Неслышный зов

ОБЪЯСНЕНИЕ

Довольный исполненным долгом, в воскресенье я решил съездить в Сестрорецк. Надо было окончательно выяснить отношения с Ниной.

В заводской проходной я опять наткнулся на охранницу Нюру.

— Ох и неугомонный ты парень! — возмутилась она. — Ну, чего прикатил? Совести в тебе нет! Ведь не любишь ее, блажь одна.

— Мне с ней надо поговорить.

— В общежитии ее не найдешь. Сама видела: на взморье пошла.

Сестрорецкий пляж на всем протяжении был пустынен. Желтый песок, зализанный ветром, лежал волнами. А над морем стоял гомон. На воду, вздымая брызги, то садились стаи чернышей, чирков, крякв, чаек и гусей, то шумно взлетали и, посвистывая крыльями, летели дальше.

За поворотом на песчаной косе я заметил одинокую фигурку: девушка смотрела на пролетавших над нею птиц, а ветер развевал ее белый шарфик.

— Нин… Нина-а! — закричал я.

Услышав зов, она обернулась. Я еще раз повторил ее имя и, увязая в песке, кинулся вперед по целине.

Нина не сразу узнала меня: она сперва неуверенно шагнула навстречу, потом прибавила шаг и, раскинув руки, побежала… Она прямо влетела в мои объятия.

— Ой, как ты мне нужен! — сказала она. — Почему раньше не приезжал?

— Я тут один раз был, но твоя соседка по общежитию Нюра потребовала, чтобы я уехал. Ты ведь выходишь замуж, да?

— Чепуха. Это они по своей инициативе вздумали просватать. А я отбиваюсь. К чему мне такое замужество?

Мы пошли с Ниной вдоль прибойной полосы. Ветер и крики летавших над нами птиц мешали разговаривать. Нина повернулась спиной к ветру и, пятясь, посвящала в свои планы. Опасаясь, что девушка споткнется и упадет, я схватил концы шарфа и держал ее, как на вожжах.

Оказывается, сюда на залив Нина ходит часто. На пустынном пляже ей никто не мешает петь во весь голос. Недавно на заводском конкурсе самодеятельности ее отметили премией и дали рекомендацию в консерваторию.

— А эти дурищи думают, что я променяю будущее на какое-то барахло овдовевшего инженера. Все счастье видят в замужестве.

— И ты даже за меня не пойдешь? — как бы ужасаясь, спросил я.

— Нет, — мотнув головой, ответила Нина. — Свобода дороже. А ты разве не собираешься учиться?

— Собираюсь. Но одно другому не помешает.

— Мужчине — может быть, а женщину закабалит, прибавит забот. У нас же нет с тобой ни бабушек, ни мамушек, которые бы опекали и вели хозяйство. Впрочем, вру! — спохватилась Нина. — Ошеломляющая новость! Меня отыскала непутевая мама. Приезжала сюда, кинулась на шею и плакала натуральными слезами. Оказывается, она потеряла голос и всех своих ухажеров. Единственная надежда — это я. Упрашивала забыть обиды и перебраться к ней в Ленинград. Она-де поставит мне голос и передаст певческие секреты. У нее две комнаты и рояль. Вот я и не знаю: ожесточиться мне или смилостивиться?

— Тут я не советчик. Может, тебе противно будет с ней. Ты сама должна решать.

— Знаешь, во мне что-то дрогнуло. Вдруг стало жалко покинутую кукушку до… слез. Обе разревелись. Она уехала какая-то просветленная. Наверное, я все же переберусь к ней. А ты будешь приходить в гости на правах давнего друга.

— Я за дружбу, не имеющую границ.

— Такая дружба зовется любовью. Ты что — объясниться ко мне приехал?

— Угу.

— Тогда — на колени! — потребовала Нина. — Целуй ручку и проси прощения.

Я церемонно стал на одно колено и выполнил ее приказание. В ответ она едва коснулась губами моего лба.

Вот так, радуясь свободе, не то в шутку, не то всерьез, мы объяснились с ней и были счастливы в свою двадцатую весну. Нам еще предстояло прожить трудную длинную жизнь.