Неслышный зов

ВСТРЕЧИ

На наше длинное послание Слоник ответила телеграммой в три слова: «Встречайте пятого Зоя». Калитич заволновался:

— Как, старики, действовать будем? С костылями ковылять на вокзал негоже… произведу удручающее впечатление. Дома все же человеком выгляжу. Во всяком случае не жалок…

— Ладно, не гоношись, встретим, — пообещал Юра. — Поезд-то вечерний. Только вот как с ночлегом устроимся?

— У меня на подобный случай ключ припасен, — похвастался я. — Есть отдельная комната, но в нее запрещено девчонок водить.

— Вот те раз! — изумился Калитич. — Почему?

— С меня слово взяли. Нарушить не могу.

— Ты довольно опрометчиво поступил, — заметил Лапышев. — Куда же мы Зою денем?

— Придется нам покинуть мансарду, — ответил я. — Пусть они вдвоем на Седьмом небе побудут.

— Недурная идея, — согласился Юра.

Зоя Любченко прибыла с двумя чемоданами и большим узлом, обтянутым ремнями.

— Ты никак постель захватила? — удивился Лапышев ее предусмотрительности.

— А как же? Я ведь не на день приехала.

— Ты насовсем к нему?

— А почему бы и нет? Мне уже восемнадцать исполнилось. Обещал ждать до совершеннолетия.

— Ну и дает! — продолжал изумляться Юра. — Мне бы твою решительность. Так вы что — женатиками станете?

— А вы возражаете?

— Да нет… живите как хотите, не нам страдать.

Мы привезли Зою на Седьмое небо со всеми чемоданами и узлом. Калитич встретил ее чисто выбритым, в свежей рубашке и отглаженных брюках. Они так обнялись, что, казалось, задушат друг дружку.

Зою, пышущую здоровьем, не смутил вид жениха.

— Вы́хожу, гладким станет, — пообещала она. И тут же принялась хозяйничать, как в своем доме. Достала из чемодана льняную скатерть, накрыла ею стол, принялась вытаскивать посуду, всякую снедь и раскладывать на тарелки…

Поняв, что здесь она обоснуется надолго, мы с Юрой раскрыли шкаф и стали собираться на Чернышев переулок. Сиявшему Калитичу стало неловко.

— А вы куда спешите, старики? Погодите, не обижайте, — запротестовал он. — В кои веки подвалило счастье, а мои лучшие друзья насупились, бродяжничать собрались. Давайте сначала отпразднуем Зоин приезд, а потом решим, кого куда девать.

— Я отсюда добровольно не уйду, — решительно заявила Зоя. — А силком вам меня не одолеть. Каши мало ели! Пора Ванечку брать под защиту. Сколько же можно одного человека калечить? Не дам его никуда посылать, беру в мужья!

— Зоенька, ты не шутишь? — не веря своим ушам, спросил Калитич.

— Какие могут быть шутки, когда я со всех учетов в Смолевичах снялась и полный расчет получила.

— Ну, тогда, старики, оставайтесь на свадьбу. Деваться некуда!

И дальше делалось все как бы в шутку, но мы понимали, что это всерьез. Наполняя стаканчики красным вином, я и Юра чокались со счастливой парой, произносили только одно слово: «Горько!» И Калитич со Слоником покорно исполняли свадебный обряд: поцелуями подслащивали веселье. И это доставляло им удовольствие.

Поселившись в комнате Дремовой, мы с Лапышевым почти неделю не заглядывали на Седьмое небо. Не хотели мешать молодым. Пусть радуются без посторонних.

Погода в марте выдалась шальной: то морозило и завывали вьюги, то с моря наползали теплые туманы и вызывали капель.

В безветренный вечер, когда мы с Юрой собрались на дискуссию о мещанстве в клуб «Молодая гвардия», в городе бесчинствовал гололед. Панели и мостовые превратились в скользкие катки. У автобусов колеса буксовали, машины юзом заносило на панели.

Ломовые лошади, широко расставив копыта, боялись сдвинуться с места и не слушались яростных понуканий извозчиков.

Пешеходы балансировали, словно канатоходцы. Опасаясь оторвать подошвы от скользкой поверхности панели, они едва передвигали ноги.

Пьяные автомобили. Пьяные лошади. Пьяные люди. Казалось, весь город опьянел. Это нас веселило. Взявшись с Юрой за руки, мы скользили, как по катку.

Фонари расплывшимися яичными желтками отражались в зеркально блестевших панелях. Впереди осторожно передвигалась девушка в пальтеце с белой опушкой. В ее фигуре что-то было знакомое. Бросив Юрину руку, я устремился за ней. Девушка оглянулась и, потеряв равновесие, шлепнулась на лед. Тут я узнал ее. Кинулся на помощь, но не удержался на ногах и растянулся рядом.

— Гром?.. Наконец-то мы встретились!

Своеобразие встречи у обоих вызвало смех. Прохожие, принимая хохочущих на льду за ненормальных, с опаской стали обходить нас стороной…

Юра засуетился около Нины, пытаясь поднять ее. Но ноги у него разъехались, он не удержался и грохнулся на спину.

Уже втроем, помогая друг дружке, мы поднялись и, взявшись под руки, заскользили дальше.

— Ты насовсем в Ленинград? — спросил я у Нины.

— Нет, только на соревнования, — ответила она. — А куда вы меня тащите?

— На Седьмое небо. Там Слоник с Калитичем обосновались. Уже помолвка была.

— Правда? Значит, осуществили мечту. Молодцы! Но я сегодня не могу пойти, договорились встретиться с нашими. На Седьмое небо приду завтра. Дайте адрес.

— Ну вот, столько не виделись, а она куда-то спешит! — укорил я.

Юра же, взяв блокнот, отошел к фонарю и стал записывать адрес.

Не отпуская рук, мы с Ниной смотрели друг на друга, пытаясь понять затаенные мысли друг друга. Ее явно забавляла наша встреча. В глубине прищуренных глаз светились лукавые бесенята.

Она повзрослела. Прежде у нее торчали девчоночьи косички, теперь волосы были уложены в прическу, которую прикрывала неизвестно как державшаяся меховая шапочка.

— А ты похорошела, — сказал я.

— Разве? — словно впервые слыша такое, не без кокетства спросила она. — Прежде, мне помнится, ты не горазд был на комплименты.

— Расту постепенно… научился.

— А на вид ты все такой же, — продолжала она. — Мальчишка и мальчишка. Я представляла тебя другим, не столь отощавшим. Хочешь проводить?

Юра кончил писать, но продолжал стоять у фонаря, давая нам поговорить наедине.

— Молодой человек! — окликнула его Нина. — Что же вы? Разве такой длинный адрес?

Лапышев отдал ей блокнот и стал прощаться.

— Спешу на актив, — выдумал он.

— И тебе, Гром, некогда? — не услышав ответа на предложение проводить, обратилась она ко мне.

— Нет, меня подождут.

Нина подхватила меня под руку, и мы пошли дальше, продолжая острить, вспоминая прошедшие времена. А о своих отношениях — ни слова.

Оказывается, важная Нинина встреча должна произойти на катке. Это меня покоробило: «Встречу со старой подругой и друзьями на каток променяла. Наверное, какого-нибудь парня завела».

У катка я протянул ей руку.

— Прощай.

— А может, вспомним старое, побегаем? — предложила она.

— У меня тоже встреча… не могу.

Нина, сощурясь, вгляделась в меня и, сняв рукавичку, протянула руку.

— С той глазастой, да? Прощай.

Но я не взял ее руки. Пошел следом на залитый светом каток. В кассе мы получили коньки напрокат и, отправляясь в раздевалку, условились встретиться у площадки начинающих.

По всему пространству катка за зиму выросли снежные горы, а меж ними пролегли скользкие дороги, отражавшие гирлянды электрических лампочек, висящие на столбах. В небольшой раковине играл вальсы духовой оркестр. Под его музыку одиночки, пары и целые поезда вперемежку сновали каруселью.

Чтобы привыкнуть к полученным конькам, я сделал несколько кругов и, лишь освоясь, стал пробираться сквозь толпу хохочущих зевак к учебной площадке.

Новоиспеченные конькобежцы с растерянными и трагическими лицами выделывали такие забавные коленца ногами и, падая, столь неуклюже взмахивали руками, что вызывали взрывы хохота.

Здесь же возилась со своими друзьями — с высоким парнем и коротышкой девушкой — Нина. Двигаясь вперед спиной, она тянула их за собой, а ученики, спотыкаясь на вихляющихся ногах, никак не могли удержать равновесия.

Парень в модной кубанке был плечист и хорош собой. Навряд ли он ухаживал за пигалицей в рейтузах. «Видно, новое увлечение Нины, — подумалось мне. — Ну и пусть занимается с ним, а я вволю покатаюсь». Сделав полукруг перед Ниной, я, пригнувшись, проскользнул под канат.

За шумными площадками вдоль аллей — беговые дорожки. По ним, заложив руки за спину, проносятся лишь бегаши да раскачивающиеся в слаженном ритме пары опытных конькобежцев.

На беговой дорожке можно разогнаться так, чтоб слеза прошибла! Наддав ходу, я заложил руки за спину и понесся со скоростью стрижа. Ветер посвистывал в ушах, и лед скрипел да потрескивал. Коньки мои были тупыми, на поворотах, боясь скатиться юзом, я снижал скорость и шел перебежкой.

На седьмом или восьмом круге я наткнулся на неумелых конькобежцев. Обошел их, задевая неразметанный снег, и заметил Нину. Она зачем-то вытащила своих подопечных на беговую дорожку. Увидев меня, что-то крикнула вдогонку. Насмешка или просьба? Не разобрал. Обошел полукруглой аллеей и вновь выкатился на прямую… Нинины ученики, видно, потеряв в себя веру, уныло заковыляли к скамейке, а сама учительница не удержалась и бросилась вдогонку за мной.

Шалишь, не догонишь! Прибавил ходу. На вираже в ноги ударил горячий ветер. Я вылетел на прямую полосу и — птицей — дальше. Нина не отставала. Шла широким накатистым шагом. Вдруг крутой поворот… Мои коньки предательски заскользили боком, и, взметывая сверкающую пыль, я с головой зарылся в сугроб.

Нина разрыла снег, она встревожена:

— Не ушибся? Как сумасшедший несется! Ты по-прежнему неисправим.

А мне было весело, я отделался лишь царапиной на виске. Взявшись за руки, мы покатили вместе…

Нам казалось, что мы стремительно несемся по отполированному и опрокинутому звездному небу и нет впереди никаких преград.

Мне хотелось покрепче прижать к себе девушку, но я не решался на это. Неизвестно, как она теперь отнесется к такой вольности. Но на дальней аллее я не удержался и, тормозя, обнял ее. Нина протестующе уперлась руками в грудь.

— Не надо, — сказала она. — У нас с тобой только дружба. Меня ведь там ждут.

— Ежели так, то прошу прощения.

Я отпустил ее. Обратно мы покатили порознь.

— Если хочешь серьезного разговора — приезжай ко мне в Сестрорецк, — предложила Шумова. — О дне договоримся завтра. Я приду на Седьмое небо в семь вечера.