокидывали, весла ломали, борта дырявили. Но место для сражений выбирали неглубокое, чтобы утопленников не было. Сначала я тоже во всякие драки ввязывался. Потом с Васей Алексеевым познакомился. Он лет на семь старше был. Грамотный, на выдумки горазд. Так вот Вася нам и сказал: «Глупо рабочим меж собой драться да купцов тешить. Нашему брату пролетариям надо объединяться, чтобы царя свалить, а не носы друг дружке расквашивать». Алексеев был из тех парней, которые не боялись ни арестов, ни высылки, ни тюрем. Раз двенадцать сидел за решеткой, а выйдет — опять за свое: листовки и запрещенные книжки распространяет.

Я с двенадцати лет в разогревальщики заклепок пошел. Платили нам пятнадцать копеек в день. Работа паршивая: над водой под ветром торчишь, удушливый чад глаза ест, а чуть зазевался, не успел раскаленную заклепку подать — по шее схлопочешь. Работа по десять-двенадцать часов. Надоело нам такое терпеть, сговорились все мальчишки и пошли в контору шуметь. Требуем, чтобы по гривеннику прибавили и казенные рукавицы выдали. «Чего? Прибавки захотели?! — заорал на нас обер-мастер. — С этих пор бастовать! Что же из вас дальше будет? Дать канальям расчет — и коленкой под зад!..» Выдали нам какие-то гроши — и вон за ворота. А на наше место других мальчишек набрали.

Обозлился я тогда. Пошел в Емельяновку к Васе Алексееву и стал просить: «Напиши про нас листовку». — «А распространять будешь?» — спросил он. «Буду», — согласился я. Через своих знакомых Алексеев устроил меня на заводскую «кукушку» — куцый паровозик, развозивший по путиловским цехам грузы. Штатный помощник машинисту не полагался, так он меня взял в ученики-подсобники: стрелки переводить, платформы прицеплять, за нарядами бегать. За день «кукушка» не раз за ворота выходила и почти во всех цехах бывала. Вася приспособил меня большевистские газеты и листовки на завод провозить и своим людям раздавать. Как-то мы даже черносотенцев использовали. На «Путиловце» в «Союзе Михаила Архангела» Сашка Косой и Гамзай верховодили. Им беспрепятственно разрешалось свою газету «Черный сокол» распространять. Однажды я стащил из шкафчика Гамзая целую пачку «Черного сокола», в каждую газету свою листовку вложил и незаметно всю пачку на место вернул. В обед Гамзай послал черносотенцев «Черного сокола» раздавать. Обычно эту газету рабочие неохотно брали, разве лишь курильщики, а тут вдруг она нарасхват пошла. Смеху было! Наши животы надорвали. А Гамзая в полицию вызывали. С тех пор он стал свой шкафчик запирать на два замка.

В революцию мне пятнадцать стукнуло. Вместе с ребятами ходил полицейские участки громить, власть свою устанавливать. Установить мы ее установили, а удержать было трудновато! Нашу «кукушку» в первый бронепоезд определили. В сущности, это был не бронепоезд, а просто две полуоткрытых угольных площадки с четырьмя пушками. Вышли мы на позиции и давай по казацким цепям шрапнелью шпарить. Те за Воронью гору откатились. А у нас снаряды кончились и воды для пара не осталось. Пришлось вернуться на завод, две цистерны с водой захватить и вагоны со снарядами.

Потом наловчились настоящие бронепоезда выпускать. Одним из них Вася Алексеев командовал. Меня в паровозную бригаду взял. Мы Гатчину с ним у белогвардейцев отбивали. И тут меня паром обварило. И осколок-то небольшой, а как фыркнет струя горячая — прямо в грудь. Я, конечно, откатился в сторону, а вот одежду быстро снять не мог. Волдырями покрылся. Больше года в больнице провалялся.

— Что вы все про войну да про революцию? — заметила Симочка Изюмова. — А любить-то умели?

— Еще как! — оживился Калитич. — Вот у Васи Алексеева подружка была — позавидуешь! Его в судьи на Ушаковскую улицу назначили — она в секретарши пошла, над протоколами корпела. Он на митинг — и она с ним. Да не просто, зажигательной речью поддерживает. Его на фронт — и она длиннополую шинель надела и наган добыла. А когда увидела Васю в гробу, на грудь ему упала. Оторвать не могли. Потом осталась одна и застрелилась. Не могла без него жить. Вот как у нас любили!

— А у вас был кто?

— Так мне еще только пятнадцатый шел. Не думал еще о любви. А чуть вырос — в госпиталь угодил, вид не жениховский стал. Но если какая полюбит — не раскается, — смеясь, ответил он.