Полёт совиного пёрышка

Глава 29.2

Накрыло меня следующим днём, знойным и солнечным.

Мейде влетело сначала от Яолы, потом обеим от Вергена. Мне было стыдно за то, что пришлось подставить горничную, но разбить склянки собственными рукам я не могла, пришлось отводить подозрения. То, что Мейда распускала обо мне разные слухи, ни в грош не ставила и при всяком удобном случае отлынивала от прямых обязанностей, служило мне слабым оправданием. Верген разволновался не на шутку, орал на прислугу, грязно выругался и в мой адрес и пообещал прислать целителя так быстро, как только возможно: Кольм остался в Риагате, но был занят и выехать в Бейгор-Хейл немедленно не мог. Я молилась, чтобы целитель нашёлся как можно позже. Верген же, исчерпав первый обширный запас ругательств, нацепил на себя обеспокоенный вид и просил продержаться до прибытия помощи. Вопросы и обвинения так и рвались с языка, но я затолкала их обратно. Почему-то казалось, что с возвращением своей силы и говорить с мужем было бы легче. Мейду я от гнева Вергена как могла, защищала. Не виновата девчонка, не нарочно. Да так оно, собственно, и было.

Экономка поначалу повела себя так, будто отчитывать меня имела полное право. Чего я только от неё не услышала! Будто и не помнила женщина, что на протяжении ряда лет к хранению лекарств я относилась очень аккуратно. Я вспомнила, каким взглядом иной раз одаривала зарвавшуюся прислугу моя тётушка, и постаралась скопировать его. Яола осеклась на полуслове, пробубнила извинения и добавила что-то про беспокойство о моём здоровье.

А я с того вечера, проведённого в доме Рэя, даже на аралену спокойно смотреть не могла. Гуляя по галерее или в саду, отворачивалась от стен, увитых живучей неприхотливой зеленью с яркими жёлтым цветочками.

Яола вызвалась дежурить возле меня в случае, если приступ скрутит меня раньше, чем до замка доберётся какой-нибудь целитель. Ничем помочь не могла, кроме как давать пить и смачивать полыхающий жаром лоб прохладной влажной тряпицей, но и в стороне оставаться не собиралась. И служанок пообещала привлечь. У меня не нашлось категоричных возражений, хотя ни Яолу, ни Мейду с Нальдой возле своей постели я видеть не хотела бы.

Когда во всём теле начал разгораться позабытый, но знакомый жар, я никого из слуг и не видела. Смутно помнила, как боль принялась выкручивать суставы и плавить кости. В груди шевелился огненный шар, забирал дыхание, делал тело непослушным куском камня. Сначала я ещё цеплялась за два чувства: злость на Вергена, желание во что бы то ни стало пережить приступ, чтобы с новыми силами разобраться во всём, что скрывает мой муж. И любовь к зеленоглазому ресторатору, отрицать которую у меня уже не выходило. Я понимала, что будущего у неё нет, но отказаться от новой встречи с Райдером не могла. Я должна увидеть его ещё хотя бы раз.

Такое очень редко, но случается. Иногда магами рождаются вот так – я цеплялась за эту мысль, соскальзывая в беспамятство. Потом жар и жгучий холод окончательно затянули меня в своё болото.

Снова видела маму. Отец почему-то не показывался, а мама, снова ослепительно-седая, протягивала мне руки и звала, обещая облегчение и покой. Но её тихая улыбка пугала, в немигающем взгляде я не видела ни искры тепла и мягкости. Я пыталась шевелиться и вроде бы делала маленькие шажочки назад, на большее сопротивление не хватало сил. Огонь в груди разросся, поглотил целиком, и я горела и сгорала дотла, но снова появлялась из небытия, снова боль и слабость выкручивали каждую косточку. Лэйр-Альвентей ошибся: это не дар искал выход и прорезал заново иссохшие каналы. Это всё-таки хворь, и она скоро окончательно меня одолеет. А у меня не было даже голоса, чтобы позвать хоть кого-нибудь из той тьмы, в которую я упала. Зато были кошмары, один другого изощрённее, и открыть глаза, чтобы не видеть те жуткие образы, не получалось.

Рене, надеюсь, удастся победить своё заклятье. Райдер… Райдер, надеюсь, не успел привязаться ко мне настолько сильно.

Вергену же я непременно буду являться в самых тёмных и страшных снах, и ни одно зелье не спасёт его.

Комок чистого пламени пульсировал в горле и горячим зудом стекал к ладоням. Наверное, где-то там, в бесконечной тьме, я начала привыкать к постоянной боли, потому что уже не чувствовала её так сильно, и жар не сжирал дотла, а был терпимо горячим. Иногда что-то прохладное касалось моего лица. А потом впервые за… я не знала, сколько времени прошло, я вообще не знала, что такое время – до моего слуха донёсся тихий шелест волн и мягкое покачивание. Приснилось море, бескрайнее, зелёное, и белая лодочка, в которой я сидела, наблюдая за прыгающими по воде солнечными зайчиками. Я опустила руку в воду, удивившись тому, что у меня снова есть тело и оно слушается. Морская вода ласково обняла кисть, и в этот момент я поверила, что справлюсь. Если это был сон, то теперь он был нормальным сном живого человека. Плеск воды убаюкивал, а пахло море почему-то травами, но я не особо удивлялась. Главное, что никакой тьмы и никаких кошмаров. И наконец-то не жарко, а тепло. Приятно тепло, чуточку по-другому, чем оно ощущалось прежде.

Я не запомнила сон, только смутное сожаление, что он заканчивался и таял – до того хорошо мне в нём было. Странно чувствовала своё тело: тяжёлым и неповоротливым, а руки до самых локтей кололо от недавнего онемения. И всё же это было проявлением жизни, и я снова, несмотря на слабость и тяжесть, могла шевелиться, что и проделала, хотя и не с первой попытки. Разлепила веки, пропуская сквозь ресницы дневной свет.

Да, наверное, день, судя по естественному освещению. Поморгала, привыкая, прислушиваясь и к себе, и к окружающему пространству. Сначала показалось, что я нахожусь в неестественной тишине, потом слуха начали достигать звуки. Мягкое хлопанье ткани где-то позади: так могла бы шевелиться занавеска на окне, раскачиваемая порывами летнего ветра. Стрекотание насекомых и щебетание птиц за окном, судя по всему, открытым, но птиц и прочую живность я слышала так, словно стояла непосредственно в саду. Даже голос ветра могла различить, тихий и освежающий. И ещё улавливала чьё-то мерное дыхание. Я снова пошевелилась, с облегчением почувствовала, что тело начинает слушаться, онемение в руках проходит. Повернула голову на звук: в моём кресле, где не так давно любила сидеть по вечерам я, ведя негромкие беседы с вельвиндом, спала Нальда. Я лежала в собственной кровати, накрытая до подбородка ворохом одеял. Вот почему тело ощущалось таким тяжёлым. Я кое-как выпростала руки и в неравной борьбе одержала победу над двумя из одеял, сумев отбросить их в сторону. Сразу задышалось легче. Принять сидячее положение удалось с пятой попытки; я откинулась на подушки и обвела взглядом комнату. На прикроватной тумбочке стояла плошка с жидкостью, напоминающей травяной отвар: вероятно, пока я плавала в трясине беспамятства, меня им обтирали, чтобы хоть как-то унять жар.

Я снова посмотрела на Нальду. Вот как. Яола всё-таки обеспечила дежурство. Сколько же времени я провалялась в лихорадке? Какой сейчас день?