Полёт совиного пёрышка

Глава 15.2

Воздух между нами загустел, а меня, как часто случалось в минуты сильного волнения, начало мелко потряхивать, от плеч к запястьям пополз холод, вызывая острое желание завернуться в тёплую шаль. Смотрела я в острый вельвиндов подбородок, не смея поднять взгляд выше.

– Давай поговорим, – кивнул Рене. Акцент в его голосе проступил ярче. – Например, о том, почему ты упорно не замечаешь моё отношение к тебе. Убегаешь, переводишь тему.

– Я не убегаю…

И прикусила язык: ровно минуту назад я сидела в уютных объятиях кресла, а не подпирала стену возле окна. Потёрла запястье, там, где под брачным узором зудела и чесалась кожа. Светлые линии проступали под пальцами и снова размывались. Я не убегала, я только не хотела делать ему больно. И ещё хотела, чтобы всё оставалось как прежде.

Тишина повисла набухшим от дождя плащом; Рене не торопил, а я никак не могла подобрать слова. Не было ни лёгких, ни правильных. Факты, правда, были, самый весомый, по имени Верген, я и напомнила. Рене в ответ презрительно фыркнул и не без доли цинизма просветил, что им, мужчинам, наличие законного супруга ничуть не мешает любить женщину, мечтать, желать и добиваться. Напомнил, в свою очередь, что от мужа я собиралась сбежать. Интересный у нас разворачивался разговор, тяжестью свинцовых туч давил на плечи, даже темнее будто бы сделалось в помещении. Будничным тоном птиц заявил, что без колебаний сделает меня вдовой, чтобы никаких досадных помех в виде дэйна Уинблейра не стояло между нами, чтобы я стала по-настоящему свободной. Я воздухом подавилась от его рассуждений и поспешно потребовала клятву не приближаться к Вергену.

– Этот подлец тебе всё-таки дорог? – удивился Рене, нехорошо прищурившись.

Какое жёсткое у него стало лицо. Не скованного тёмным колдовством пленника, а того, прежнего, незнакомого мне, быстрого и сильного, уверенно владевшего оружием, кому бескрайнее небо ­– дом. А только ли животных альнардец убивал..? И почему-то ни крупинки сомнения не возникло, что и такой, не в полную силу живущий, он сумел бы привести в исполнение свою угрозу.

– Дело не в том, что Верген подлец, а в том, что я не смогла бы быть с убийцей.

– Я предлагал тебе другой вариант, мирный и биез…беес…бескровный, – легко отказался от убийственных идей Рене.

…Судя по порывам ветра за окном и в одночасье упавшей на Бейгорлаун темноте, на нас шла гроза. Я молча проверила, крепко ли закрыла ставни. Могла бы снова напомнить, что положение Рене ненадёжно, неясно, что у него осталось после восьми, девяти почти, лет отсутствия дома, есть ли у него этот самый дом и поддержка семьи, но только крепче сжала зубы, не желая уязвлять его сильнее, чем есть. Повернулась на звук жалобно скрипнувшего кресла: вельвинд намертво вцепился в подлокотники, до побелевших костяшек.

Как всё непросто-то. И пить хотелось ужасно.

– Не надо никаких вариантов, лирэн, – мягко, как сумела, заговорила я. – Ты стал мне родным, но…наверное, не так, как хотел бы. Ты моя единственная компания и отдушина в этом унылом месте, ты…

– В сочетании с твоим нарочито ласковым тоном и твоим лицом это звучит как оскорбление, – нервно усмехнулся Рене.

Потёр шею под свободным воротом рубахи, словно мягкая ткань стала натирать.

– Нет! Нисколько! Но…ты мне как брат. Близкий друг, которому я могу доверить самую страшную тайну и знаю, что…

– Замолчи.

У меня заныло сердце. Подлокотники скрипнули ещё жалобнее, и тут только я заметила, что полуптичьи загнутые когти частично вошли в обивку и вспороли её. Я опустила голову, продолжая жаться в угол между стеной и окном, за которым быстро собирались чёрные, разбухшие от воды тучи. И ведь при всей искренности – невольно лгала ему. Не всем я могла бы поделиться, есть в недолгой моей жизни только моё, очень личное, во что не хотела бы посвящать даже родного брата. Но всё-таки – многим, и доверяла, несмотря на недоговорки и тайны, как себе.

– Я не могу, Рене, – беспомощно развела руками я. – Я не слепая, и ты… прости меня, я не могу ответить тебе так, как ты ждёшь.

– Понятно, – бесцветно отозвался Рене. Выдернул матово поблёскивающие ногти-когти из обивки, оставив тонкие порезы в ткани. – Я никогда не стану тебе братом, лиро. Ни братом, ни другом. Но пока я связан с этой дурацкой птицей – не буду досаждать. Как-нибудь справлюсь.

– Прости меня, – кое-как выговорила я, не поворачиваясь к сычу лицом.

Рене ничего не ответил; краем глаза я увидела, как он вынул себя из кресла, приблизился ко второму окну, оценил налетевшую непогоду. Бесновался за высокими стенами ветер; я плотно задёрнула портьеры и с помощью заклинания, охотно прыгнувшего на кончики пальцев, зажгла светильники. По ту сторону замковых стен дождь упал стеной, ветер с силой бился в окна, а по эту сторону вынужденные делить одну комнату мы до самого оборота сыча больше не проронили ни слова. Рене отошёл в не освещённый угол за ширму и принялся за очередное самоистязание, а я мучительно подбирала слова, способные растопить обиду, но всё, что лезло в голову, только ещё сильнее запутало бы всё.

Гроза ещё бесновалась, расчерчивала тёмное небо росчерками молний, когда из-за створок ширмы выпорхнул сычик и, обогнув моё кресло, взлетел на самую высокую жёрдочку. Одежды в углу не оказалось, но это, столь приятное и радостное маленькое достижение, подтверждающее, что чары работали, оставило меня равнодушной.

Он не притронулся к горсточке любимых сухофруктов и вёл себя так тихо, что, если бы не наглухо запертые окна и бушующая снаружи стихия, я решила бы, что Рене улетел. Но из комнат он настойчиво, сердито чуточку, попросился ранним утром, когда самый сладкий сон. Ливень закончился в середине ночи, сверкало и громыхало страшно, Мейда прибежала в ночи простоволосая, белая вся и, смущаясь и заикаясь, попросилась переночевать у меня, хоть в уголочке. Я выдохнула с облегчением: еду со стола успела убрать, полотенца, которыми пользовался Рене, аккуратно сложила на полочку в стопку похожих полотенец, а больше ничего не выдавало в спальне присутствия второго человека. Мейда прикорнула на диванчике, завернувшись в выданное покрывало, и только зашевелилась, не просыпаясь, когда я открыла окошко и выпустила сычика на волю.

– Будь осторожен, – беззвучно попросила я.

Рене вернулся в Бейгор-Хейл на исходе третьего дня. В лапках, способных поднимать мелкого грызуна или птичку, он зажал небольшой потёртый кошель. С независимым видом сыч бросил добычу на стол. О гладкую столешницу глухо звякнул металл. Я вытряхнула на ладонь двенадцать монет серебром и воззрилась в жёлтые совиные глаза с изумлённым возмущением.

– А вот это уже самый настоящий грабёж!

Сычик презрительно присвистнул. Ещё одно пёрышко, светленькое, с почти белым пушком, плавно опустилось на пол возле стола.

***