Неслышный зов

ЭКЗАМЕНЫ

Экзамены проходили в школе железнодорожников у Балтийского вокзала. Здесь в большом зале толпились не только парнишки, но и подростки-девочки. Многие из них были крепко сбитыми, толстоногими и грудастыми. Они Ромке не понравились.

«Лучше Аллы нет», — определил он. Стебниц стала для него эталоном изящества и девичьей красоты.

В школьном зале было людно и шумно. Парнишки, с которыми Ромка познакомился на медосмотре, собрались у крохотной сцены. Среди них выделялся Юра Лапышев. Увидев Громачева, он замахал рукой и крикнул:

— Давай сюда, дело есть!

Когда Ромка подошел, Лапышев вполголоса спросил:

— В чем чувствуешь слабину?

— Пока ни в чем, — ответил Ромка. — Подзубрил малость.

Он не солгал. Хотя по вечерам с Аллой не встречался, но добрую половину дня проводил с ней либо на речке, либо на заднем крыльце, куда девочка выносила свои аккуратные тетради.

— Молоток, — похвалил его Лапышев. — Тогда будешь другим помогать. Вот знакомься… наш будущий вратарь — Кузя Шмот. В геометрии и алгебре плавает, как топор. Будешь опекать: сядешь с ним в один ряд. Когда решишь задачку, то передашь ему черновик. Только незаметно, иначе сам погоришь.

Кузя Шмот был тощим и неуклюжим. Лицо его казалось небрежно вылепленным из грязновато-розовой глины, которой не хватило на приличный мужской нос. Оно напоминало большой кулак, показывающий фигу. Оттого что фига выполняла роль носа, она немного задиралась вверх.

— Хорошо, — согласился Ромка. — Пусть он не теряет меня. Искать не буду, самому надо сосредоточиться.

— Не потеряю, — уверенно сказал Шмот. — Я глазастый. — И, видно, радуясь предстоящей помощи, тыльной стороной руки потер свой нос. Он у него сплющивался влево и вправо, словно не имел хрящей.

Хуже дело обстояло с Тюляевым. На прошлогодних экзаменах в фабзавуч «Треугольника» он в диктовке сделал двадцать две ошибки. В слове «еще», состоящем из трех букв, сделал пять ошибок, написав «истчо». Такому шпаргалки не передашь. Лапышев на всякий случай привел детдомовского эрудита — парнишку, который готовился поступать в техникум. За две пачки папирос «Сафо» тот согласился пройти в класс, сесть вместо Тюляева за парту, написать диктовку и сдать от его имени.

Опекать Киванова и Виванова взялся сам Лапышев. Для экзаменов записаться можно было в любую группу. Детдомовец все рассчитал по времени, составил график и действовал как диспетчер.

Видя, что ребята в нерешительности толкутся у дверей обществоведа, он первым послал к нему Громачева.

Обществоведение принимал невысокий, сизоносый преподаватель с красноватыми рачьими глазами, скрытыми за стеклами пенсне.

— Тэк-с, значит, товарищ Громачев… Роман Михайлович? Что вы мне расскажете о Парижской коммуне?

Ромка обрадовался этому вопросу, так как еще весной его попросили написать в стенгазету стихотворение ко дню Парижской коммуны, и он прочитал две брошюры. Поэтому ответил бойко, без запинки. Получил «отлично».

Выйдя из зала, Громачев молча поднял перед Лапышевым растопыренную пятерню.

— Молоток, — похвалил тот. — Иди в седьмой «Б» на математику. Шмот, следуй в кильватере.

Шмота била лихорадка.

— Только ты понятливей пиши, особенно знаки, — попросил он. — В них я больше всего путаюсь. Не все задачки присылай сразу, а по одной. Вот тебе для черновиков.

И он сунул в руку Ромке специально нарезанные тонкие полоски бумаги.

В седьмом «Б» им выдали по два листа со штампом месткома, чтобы нельзя было их подменить, и велели садиться за парты. Шмот уселся позади Громачева. От Тюляева он знал, задачи раздадут по рядам, чтобы соседи по парте не могли списывать друг у друга.

Списав с доски две задачи по алгебре и одну по геометрии, Шмот, хмурясь, принялся изучать их. Задачи оказались непонятными. Бессмысленно было ломать голову над ними. Погрустневший юнец с волнением ждал помощи. Щеки и уши у него так горели, что казалось, сейчас вспыхнут ярким пламенем.

Минут через пять под парту просунулась рука Громачева и, дотронувшись до его коленки, передала свернутую в трубочку шпаргалку.

Шмот развернул ее и переписал в листок со штампом.

Так он разделался со всеми задачами и одним из первых понес сдавать их математику. Тот, поставив в списке у его фамилии крестик, предупредил:

— Кончившим в классе оставаться запрещается. Будьте любезны покинуть нас.

Шмот, конечно, вылетел в зал чуть ли не вприпрыжку.

Громачев поднялся много позже его. Чтобы не вызвать подозрений, он сдал листки двенадцатым.

К этому времени вернулись ребята с диктовки. Лапышевский эрудит снял с себя куртку Тюляева и сказал:

— В диктовке одна умышленная ошибка. Слово «цирк» я через «ы» написал. Без ошибки опасно: подумают, что не ты писал. Прошу расплатиться.

Тюляев в обмен на куртку отдал ему две пачки «Сафо» и благодарно пожал руку.

— Спасибо, кореш, теперь я проскочу.

Экзамены можно было сдавать в течение двух дней. Но Ромка не хотел оставаться на ночевку в общежитии и записался в группу, которая сдавала русский язык после обеда.

В полдень представитель Дорпрофсожа всем экзаменующимся выдал талоны на обед. В столовую Ромка пошел с лапышевскими ребятами. Там на радостях Шмот купил на всех три бутылки лимонада, а себе и Ромке принес мороженого. За мороженым сбегали и Киванов с Вивановым. Перед Лапышевым они поставили две порции. Но Юра одну из них подвинул Тюляеву.

— Угощайся, — сказал он. — Ты на папиросах разорился.

Так обед превратился в пиршество, хотя еще неизвестно было, пройдут ли они приемную комиссию.