Неслышный зов

ДОВЕРИЕ

В Доме печати мы столкнулись с Дремовой в дверях.

— Что же это вы, юноша, не здороваетесь со мной? — укоряюще спросила она.

В растерянности я не знал, что ответить, и выпалил несуразное:

— Вы ведь замуж вышли.

— Значит, после этого и здороваться не надо? — усмехнулась она. — Не одобряете? Я скверно поступила?

«Теперь она все знает», — подумалось мне, и в уши ударил жар. Они, наверное, зарделись. Я еще больше растерялся.

— Представляю, что говорят обо мне, — грустно проговорила Сусанна и вдруг спросила: — Хочешь знать правду? Проводи меня.

— Хорошо, — вполголоса согласился я. — Только выйдем не вместе, а врозь.

— Пойду вдоль Фонтанки к Обуховскому мосту, — почти так же заговорщицки шепнула она. — Догони.

Не зная, радоваться мне или нет, я сидел словно оглушенный и почти ничего не слышал из того, что говорилось на занятиях. Дремова же, словно забыв о предстоящем, внимательно слушала и даже записывала в блокнот.

Когда занятия кончились, Сусанна, не глядя на меня, поднялась и направилась к выходу.

Я выждал некоторое время и лишь минуты через три устремился к вешалке. С лестницы я видел, как Дремова надевает пальто. «Эх, надо бы помочь ей», — подумалось мне, но не хватило смелости подбежать и предложить свои услуги.

Выждав, когда дверь за нею закрылась, я быстро получил куртку, шапку и, одеваясь на ходу, выскочил на улицу.

Вечер был темный. Сверху сыпался мелкий сухой снег. На льду Фонтанки кружила поземка. Сусанна шла по набережной, наклонив голову и придерживая рукой меховую шапочку. Я двинулся следом и вскоре нагнал ее, пошел рядом. Она взглянула на меня и, остановившись, перевела дыхание.

— Ой! Мне показалось, что Толченов гонится. Вот противный тип!

— Да, злопыхатель!

— Хуже… навязчивая свинья.

Дремова подхватила меня под руку, и мы в ногу пошли дальше.

— Умеешь хранить чужие тайны? — спросила она меня.

— Постараюсь. Впрочем, не знаю. Мне их никто не доверял.

— У тебя что — нет друзей? — изумилась она.

— Как нет? Есть. Они за меня в драку пойдут.

— А я всех друзей растеряла, — с горечью сказала она, — как-то так случилось, что не осталось ни верных подруг, ни бескорыстных друзей. Одни завистницы и навязчивые ухажеры. Думала, Мокеич оградит, а он… если расскажу, не поверишь.

— Не бойтесь, не подведу.

— Что ты мне выкаешь, когда я с тобой на ты?

— Как-то сразу неловко.

— Видишь ли, к Мокеичу я за советами ходила. Человек он опытный, много видел и многое знает. Я о первых женщинах в науке пишу. Меня не смущало то, что он один живет. Думала, он много старше меня… ничего такого ему и в голову не придет. И он действительно был радушен, щедр на советы. Сам литературу подбирал — казалось, ничего неожиданного не может произойти. И вдруг в один из вечеров слышу: «Не уходи, не уходи… Куда тебе ночью брести. Останься». Я не поняла его. «Спасибо, — говорю, — еще не поздно». — «Ты не поняла меня, предлагаю остаться навсегда… моей женой». Ну — такого я не ждала. «Знаете, я об этом не помышляю, свобода дороже, — начала мямлить я. — И в жены не гожусь. Уже проверено… Строптива, хозяйничать не люблю». А сама думаю: «Только бы выбраться отсюда, покончить с неприятным разговором».

Он побелел весь. Вытащил из ящика стола револьвер и спрашивает: «Неужели я так противен тебе? Если уйдешь — приговоришь к смерти. Без тебя… все равно не жить мне». Вижу, не шутит, страшно уйти, а вдруг застрелится? Всю жизнь клясть себя буду. И так бессердечной называют. Тебе неприятна моя откровенность? — спохватилась вдруг Сусанна.

— Да ладно уж, договаривайте.

— Терпи, если хочешь стать моим другом, — сказала Сусанна. — Мне не с кем больше поделиться. Страшно становится и неловко, когда плачет герой гражданской войны. А у него слезы заблестели. Сердце у меня не каменное. «Ладно, — говорю, — останусь сегодня, только прошу до меня не дотрагиваться». — «Без твоего желания никогда себе этого не позволю», — поклялся он. И сразу обрадовался, засуетился. Мне свою койку уступил, себе на диванчике пальто постелил. Был деликатен. Пока я раздевалась, ушел в кухню курить. Потом свет погасил, но уснуть мне не дал. Всю свою «окаянную», как он выразился, жизнь вспоминал.

Рос впроголодь в большой семье. Отец по крышам лазал, трубы чистил. Упал с высокого дома, калекой стал. Мальчишкой пришлось слесарить, на хлеб зарабатывать. Потом послали воевать против Колчака. В Сибири в плен попал — в бане голыми белогвардейцы захватили. Пожилых питерцев расстреляли. А его и других юнцов шомполами при народе пороли. Чтобы не взвыть от боли — губу прикусил и, видно, сердце надорвал. Ордер на жилье получил, когда редактором стал, а для успокоения сердца и ласки нет ордеров, бобыль бобылем…

В общем, сумел разжалобить. И стоило мне всхлипнуть — кинулся руки целовать… Я так измучилась в ту ночь, что не нашла в себе сил сказать твердое «нет». Вот такое у нас было сватовство. Наверное, теперь презираешь меня?

— Какое я на это имею право?

— С другими я расправлялась решительно, — продолжала Сусанна. — Ты не знаешь, какими навязчивыми и противными бывают мужчины. Каждый дурит голову по-своему, а все добиваются одного. Ты не такой, я знаю. И очень, наверное, чистый. Не слушай никаких Толченовых! Хочешь, я тебе сестрой буду?

Предложение было неожиданным. В сестре, честно говоря, я не нуждался. Мне достаточно было брата, с которым отношения сложились довольно прохладные, но мне льстило, что такая видная женщина хочет стать моей сестрой. Не понимая, почему я молчу, она добавила:

— Кроме братского доверия и дружеской верности, мне от тебя ничего не надо.

«Какая же это любовь, если ничего не нужно?» — подумал я, но вслух не высказал сомнений.

Мы дошли почти до моста. Сусанна остановилась у чугунного парапета и заметила:

— А ты на мое предложение не ответил.

— Не знаю, по-братски ли, но готов быть другом — и навсегда, — клятвенно произнес я.

Сусанна, в каком-то непонятном умилении, принялась целовать меня, словно глупого юнца. Эти поцелуи почему-то были мне неприятны. Я отстранил ее и сказал:

— Только, пожалуйста, без телячьих нежностей. Мне они не нравятся.

Ее это не огорчило. Она даже повеселела и засмеялась:

— Чудесный у меня братишка! Таким я тебя и представляла. Дальше не провожай, дойду сама.

Домой я вернулся со смешанным чувством. Радость вызывало то, что я, наконец, добился ее благосклонности и дружбы, а огорчение — странность отношений: брат и сестра. Ничего хорошего я не ждал от подобного родства. Но решил не торопиться с выводами, а подождать. Я же был исследователем жизни!